Фемистокл - Виктор Поротников

Вскоре по эллинскому стану верхом на конях проехали глашатаи, призывая предводителей флота на военный совет в шатёр Еврибиада.

Смятение и страх, царившие среди военачальников, оказались столь велики, что Еврибиад был вынужден открыть совещание, не дожидаясь исхода жертвоприношения Эанту, покровителю острова Саламин. Голоса малодушных утверждали: мол, жертвоприношение не может быть благоприятным, поскольку превосходство врага очевидно и в количестве войск, и в числе кораблей.

Едва военачальники расселись по своим местам, слово взял Адимант:

- Как много было сказано речей о доблести и славе в нашем собрании вчера и позавчера. Речи эти лились, словно патока, из уст Фемистокла и прочих афинян, которые изо всех сил цепляются за этот жалкий клочок земли - остров Саламин. Их можно понять, клянусь богами! Ведь кроме этого островка у афинян больше нет ничего. В Аттике ныне господствуют персы. Афиняне, судя по всему, вознамерились лечь костьми за остров Саламин, наивно полагая, что варвары ринутся на своих судах в узкий Саламинский пролив и наткнутся на рифы и мели. Но что может помешать персам высадиться на остров и одолеть нас в сухопутном сражении?

- Наш флот не позволит персам сделать это! - выкрикнул Ксантипп. - Наши лёгкие дозорные суда вовремя обнаружат любое намерение варваров.

- Хорошо, - надменно кивнул Адимант. - Предположим, что варвары решатся на морскую битву у Саламина. Но удастся ли нам победить флот Ксеркса, который загородил собою все окрестные берега Аттики! Я понимаю, что нужно стремиться к победе, но не следует пренебрегать и благоразумием. При малейшей неудаче на море весь наш флот окажется в ловушке, спастись не удастся никому! Вспомните Одиссея, который бежал от циклопа. Одиссей поступил так не потому, что был труслив, а потому что был разумен.

Поднялись крики:

- Адимант прав.

- Сражаться с персами у Саламина - безумие!

- Это неизбежная гибель!

Взоры всех военачальников обратились к Еврибиаду. Что скажет он?

Но Еврибиад медлил, поглядывая на Фемистокла.

Слово взял Фемистокл:

- Друзья! Одинаково безрассуден и малодушен тот, кто не решается приобретать нужное из боязни потерять его. Ведь в таком случае никто не стал бы любить ни богатство, ни славу, ни знания, ни красивых женщин, если бы они ему достались, боясь их. Даже высокая доблесть - самое великое и приятное благо, - как мы видим, порой исчезает от болезней и смерти. Все мы смертны, друзья. А перед лицом могучего врага смертны втройне, ибо каждый день рискуем жизнью. Адимант предлагает нам сохранить наши жизни и бежать к Истму, чтобы там попытать счастья в битве. Не победить - нет, ведь в открытом море персидский флот нам не одолеть. Чем же манит Истм Адиманта и стратегов, подобных ему? Не какими-то природными выгодами для нашего флота, не подкреплением в виде кораблей: этого там нет и в помине. Зато у Истма у каждого из нас будет прекрасная возможность для бегства. Это единственная выгода для морского сражения там. Здесь, у Саламина, такой выгоды у нас нет. Здесь выбор прост и суров: победить или умереть!

Опять поднялись крики.

Военачальники из пелопоннесских городов упрекали Фемистокла в том, что он стремится нанести урон персам даже ценой гибели всего эллинского флота!

Слово взял наварх сикионян.

- У Саламина нам не помогут ни доблесть, ни рифы, - сказал он, - поскольку весь персидский флот не поместится в проливе. При счастливом стечении обстоятельств нам удастся уничтожить лишь передовой отряд персидских кораблей. Такая победа не может стать решающей! Чтобы победить весь флот Ксеркса, нашим кораблям придётся выходить в открытое море. И значит, лучше дать битву у Истма, где стоит наше сухопутное войско. По крайней мере, мы будем знать, что у нас за кормой дружественные нам берега. А тут, у Саламина, опасность везде и всюду! Враги на суше и на море. Если Ксеркс пожелает, то персидские суда просто выстроятся в ряд от берега Аттики до Саламина и полчища воинов без помех перейдут по палубам на остров. Всё может закончиться и без морского сражения!

Наварха сикионян поддержали коринфяне и прочие пелопоннесцы.

Еврибиад по-прежнему хранил молчание.

Фемистокла поддерясали мегарцы и эгинцы. Они понимали, что с захватом Саламина взоры персов неминуемо устремятся к побережью Мегариды, протянувшемуся к западу от острова, а также и к Эгине, лежащей в самом центре Саронического залива.

Наконец пелопоннесцы стали требовать, чтобы высказался Еврибиад.

