Пастушок - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зелга призадумалась.
– А медведь зачем приходил?
– Спроси у него! Или у неё. Видимо, по делу.
– А мы зачем к ней пришли?
– А мы к ней пришли по своему делу. Ой, ой, гляди!
Закат уже догорел, и небо над лесом стало темнеть. С правой стороны, где, судя по всему, было болото, к избушке на курьих ножках медленно подползал сквозь ёлки туман. А слева, где был покрыт ёлками бугор, из леса вдруг выбежали лосиха с лосёнком. Когда они подошли к избушке, дверь её распахнулась, и к ним спустилась голая дочь боярина Патрикея. Её прекрасное тело казалось в сумерках таким белым, что Зелга вздрогнула – уж не светится ли оно? Дав что-то лосёнку, который мигом это сожрал, хозяйка избушки ласково обратилась к его мамаше:
– Ничего, матушка! Это скоро пройдёт. Ступайте.
И звери тотчас утопали в сумрак леса. Даже не удостоив взглядом двух своих гостий, валявшихся на траве, боярская дочь поставила ногу на ступень лестницы.
– Эй, лисичка! – крикнула ей Евпраксия, – можно ли нам войти? Здесь комары лютые!
– Ещё рано, душа моя, – прозвучал ответ уже из избы, – пока только сумерки!
Вскоре дым валить перестал. Когда появились звёзды на небесах и ёлки пугающе шевельнулись под ночным ветром, двум киевлянкам было позволено войти в дом. Хлопая себя по всем частям тела, дабы отбиться от комаров, они поспешили воспользоваться любезностью полоумной.
Кроме её гибкого и белого тела, что-либо разглядеть в избе было трудно. Но Зелга сразу наткнулась лицом на целую связку высушенных грибов, свисавшую с потолка. И связок таких было очень много. Усадив гостий за стол, хозяйка дала им ложки. Села сама. На столе стоял большой глиняный горшок с грибным варевом. Стали есть прямо из горшка. Было очень вкусно.
– Зачем к тебе приходят животные? – приступила к допросу Зелга, давясь горячей похлёбкой.
– Я их лечу от беспамятства, – неохотно, но и не грубо дала ответ Лиса Патрикеевна.
– От беспамятства? Чем?
– Грибами. Ты чуешь, сколько грибов у меня?
– А разве грибы возвращают память?
– А это смотря какие. Одни её возвращают, другие, наоборот, отшибают. Грибы все разные. Надо, кстати, подсолить варево!
Вскочив с лавки, голая девица взяла с печки горшочек с солью и подсолила варево. Оно стало ещё вкуснее.
– Зачем зверям нужна память? – не отставала Зелга, – разве им надо учиться грамоте?
– У зверей – грамота своя. Память им нужна, чтоб знать, что их ждёт, и избегнуть смерти до срока.
Зелга от удивления пролила похлёбку на подбородок.
– Знать, что их ждёт? Но память – это ведь знание не о будущем, а о прошлом!
– Это у вас, у людей! У нас, у зверей, иначе. Почему кошка просится вон из дома перед пожаром? Почему пёс начинает выть за три дня до смерти близкого человека? Почему крысы бегут с корабля, которому предстоит крушение? Это – память. О будущем. Разве помнить о нём не более важно, чем знать минувшее?
– Может быть. Но если животные знают наверняка о том, что их ждёт, тогда почему они попадают в сети, в силки? Зачем выбегают туда, где стоит стрелок, уже натянувший лук?
– Они как раз для того ко мне и приходят, чтоб всего этого с ними не приключилось, – усталым голосом объяснила больная девица, – память может пропасть по вине грибов, её ослабляющих. Ведь различных грибов такое количество, что легко можно ошибиться и съесть не тот.
– А ты их хорошо знаешь!
– Да, я их знаю. Ты разбираешься в лошадях, а вот я – в грибах.
Евпраксия, между тем, насытилась, не в пример своим сотрапезницам – те ведь были более юными! Отложив еловую ложку, она взяла да и разлеглась на очень широкой лавке, которую попирал её зад. На этой же лавке сидели Зелга и полоумная дура, так что боярыня оказалась у них за спинами. У стены лежали подушка и одеяло, которыми дочь Путяты не преминула воспользоваться.
– Так значит, ты умеешь предсказывать будущее, Лиса? – опять начала трясти идиотку Зелга, – я ни за что не поверю, что ты сама не ешь те грибы, которые скармливаешь зверям!
Лиса Патрикеевна с раздражением пососала ложку.
– Да, я умышленно их не ем. Нечаянно иногда проглатываю кусочек.
– Но как же так? Разве ты не хочешь знать будущее?
– Хочу. Но я, как ты видишь, порой хожу не в звериной шкуре. А людям лучше будущее не знать.
– Это почему?
– А чтобы не озвереть окончательно.
Евпраксия очень мрачно зашевелилась под одеялом. Ей что-то сильно не нравилось.
– Ну а если тебе кто-нибудь предложит большие деньги за гриб, который откроет будущее хотя бы на один год? – сучей хваткой вцепилась в лисицу Зелга, – ну, например, маленький мешок серебра?
– Даже не мечтай, – причмокнула дурочка подосиновиком, – отстань!
– Почему? Купила бы себе шубу да сапоги! Зимой-то, поди, не жарко в такой избе!
Сдуревшая дочь боярина рассмеялась.
– А я зимой здесь и не живу! Я зимой охочусь, а сплю в норе.
– Что ты говоришь?
– Всегда только правду. Есть в лесу дуб, в нём – дупло. Кто влезет в это дупло и изобразит голос того, кем он хочет стать – выйдет из дупла в желанном обличье. Осенью, когда тут становится холодно, я иду к тому дубу, влезаю в его дупло, тявкаю по-лисьи, и – спрыгиваю на землю лисицей. Весной опять вскарабкиваюсь в дупло, и там превращаюсь в девицу красоты необыкновенной. Всё очень просто.
– Не вижу здесь простоты, – дотянулась Зелга до горла вруньи, – разве лисица может заговорить человечьим голосом? Это сказки. Вольга Всеславьевич, сам умеющий превращаться в разных зверей, сказал мне однажды, что человечьим голосом только лошадь способна заговорить, и больше никто.
Врунья Патрикеевна промолчала. Потом закашлялась, сделав вид, что ей гриб попал в дыхательную гортань. Когда кашель стих, Забаву Путятишну прорвало:
– Да дура она! Всё брешет! На зиму идёт жить к родне, в Перемышль! Там у неё тётка!
Тут и Лиса Патрикеевна впала в ярость неописуемую. Швырнула ложку на стол.
– Ну, ладно, Забава, душа моя! Будь по-твоему! Хочешь знать своё будущее? Пожалуйста! Будешь, сука, молиться на лошадиный череп!
– На лошадиный череп? – переспросила Евпраксия, приподнявшись. Её служанка, которая от великого ужаса едва ложку не проглотила, прижала руки к груди. И тут где-то на бугре вдруг заухал филин. Потом он смолк, и вновь наступила страшная тишина.
– Да, на конский череп! – зловещим хохотом разломала её Лиса Патрикеевна, – будешь просить его, умолять, чтоб он тебя спас от жестокой участи!
– Конский череп?
– Да, конский череп, насаженный на высокий шест! И более я тебе не скажу ни одного слова.
Евпраксия приумолкла. У Зелги был страх велик, и она расплакалась. Но никто её
