Ритуальные услуги - Василий Казаринов

— Ты слушаешь? — спросил Отар.

— Да. Извини.

— Он: "Мы все в этом деле вычистили? Никаких хвостов?" Она: "В общем, да. Есть, правда, одна волоокая матерщинница с большой грудью... Вряд ли она сможет свести концы с концами. Но чем черт не шутит... Она, судя по всему, опытная баба, из тех, кто задницей чует, если что не так. Тем более что, насколько я знаю, ребята Астахова к ней наведывались. Чем дело кончилось, я не в курсе, но вопросы они ей задавали... Так или иначе, ее тоже придется отослать куда подальше. Король об этом позаботится. Уже сегодня". Он после долгой паузы: "Ключ у тебя?" Она: "Нет... То есть я не ношу на груди в чашечке бюстгальтера, если ты это имел в виду". Он: "Кончайте такими вещами не шутят". Она: "Успокойся. Он там, где и положено сюжетом этой сказки про кукольных детей"... Паша, ты меня слушаешь? Это все. Точнее сказать, почти все.

— Спасибо. Но ты сказал — почти...

Отар некоторое время молчал, мягко дыша в трубку, и мне показалось, что в этот момент на губах его зреет улыбка.

— Хочешь, подскажу тебе, где находится половой орган этой мадам?

Какое-то время я пытался постичь смысл невидимой мне, но отчетливо прозвучавшей в его голосе ухмылки, и наконец до меня дошло.

— Е-мое, что, и это возможно?

— Ну, у меня возможности не такие, конечно, как у ребят из большого серого дома на Лубянской площади... Те запросто могут вычислить местоположение абонента с точностью до нескольких десятков метров... Что же касается нашей клиентки, то она говорила откуда-то с северо-запада. Это километров пятьдесят от Москвы. Я, конечно, понимаю, адресок тот еще... Но точней я сказать не могу. Во всяком случае, хотя бы название деревни или дачного поселка ты установить сможешь. Пиши координаты.

Я машинально записал, не понимая, понадобится ли мне эта информация.

— Все, Отар, отбой. Ты меня здорово выручил. Подожди, не бросай трубку. — Я помолчал, не зная, как сформулировать вопрос. — А она...

Сквозь шуршание телефонного эфира до меня долетела его слабая усмешка, и потом возникла пауза.

— Нормально, — отозвался он наконец. — В ней полтора центнера живого веса, и она занимается борьбой сумо. Она уже пару раз выпихивала меня с татами. Но еще не вечер.

— Я рад, что у тебя все в порядке, правда.

Положив трубку, я откинулся на жесткую спинку стула, закурил, и вдруг меня едва не хватил паралич.

— Волоокая матерщинница с большой грудью... — прошептал я, хватаясь за телефон.

Добиться от Сони, отозвавшейся на звонок в офисе, толку — это все равно что набить рот сухим горохом и при этом играть на трубе: Люки нет на месте. А где она? Поехала по делам. Каким? Куда? Бог его знает куда. А мобильник? Мобильник, мобильник... Наверное, в сумочке, она оставила сумочку на столе в кабинете.

— Твою мать! — Я шарахнул кулаком по столу. — Извини, Соня, это я сгоряча... Она хоть примерно не сообщила, где ее искать?

— Да нет. Но к двум должна быть на кладбище.. Там наш клиент... Какой-то генерал...

— Да-да, понимаю, — оборвал ее я. — Какое кладбище? Какой участок? Быстро, Соня, быстро! Давай, детка, шевелись, поднимай документы... Ну же!

На поиск нужной бумаги у Сони ушло минут десять, и все это время я беспрестанно дымил, прикуривая одну сигарету от другой. Наконец она нашла. Я запомнил время и место, допил остывший чай и поцеловал Василька в щеку.

— Спасибо. Все очень вкусно. Мне надо срочно уехать. Я вернусь вечером.

"Если, конечно, вернусь", — про себя внес я поправку в планы на будущее, сунул пояс с "ласточками" в рюкзачок и замешкался в прихожей, дожидаясь, пока она, приподнявшись на цыпочки, не поправит загнувшийся воротник моей куртки, и опять отметил про себя, что движения ее пальцев, а потом и ладоней, стряхивавших с моих плеч несуществующие пылинки, настолько инстинктивны и машинальны, будто она проделывала эти процедуру великое множество раз и все нюансы проводов мужчины, покидающего ранним утром дом, просто осели в ее подкожных тканях.

— Что ты сказала? Извини, я не разобрал. Говори медленней. Мне надо привыкнуть.

"Что приготовить на ужин?"

