Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

   — А там красота равна Богу, — сказал Платон.

   — Там? — Молния полыхнула в полнеба, и высокий гром гулко прокатился по небесной тверди. — Ты сказал: там?

   — Да, — ответил Платон.

   — А если там ничего нет, если всё только здесь? — проговорил из тьмы Эпаф.

   — Разве это возможно? — спросил Платон и напрягся, ожидая ответа.

Но его не последовало. Блеснула молния. Свет озарил портик. Где недавно стоял иерофант, никого не было. Он больше не появился, хотя Платон ушёл не сразу.

И утром Платон с ним не встретился. Фрике разбудил хозяина до восхода солнца, напоил тёплым молоком, что успел купить на рынке, и они отправились дальше, теперь уже в Мегары.

Элевсинский залив, вдоль которого они шли, был спокоен, а когда над ним из изумрудного кокона поднялось солнце, зыбкое, продрогшее за ночь, он вдруг заискрился так ослепительно и широко, что Платон невольно остановился, распростёр руки и крикнул громко:

   — Здравствуй, Феб!

Стая чаек, привлечённая криком, закружилась над путниками в шумном вихре. Платон вложил в рот два пальца и громко свистнул.

Фрике расхохотался: это он когда-то научил Платона так свистеть.

Захохотал и Платон.

   — Будем купаться в золотой воде, — сказал он Фриксу, сбрасывая с себя одежду. — Отпусти мула, он от нас не уйдёт.

Они кинулись в холодную воду, пахнущую вчерашней грозой, охая и фыркая. Чайки спустились ниже и загалдели ещё пуще. Мул, слушая их верещание, нервно прядал ушами.

Путь вдоль моря никогда не бывает скучным: скалы, обрывы, далёкий морской горизонт, неожиданный парус в синеве, радующий душу простор, свежий бриз, повисшие над бездной сосны.

Привал устроили в мегарских скалах, где, по давнему преданию, некогда обитал разбойник Скирон. Нападая на одиноких путников, он приводил их сюда, к глубокой природной выемке в камне-монолите, где скапливалась дождевая вода. Он садился лицом к морю и заставлял свою жертву мыть ему ноги. Как только путник нагибался над водой, Скирон толкал его и тот скатывался со скалы в пропасть.

Платон и Фрике на четвереньках подползли к краю обрыва и посмотрели вниз — до воды было не меньше стадия. Так что жертва Скирона, даже упав в воду, не могла остаться в живых. Погиб и сам Скирон, когда Тесей, идя этой дорогой в Афины, встретил его и столкнул со скалы, избавив таким образом Элладу от ужасного разбойника. С той поры удар ногою в грудь противника называется то ударом Скирона, то ударом Тесея.

Эвклид встретил Платона как самого дорогого гостя: напоил, накормил, отвёл ему просторную комнату, спать уложил на широкое мягкое ложе, а на следующий день пригласил на пир, устроенный в честь Платона, своих друзей.

Пир начался вечером, а закончился утром. Всего было вдоволь — еды и вина. А более всего — разговоров. Все по преимуществу обращались к гостю, к Платону, которого Эвклид представил своим друзьям так, будто тот был в Афинах самым известным после Сократа философом.

Родной город находился не так далеко, и поначалу мысль о возвращении то и дело приходила ему в голову. Там, в Афинах, прошла вся его жизнь, и Платон слился с этим городом в одно целое — с его образом, его духом, воздухом, храмами, с его историей, его людьми, его могилами...

Добрый Эвклид предлагает ему всё что может — дружбу, братское внимание, путешествие к вершинам математики, которой в совершенстве владеет сам, возможно, даже лучше Пифагора. Он упрямо вовлекает Платона в свои дела, в суету жизни, и тот временами поддаётся, уступает, иногда даже забывается в учёных беседах с Эвклидом, в дорогих развлечениях, но потом всё же возвращается к прежним своим мыслям, к прежней боли. Тогда он понимает, что должен принять решение: либо измениться и, предав Учителя и Любовь, возвратиться в Афины для иной жизни, либо покончить с собой, либо продолжить путь к тому, что ещё неведомо, но что, быть может, наполнит высоким смыслом всё его будущее существование. Первый путь — для смертной души, второй — для бессмертной, третий — для божественного бессмертия, если только это возможно и достижимо. Путь смертной души краток и бездарен, путь бессмертной души непредсказуем, путь к божественному бессмертию не найден, кажется, никем из смертных.

Он сказал Эвклиду:

   — Все известные мне доказательства бессмертия души сомнительны. Может ли математика убедить в этом? Если может, тогда твоя наука самая совершенная.

   — Да, — ответил Эвклид, — математика может предложить абсолютное доказательство.

   — Каково же оно? — спросил Платон и взял Эвклида под руку — они прогуливались вдоль берега моря, спустившись по тропам с прибрежных скал к воде.

   — Назови-ка мне любую цифру до десяти, — предложил Эвклид.

