Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии - Александр Перцев

Строго говоря, на этой констатации настоящий экспериментатор мог бы и закончить, расписавшись в своем бессилии: достоверных данных у него недостаточно, получены они нестрогим методом, порой — без участия врача. Таким образом, мы не можем судить о ностальгии научно, то есть строго на основании опыта, зафиксированного в историях болезней. Вот какой вывод единственно возможен. Но стоило ли ради него писать диссертацию?

Да, у девочек — подростков могли быть разные причины для возникновения ностальгии, и в результате диссертационного исследования ничего определенного доказать не удалось. Но и на этом Карл Ясперс не останавливается. Он еще больше запутывает вопрос, который собирался обсуждать в диссертации. Тема ее — «Тоска по родине и преступления». И вдруг диссертант Ясперс принимается говорить о… детстве как причине ностальгии.

Теперь ностальгия рассматривается уже как нечто возрастное, и диссертант, наряду с пересказом конкретных историй болезней девочек — подростков, вдруг принимается обсуждать вполне философскую концепцию, объясняющую возникновение ностальгии в детстве. Построена эта концепция вовсе не на конкретном материале, а на метафизических фантазиях:

«Уже Шлегель, Цангерль и Эссен великолепно описали психологическое развитие ностальгии. Ребенок, как дитя природы, полностью един со своей средой. Он слит с нею до неразличимости. Он полон душевных переживаний, которые возникли не из его собственного мышления, не из внутренних его переживаний и их переработки, а из эмоций, порожденных впечатлениями от окружающего. Это окружающее (в первую очередь, семья) еще неотделимо от его личности, еще выступает непременной составляющей его личности; он абсолютно несамостоятелен и лишается опоры, будучи изъятым из этого окружающего. Он тогда “подобен растению, вырванному из почвы, в которой оно было укоренено”. Когда ребенка, находящегося на той стадии развития, на которой индивидуум еще образует единство со средой, внезапно — как это происходило в большинстве случаев — отрывали от родителей и отправляли “в люди”, он, естественно, оставался без какой‑либо опоры. Его мир — это его близкие, его родная деревня. Вся его жизнь построена на чувствах, которые вызваны в нем этим окружением. Это — единственное, что есть в нем. В его душе не появилось еще ничего, кроме любви к родителям, братьям и сестрам; другие люди — как и иное окружение — абсолютно лишены ценности для него. Поэтому он, под влиянием соответствующих импульсов, способен легко убить ребенка, который не может вызвать в нем каких‑либо чувств, поджечь дом, который для него ничто. Если бы в предшествующем его окружении появилось что‑то новое, он вполне был бы способен ассимилировать это новое. Но при избытке нового и при совершенной оторванности от старого он теперь совсем беспомощен, лишен всякой опоры; им утрачено все самосознание, которое имело основой своей связанность с окружающим. Новое не вызывает в юном существе никаких чувств, все ему безразлично. Им овладевает чувство, что все потеряно. Его охватывает безутешное горе — печаль, которую он считает непреодолимой. <…> Это хорошо описывает Ратцель: “Все его существо было залито слезами, мир стал таким однообразным и одноцветным, таким безразличным”. Это — феномены, сопровождающие депрессивные расстройства, притупление чувств. Безразличие к окружающему усиливается, преодолеть его совершенно невозможно вследствие депрессии. Дома ребенок снова обрел бы свою прежнюю внутреннюю жизнь чувств, здесь же он бесчувствен, не испытывает в душе ничего, кроме тоски и прочего, связанного с его мыслями о родине. Аполлония была равнодушна к детям, не играла с ними. Ева Б. не проявляла настоящего интереса к ним и т. д. Однако о первом из случаев Хеттих сообщает, что девушка очень любила обоих детей, и те ее любили — доказательство того, что представленное схематическое описание применимо отнюдь не ко всем случаям и иногда допускает некоторые отклонения»[97].

Здесь уже фантазия пирует вовсю, не оглядываясь ни на какие истории болезней. Почему диссертант вдруг решил, что ребенок — это «дитя природы», почему он больше, чем взрослый, един со своей средой? Почему только ребенок испытывает тоску по родине, поскольку он «подобен растению, вырванному из почвы, в которой оно было укоренено»?

А как же быть с поговоркой «Старое дерево не пересаживают?». Старик еще больше привязан к тем местам, где прошла вся его жизнь. Ребенок же быстро знакомится с новыми друзьями — они найдутся, стоит его на несколько минут оставить на «чужой» игровой площадке. А найдет ли новых друзей так быстро старик?

В общем, по мере приближения к концу диссертационного исследования К. Ясперса, оказывается, что выводы из него следуют все более и более неопределенные. Если надо доказать, что изучение ностальгии, начинающееся с эмпирического материала, с разбора конкретных историй болезней, ничего не даст в отсутствие теории, то конец диссертации Ясперса дает наилучшее тому доказательство. Более путаных и неоднозначных результатов достичь попросту невозможно. Начать в психиатрии с эмпирии и закончить теорией нельзя. Так стоило ли писать диссертацию ради этого безрадостного вывода

Глава VI. Тоска по родине без преступлений: что с самого начала хотелось сказать врачебному миру

Нужно ли психиатру читать книги?

Несмотря на слабость итоговых выводов, диссертация Карла Ясперса выполнила возложенные на нее задачи; она, помимо прочего, доказала психиатрам, что им следует читать книги, и не только книги по психиатрии.

Да, это пришлось доказывать специально, потому что в большинстве своем психиатры времен молодости Карла Ясперса полагали, что читать книги не стоит (и сегодня многие из них держатся того же мнения). Психиатры вообще не очень высоко ставят теоретические обобщения, предпочитая полагаться на свой «живой опыт», обретаемый в индивидуальном общении. Противниками чтения книг были не только рядовые врачи, но и светила, возглавлявшие клиники. Одним из таких светил был руководитель университетской психиатрической клиники, куда пришел работать К. Ясперс — профессор Ф. Ниссль. Ясперс красноречиво пишет об этом в «Философской автобиографии»:

«Он (Ниссль. — А. П.) настолько был удовлетворен моей диссертацией “Тоска по родине и преступления”, что оценил ее высшим баллом и пошел навстречу моему желанию работать у него в клинике. Первый наш разговор с глазу на глаз, когда я выразил такое желание, был краток. В ответ на мою просьбу он спросил: “Хорошо, а чем именно вы хотели бы заниматься?” Я сказал: “Первые недели я собираюсь провести в библиотеке, чтобы сориентироваться, чем можно заниматься вообще”. Он удивленно посмотрел на меня и сказал, как отрубил: “Ну, если вам угодно заниматься такими глупостями — извольте”. Я был просто потрясен и уничтожен таким ответом. В бешенстве я хотел было отказаться от работы в клинике, но поразмыслил и решил так: “Это — заслуживающий уважения исследователь. Мне следует простить его за то, что он излил свой гнев на молодого человека. Клиника его уникальна. В Германии другой я не найду. Тут на карту ставится вся моя судьба. Надо смирить свою гордыню”. Так началась моя работа. Ниссль предоставил мне полную свободу, слушал мои научные доклады и как‑то сказал одному из ассистентов: “Жаль Ясперса! Такой интеллигентный человек, а занимается сплошной ерундой”. Когда я однажды из‑за своего болезненного состояния опоздал к обходу, он приветствовал меня так: “Но, господин Ясперс, как бледно вы выглядите! Вы слишком много занимаетесь философией. Красные кровяные тельца этого не выносят”» [С. 228].