Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она выпрямляется, поворачивается ко мне.
«Ты сделал все, что мог, – говорит она, – даже больше. Вот почему твой отец не мог умереть, пока ты не дашь ему обещание. Вот почему его глаза так двигались – они искали. Точно так же, как ты чувствовал себя плохим сыном, он, должно быть, чувствовал себя плохим отцом. Ты ощущал вину, он ощущал вину. Понимаешь, вину могут испытывать обе стороны».
Когда она умолкает, я говорю: «Кэт?»
«Извини, дорогой мальчик, я тут болтала без умолку. Что ты хотел?»
«Можно мне сигарету?»
Она протягивает мне пачку и зажигалку. Мы прислоняемся к перилам, слушаем шум воды внизу и курим в тишине.
«В любом случае, – говорит она, – хитрость заключается в том, чтобы не слишком зацикливаться на себе. Это очень опасно. Именно тогда и возникает чувство вины. Я думаю, что нужно отказаться от чувства вины, оно не приносит никакой пользы».
«Не так-то это легко, правда?»
«Нет, но ты должен понять, что у всего происходящего есть причина. Я пережила настолько трудные моменты, что у меня опускались руки. Мне казалось, что я ни за что их не преодолею, но каким-то образом я справилась. Все мы справляемся».
Ее сигарета погасла, поэтому я протягиваю ей пачку. Она достает еще одну, постукивает ею по тыльной стороне запястья.
«Хотя, как видишь, – она задумчиво улыбается сигарете, – кое с чем я так и не справилась».
Я прикуриваю для нее и наблюдаю, как она с удовольствием затягивается. Все ее тело, кажется, расслабляется.
«По правде говоря, – говорит она, – только когда мы оглядываемся назад, мы понимаем, что в жизни есть закономерность и все действительно имеет смысл. Мы просто обязаны что-то преодолеть. Черная полоса никогда не длится слишком долго. Несмотря на боль, моя жизнь сформировала меня, и все пережитое привело меня сюда. Сделало меня той, кто я есть».
«Наверное, – говорю я. – Я просто не уверен, что боль того стоит».
«Ты обладаешь чувствительностью, которой недостает многим людям, – говорит она. – Независимо от того, станешь ты врачом или нет, эта чуткость может помочь людям. Интересно, был бы ты таким, если бы никогда не испытывал боли?»
«Возможно…», – начинаю говорить я, затем останавливаюсь. Женщина, с которой я разговариваю, прожила детство, полное боли, и она сделала из этого нечто прекрасное: чудесное, полное приключений детство для своих детей. Она и ее муж окружили своих детей любовью и заботой. Однажды она упомянула в разговоре со мной, что немного боялась того, что ее дети станут взрослыми, не осознавая, что жизнь может быть трудной. Но они оказались замечательными, и всякий раз, когда она говорила о них, каждая морщинка на ее лице смягчалась.
Она поступила так, как посоветовал священник: вместо того чтобы бесконечно задаваться вопросом «почему?», она сосредоточилась на вопросе «что дальше?».
«Ты освободил своего отца, – говорит она. – Теперь ты должен освободить себя».
Я киваю: «Хотел бы я, Кэт».
«Помни, что ты сделал все, что мог: это большее, о чем кто-либо может просить. Ты смог дать ему то, в чем он нуждался.
Ему нужно было услышать, что ты любишь его. Ему нужно было услышать от тебя, что он может уйти и обрести покой. Вот почему он держался».
Половина ее сигареты превратилась в пепел. Она смахивает его с перил, и пепел, кружась, падает в воду. «Если ты мне не веришь, вспомни, что он умер вскоре после твоего ухода. После того как ты сказал ему, что отвезешь его прах к Гангу, он стал свободен. И смог уйти».
Я сажусь на свой рюкзак, обхватываю колени руками, закрываю глаза, слушаю журчание воды. Стук в голове стих, и остался только сладкий, насыщенный аромат леса.
«Он обрел покой, – говорит она. – Ты должен принять это. Он ушел, и ты – не он, и, судя по тому, что я вижу в тебе, никогда им не будешь. Твоя душа свободна. Помни об этом».
Так я сижу в течение долгого времени. Я слышу, как она дважды щелкает зажигалкой. Она кашляет, затем, ступая по деревянным доскам, направляется к дальнему концу моста. Моя душа свободна. Свободна делать свой собственный выбор, совершать свои собственные ошибки, следовать своим собственным путем. Свободна оставить гнев, вину и страхи позади. Свободна спросить себя: «Что дальше?» Наконец я открываю глаза.
«Ты обрел покой, – шепчу я, глядя на голубые пятна сквозь листву. – И я этому рад».
Листья шелестят, и ветерок охлаждает мое лицо.
«А знаете? – я окликаю Кэт. – Я кое-что заметил на Камино. Когда я нахожусь в окружении природы и мне приходит в голову мысль, которая кажется правильной, поднимается ветер. Сначала я подумал, что это совпадение, но теперь я в этом просто уверен».
Она смеется и подходит ближе.
«Особенный мальчик, ты знаешь больше, чем думаешь».
Она протягивает руку, и я хватаюсь за нее, позволяя ей поднять меня. Мы надеваем наши рюкзаки.
«Готовы?» – говорю я.
«Всегда готова!»
Мы переходим мост и идем вдоль ручья.
«Насчет ветра… знаешь что?»
«Что?»
Она смотрит вверх, на деревья: «Тебе следует к нему прислушиваться».
День тридцать второй
Через холмы, покрытые вереском, тропинка шириной в несколько футов ведет в Галисию, конечный регион Камино. В километре от границы на каменном указателе обозначено расстояние до Сантьяго-де-Компостела: 150 километров. Финишная прямая. Известно, что многие паломники, достигнув этой отметки, садятся и размышляют в тишине. Еще в километре впереди – на вершине горы – находится старинная деревня О-Себрейро. Это одно из самых известных мест паломничества не только потому, что это самая высокогорная деревня на Камино, но и благодаря чуду, которое, как считается, произошло здесь.
В четырнадцатом веке один крестьянин пришел пешком сквозь сильную снежную бурю, чтобы причаститься в церкви О-Себрейро. Монах был удивлен, увидев его. Больше никто не появился. Он насмехался над замерзшим и измученным крестьянином за то, что тот рисковал своей жизнью, но пока он ругал крестьянина, хлеб и вино превратились в плоть и кровь.
Этот случай стал известен как «чудо О-Себрейро». Святыни были помещены в золотую чашу, которую до сих пор можно найти в церкви.
Мы с Кэт сидим на уличной веранде бара и распиваем бутылку вина. Сейчас ранний вечер. Перед нами лежит мощеная деревенская дорога, которая чуть далее резко уходит вниз на