Он встал и коротко изложил свою точку зрения:

- Спарта поставила меня во главе флота с тем, чтобы сражаться, а не отступать. Флот останется у Саламина. Но нужно принести жертву Эанту, дабы покровитель острова не разгневался на нас.

После этих слов Еврибиад распустил собрание.

Жертвоприношение Эанту дало благоприятное предзнаменование.

Возвращаясь к своему шатру, Фемистокл встретил Эпикрата, который принялся прямо на ходу отчитываться о потраченных денежных средствах за последние три дня. Фемистокл многими делами занимался мимоходом: за обедом, а то и перед самым сном. Ему подчинялись все в афинском стане, и только его повеления были главными. Разрываясь между многими заботами, Фемистокл приучил своих друзей не тратить время на церемонии. Обсуждение денежных смет он хотел продолжить за завтраком и пригласил Эпикрата составить ему компанию за столом.

Однако у самого входа в шатёр Фемистоклу и Эпикрату повстречался Сикинн с сосудом на плече: он ходил за водой к источнику.

- Господин, - промолвил многозначительно Сикинн, - тебя ожидает гостья. Она прибыла из Коринфа.

- Гермонасса! - радостно выдохнул Фемистокл и бросился в шатёр.

Эпикрат, осмелившийся заглянуть за полог, увидел Фемистокла, державшего в объятиях стройную молодую женщину в розовом пеплосе.

«Полагаю, ему теперь не до денежных смет!» - усмехнулся про себя Эпикрат и бесшумно удалился.

После объятий и поцелуев Фемистокл пригласил гостью разделить с ним скромную трапезу.

- Для наварха афинского флота твоя трапеза действительно слишком скромна, - заметила Гермонасса, усаживаясь за стол.

На широком глиняном блюде лежал хлеб, рядом холодная жареная рыба; солёные оливки в небольшой круглой чаше занимали середину стола. На другом блюде горкой возвышались сочные пучки салата, петрушки и спаржи.

- У многих афинян в эти дни завтраки и обеды ещё скромнее, - ответил Фемистокл, снимая красный военный плащ-хламиду.

Гермонасса заглянула в ойнохою[130], стоявшую на подставке возле стола, полагая, что там вино, но в сосуде была обычная вода.

- У тебя даже вина нет, Фемистокл, - с сочувствием промолвила Гермонасса.

- Я не пью вино по утрам, - проговорил Фемистокл, садясь.

Какое-то время они ели молча.

Фемистокл сосредоточенно жевал рыбу, сплёвывая кости на тарелку. Время от времени он отправлял в рот маленькие кусочки хлеба и свежую, хрустящую на зубах зелень. Гермонасса лениво вылавливала из глиняной чаши одну за другой тёмные, пахнущие уксусом оливки и столь же лениво жевала их. Косточки от оливок она рядком укладывала на столе.

Взглянув на косточки, Фемистокл заметил:

- Ты, я вижу, знакома с боевым строем триер. Этот строй кораблей называется периплос. Так любят нападать финикияне и киликийцы. Ох и доставили они нам хлопот в битве при Артемисии.

- Кто же победил?

- Победил наш флот. Варвары отступили к фессалийскому берегу, а наши корабли остались на месте битвы, чтобы подобрать из воды убитых и раненых.

Гермонасса расположила косточки в линию одну за другой.

- А как называется такой строй кораблей?

- Это боевое построение называется диекплос, - сообщил Фемистокл, продолжая жевать. - Таким манером любят действовать в сражении коринфяне и эгинцы. От них эту тактику переняли и мои сограждане.

Белые тонкие пальцы Гермонассы с маленькими розовыми ногтями вновь принялись колдовать над оливковыми косточками, выкладывая из них круг.

- Такой строй кораблей называется киклос, - промолвил Фемистокл, не дожидаясь вопроса. - Наш флот применял эту тактику в Эвбейском проливе, когда корабли варваров окружили нас со всех сторон. Персы хотели одолеть нас числом, а мы разбили их умением.

…Сикинн, вошедший в шатёр, чтобы убрать со стола остатки утренней трапезы, сделал вид, что не слышит нежных стонов, доносящихся из-за грубой холщовой занавески. К ним примешивался скрип ремней, натянутых на деревянную основу ложа.

Убрав со стола, Сикинн предусмотрительно поставил рядом с занавеской таз с водой и положил кусок льняного полотна. Сам удалился из шатра.

Любовь к Фемистоклу истомила Гермонассу, которая никогда ещё не позволяла себе до такой степени увлекаться мужчиной. К душевной усталости примешивалось уныние, порождённое неудачами эллинов в войне с Ксерксом. Гермонассу глубоко потрясло и расстроило известие, что союзники вынудили афинян оставить свои города и селения на разорение варварам. Она села на грузовой коринфский корабль и прибыла на Саламин, чтобы хоть как-то ободрить Фемистокла перед лицом новых, вероятно, ещё более грозных опасностей.