   — Любую? Хорошо. — Платон поднял глаза к небу и увидел трёх летящих чаек. — Три, — сказал он.

   — Хорошо, — кивнул головой Эвклид. — Три. Не правда ли, число является нечётным?

   — Да. Как единица, как пятёрка, как семёрка. Три — число нечётное.

   — А может ли оно одновременно быть и чётным и нечётным?

   — Не может.

   — А если мы прибавим к трём единицу, оно станет чётным?

   — Разумеется.

   — Но чётное не может быть нечётным?

   — Да.

   — Из этого, очевидно, следует, что тройка подчиняется идее нечётности, а четвёрка — идее чётности. Разным идеям, и они несоединимы. Как несоединимы идеи тепла и холода, огня и льда, жизни и смерти. Потеряв идею чётности, число становится нечётным. Потеряв идею нечётности, число становится чётным. Но чётное и нечётное не противоположны, как смерть и жизнь. К единице можно прибавить ещё единицу, и ещё, и ещё — и так в ряду чисел будут возникать то чётные, то нечётные числа. А что можно прибавить к душе? К телу можно прибавить тело — это случается на каждом шагу. А душа есть образ бессмертия, сама идея бессмертия. А идеи несоединимы, тем более противоположные. Идея бессмертия не складывается с идеей смерти, она убегает от неё, так и душа убегает от тела, подчинённого идее соединения, разложения и смерти.

Какое-то время они шли молча: Эвклид ждал, что скажет Платон, а тот обдумывал сказанное Эвклидом.

   — Тебя что-то не устраивает в этом доказательстве? — спросил наконец Эвклид.

   — Не знаю, — ответил Платон. — Но вот что требует уточнения: тело — воплощение идеи телесности и как всякое воплощение — изменчиво и преходяще, то есть смертно. А душа? Это не воплощение? Это присутствие самой идеи бессмертия в теле? Тогда мы вправе сказать, что поскольку несоединимы даже не противоположные идеи, то ещё более несоединимыми являются противоположные идеи, тем более — идеи воплощения противоположных идей. Так?

   — Да, так, — ответил Эвклид. — И всё же ты чем-то недоволен?

Да, — признался Платон. — Присутствуя во многих людях, идея бессмертия, называемая душой, как бы дробится, разделяется на части — ведь сколько людей, столько и душ. А то, что дробится на части, может складываться из этих частей, а то, что складывается, может изменяться, мы же помним, что всякое изменение есть путь либо к вырождению, либо к совершенствованию. Можем ли мы допустить, что идея бессмертия может вырождаться либо совершенствоваться? Всякое такое изменение может привести идею бессмертия к её противоположности, то есть бессмертное может стать смертным...

   — Здесь остановись, — попросил Эвклид. — Вывод ты делаешь правильный, но неверна посылка, Платон: душа не дробится на части и, стало быть, не складывается.

   — А что же тогда?

   — Единая душа мира пронизывает всех живущих. Единая, неделимая, неизменяемая, неуничтожимая, бессмертная. Она в каждой своей точке обладает всем, что присуще ей в целом. В одном лучике света, пробивающемся сквозь щель, столько же достоинств, как в солнце, освещающем всё.

   — Огонь есть воплощение света, огонь гаснет, — сказал Платон.

   — Но света в мире не становится меньше, — ответил Эвклид.

Такого рода разговоры могли быть бесконечными, когда б Платон и Эвклид не разлучались, но их отвлекали другие дела: Эвклид занимался устройством своей школы, Платон предавался размышлениям в одиночестве и писательству. Он писал о Сократе. И о любви. Об учителе — всё, что запомнил в день суда над ним, предметах бесед в тюрьме в ожидании дня казни. Три речи произнёс Сократ в день суда: первую — после обвинительных выступлений Мелета, Ликона и Анита, вторую — после вынесения решения о его виновности, и третью, заключительную, — после объявления приговора. Все три выступления Платон воспроизвёл по памяти и по заметкам, которые успел сделать, возвратившись после суда домой. Записи были залиты слезами. Он и теперь тихо плакал, заполняя словами свитки папируса, что приносил ему верный Фрике из книжной лавки. Фрике мог забыть о покупке чего-либо другого, но свитки приносил с рынка аккуратно. Ему нравилось, когда хозяин писал, сидя в саду либо в своей комнате. В этом случае раб был уверен, что с господином ничего дурного не случится: он не заплывёт далеко в море, как уже бывало, и Фриксу даже пришлось звать на помощь рыбаков; он не станет собирать на пустыре за городом семена цикуты и ядовитые цветы; не будет часами стоять на краю высокой скалы, с которой бросаются вниз мегарские самоубийцы; и не купит тонкий шёлковый шнур, на каком любят вешаться обманутые юные любовники. Когда человек занят делом, он не думает о глупостях — таково было на этот счёт твёрдое убеждение Фрикса.