Ричард Длинные Руки – воин Господа - Гай Орловский

– Почему? – спросил я автоматически, тут же понял, прикусил язык.

Беольдр взглянул хмуро.

– Понял, да?

Солнце едва-едва позолотило облачко над горизонтом, когда моего коня вывели из конюшни. Огромный, могучий, он мотал головой, двое дюжих конюхов едва удерживали под уздцы. Я спустился с крыльца, тоже огромный в доспехах, похожих на скафандр для погружения в Марианскую впадину. Еще двое услужливо подкатили колоду, поставили ее стоймя.

Я погладил коня по умной вытянутой морде, зашел с другой от колоды стороны. В походе вряд ли на каждом шагу седальные камни или эти колоды, так что… Конь напрягся, когда я вставил ступню в стремя и ухватился за луку седла, оттолкнулся от земли, чувствуя себя волейболистом у сетки, которому надо поставить блок, мышцы затрещали, но сумел воздеть себя в седло. Конь с шумом выпустил воздух из легких.

Мне подали копье, я принял и держал острием кверху – так принято, выброшу в ближайшем же лесу. Или сразу за воротами. Послышался цокот копыт, из-за строений выметнулся легкий с виду конь Сигизмунда, сам всадник сидит красиво и гордо, рыцарское копье даже не подрагивает в такт скачки.

Этот конт Сигизмунд, мелькнула у меня ироническая мысль, странная помесь аристократичного ребенка, выращенного в глубине поместья, и крепкого крестьянского чада, что взращен на деревенском молоке, сметане, сливках, отсюда эта свежесть кожи, чистый румянец, а также по-крестьянски широкие плечи и могучее сложение лесоруба.

Он посмотрел на меня влюбленными глазами.

– Я ночь не спал, сэр! Все торопил этот сладостный миг…

Беольдр усмехнулся.

– Врешь. Трусил небось, что передумаем… Пусть счастье вам сопутствует!

– Сэр, – сказал Сигизмунд счастливо, – это вот уже счастье!.. Наконец-то подвиги, я так мечтал… но какие подвиги в нашей глуши? Пока сэр Ричард не послал меня в суровый Зорр… И вот сейчас – самый счастливый день моей жизни!

– Или несчастный, – проворчал я. – Готов?

Из костела вышли священники. Глаза Сигизмунда округлились – узнал епископа, высших иерархов инквизиции. Даже побледнел, а губы зашевелились, словно перебирал грешки. Впрочем, откуда у него грешки, явно благодарственная молитва, хвала Господу, Его ангелам…

Священники благословили нас, Сигизмунд все порывался слезть и встать на колени. Отец Дитрих перекрестил меня особо, его острые глаза все искали крестик на моей шее, но я сижу в железном доспехе по самые уши, даже голова накрыта железом.

Мой великанский конь нес меня с легкостью, хотя на мне пудика два тесного железа. Вообще-то я не знаю, сколько в пудике кэгэ, но чувствую, что многовато. Хотя я на голову выше Сигизмунда, однако самое тяжелое, что я носил, – это зимнюю куртку с капюшоном, а вот таким летом – джинсы и гавайку. Сейчас же в железе весь, даже шлем с настоящим забралом.

С ночи пошел дождь, какой-то не летний, что налетает, как буря, и так же быстро исчезает, оставляя небо чистым и голубым, траву вымытой и зеленой, а воздух посвежевшим и свободным от пыли. Сейчас небо затянуто почти осенними тучами, дождь стучит по листьям монотонный, гадкий, я без зонтика, не под крышей автобуса или в надежном метро, даже не прячусь в ближайшем подъезде, как у нас принято, а еду открыто под этим бесконечным дождем. С неба по мне мелко стучат капли холодной воды, а когда задеваю ветки, с них злорадно обрушиваются целые водопады.

Впереди двигается Сигизмунд, этакая металлическая глыба на блестящем, как тюлень, коне. И сам блестящий и холодный, как морской валун, пролежавший на берегу миллионы лет, омываемый водой дважды в сутки. А у меня через все щели доспехов с чайниковым свистом вырываются струйки пара. Ну, почти со свистом. Я промок до костей, у себя на Тверской уже бы продрог, но здесь в этой железной скорлупе разогрелся так, что, не охлаждай меня дождь…

Тело зудело и чесалось, я с ужасом вообразил полчища злобных блох, что забрались под железо. И сразу же зуд стал совсем невыносимым.

Из-за мелкой дымки лес казался в тумане. Ближайшие деревья я видел четко, а дальше все тонет в таинственной и страшноватой зеленой кисейности. Во время дождей все звери сидят в норах, ибо капли прибивают к земле запахи и приглушают звуки. Можно пройти в трех шагах от добычи и не учуять ее. Правда, олени тоже не бродят в дождь по той же причине: можно сослепу выйти прямо на хищника. Даже птицы забились в гнезда, спрятались в дуплах, сидят молча, не поют зазря, дождь все равно приглушит любую песню. Да что петь – ни одна дура не полетит под дождем на страстный зов.

Даже привычный звонкий или глухой стук копыт сейчас растворился, и мне показалось, что Сигизмунд двигается впереди совершенно бесшумно. И весь он, слегка размытый в моросящей мгле, не человек, а призрак… Призрачный всадник на призрачном коне…

Он поглядывал вопросительно, наконец восхитительно покраснел, как юная девушка, не видавшая современной России.

– Сэр, вы сказали… нам предстоят свершения на юге?

– Ага, – ответил я.

– Но мы… там север!

– Ага, – повторил я и подумал, что пора бы разнообразить словарный запас всякими «ну» и «в натуре». – Сперва заедем к соседям в Галли. Король Шарлегайл сказал, что только король Арнольд знает, где спрятаны… где упрятаны доспехи святого Георгия.

Сигизмунд испуганно икнул, долго молчал, а когда заговорил, в его голосе звучали страх, благочестие и суеверный ужас:

– Милорд… Я даже боюсь и подумать… поверить…

– Да-да, – подтвердил я. – Те самые. А что не так? Привезли же мы мощи святого Тертуллиана?.. Не все так просто, как ты думаешь, Сигизмунд. Все намного проще…

Я снова поймал себя на том, что обращаюсь с ним, как с ребенком, хотя он если и моложе меня, то на пару лет, вряд ли больше. Но как в той поездке в колхоз на уборочную мы чувствовали себя намного старше и умудреннее деревенских ровесников, так и сейчас я чувствовал на себе груз лет Ренессанса, раннего капитализма, социализма, построения царства Божия в отдельно взятой стране, затем снова какого-то странно разгульного капитализма.

Деревья все утолщались, трусцой не бегают, узловатые ветви красиво простираются во все стороны. Трава густая, сочная, на полянах множество цветов, порхают бабочки, носятся стрекозы. То и дело с натужным ревом пролетают толстые жуки…

Деревья с мощными наплывами на стволах, откуда такое только берется, но нет засохших или засыхающих деревьев, что так часто попадались на пути, даже нет упавших и гниющих стволов, нет безобразных коряг, страшных, как растопыренные в заклятиях безобразные ведьмы…

Мне казалось, что еду по ухоженному парку. Или по лесу, где деревья никогда не болеют и не старятся. И трава. И кустарники, что растут так аккуратно, словно их высадили такими вот кучками.