Вопрос этот, проплывший на ее губах, меня покачнул — мне его не задавали, наверное, лет уже сто, даже Голубка никогда не отягощала себя такими заботами, она была слишком легкокрыла, порывиста, слишком устремлена в небо, чтобы думать о чем-то приземленном, вроде хлеба насущного, сама питалась чем бог послал — сухариком под красное сухое вино, глотком пива с ломтиком чипса — и жила одним мигом, не видя ничего дальше того момента, когда мы вечером ляжем в постель, обнимемся и начнем питаться друг другом: алчно и беспамятно, с каким-то предсмертным отчаянием, как будто все это происходит между нами в последний раз, и ничего не помнила наутро, приветствуя первый свет каким:то глубоким гортанным клекотом, прежде чем начать тормошить меня.

— Черт возьми, — сказал я.

"Что?" —спросили ее глаза.

Черт возьми, я начал забывать, как Голубка выглядит.

В запасе было много времени, но ноющая боль в плече, которая вдруг возникла, едва я услышал упоминание про волоокую матерщинницу, подсказывала маршрут следования, она нарастала, словно притягивая меня к источнику этой боли, гнездящемуся где-то вне меня, и начала мощно пульсировать, отдаваясь в немеющую левую руку, когда я очнулся наконец от вязких пут ступора, обнаружив, что стою на обширном пятаке асфальта, где автобусы свершают свой конечный круг, прямо напротив длинного ряда торговцев кладбищенской рассадой.

— Он скоро появится, — подумал я вслух, выключая двигатель и стаскивая с головы шлем.

— Что? — спросила крайняя в ряду женщина с выцветшим лицом, поправляя разложенные на тарном ящике кулечки, свернутые из пропитанных влагой газет, в которых покоились пухлые куски почвы, проточенной корневыми капиллярами настурций.

— Да так, ничего, — сказал я, поднимая взгляд к латунному небу. — Кукушка кукует.

— Кукушка? — Она проследила мой взгляд и прислушалась. — Хм, чудишь ты, парень... Откуда тут кукушка?

— Да так, залетная, — махнул я рукой в сторону ограды оптового рынка, которую обтекала узкая жила дороги, тянущаяся мимо кварталов Нового Косино и впадающая в конце концов в обширную, мерно гудящую базарным гулом торговую площадь у станции метро "Выхино". — Если не уселась пока в свое гнездо, то, значит, скоро усядется.

Наверняка так: это опытная кукушка, профессиональная — в этом был случай убедиться там, в Строгино, где в чаще кустарника остался лежать Боря, и потом на дачной аллее, где во лбу Малька вспух кровавый бутон, — она подлетит на место загодя, усядется на свою укромную, надежно укрытую от посторонних глаз зеленью ветвь, затаится, не дыша, не двигаясь и с неподвижной кроной дерева сливаясь, и терпеливо станет ждать удобного момента, чтобы нажать на крючок спуска.

В пространстве Николо-Архангельского кладбища я ориентировался неплохо, участок располагался в старой его части, куда можно было добраться, держась левее основной территории, в старом лесу, сквозь который неторопливо пробиралась лента выщербленного асфальта, подтекавшего к тупику, откуда гробы к дальним могилам приходилась таскать на руках, пробираясь узкими тропами между плотно стоявших оград.

Раскрошенная тень от крон обступавших дорогу старых вязов сонно шевелилась на асфальте, я медленно брел вперед, чутко прислушиваясь к голосам и шорохам старого кладбища, не столько зрением, сколько, наверное, поверхностью кожи улавливая малейшие колебания в сладковато пахнущем кладбищем желтом воздухе, блуждавшем меж стволов и сонно облизывающем пыльный камень надгробий, и отметил про себя, что справа от дороги, в глубине леса, бродит какой-то человек, за зеленью кустов невидимый.

Он показался на мгновение и растворился, но боковое зрение успело срисовать очерк его фигуры и отложить его в память.

На тупиковой полянке ковырялась в земле парочка сонных землекопов в тотально вылинявших клетчатых рубахах: выворачивая наизнанку рыжее нутро глинистой почвы по периметру могильной ямы, они явно не торопились, хотя верхний край ямы доходил им разве что до колен.

— Ничего, успеется, — буркнул один из них, уловив мой интерес к их трудам.

— До двух?

— Ага, до двух. Еще есть время. Успеется.

— Генерал? — спросил я.

— Да хоть маршал, — смачно сплюнул он. — Все там будем.

— Это точно.

Я повертел головой, оглядывая окрестности. Могила на самом краю полянки, траурный кортеж встанет на дороге, далеко нести гроб не придется — уже легче.

И участникам траурной церемонии легче, и той кукушке, которая засядет где-то неподалеку, дожидаясь удобного момента, чтоб прокуковать свою короткую песенку. Деревья расступались в этом месте, словно отшатываясь от сетчатой ограды территории, за которой громоздилось несколько, мусорных куч. За ними — пологая плошка высохшего болотца, его дальний край довольно круто взбирается на пригорок, поросший чахлым кустарником.