Меделень - Ионел Теодоряну

- Уж не простудилась ли ты!.. Ну, иди ложись. Дэнуц, попрощайся с Моникой.

- Зачем? - остановился Дэнуц на полдороге.

- Потому что ты рано утром уезжаешь. Моника еще будет спать. Поцелуйтесь, дети!

Моника вытянула губы; Дэнуц подставил ей щеку.

"Никогда больше не буду есть пирожное", - мысленно поклялся Дэнуц, оберегая свою щеку от губ Моники, дыхание которой еще раз напомнило ему невыносимую приторность пирожного.

И до поры до времени сдержал клятву, - щека Моники так и осталась без его поцелуя.

* * *

Моника заперла дверь. Зажгла свечу. Пододвинула стул к шифоньеру и, встав на цыпочки, сняла сверху небольшой пакет, завернутый в шелковистую бумагу. Поставила стул на место. И, вместо того, чтобы раздеться самой, принялась раздевать куклу: Монику младшую.

Две ночи подряд, когда Ольгуца засыпала, Моника шила белое шелковое платьице - из пакета, спрятанного на шифоньере; кукле предстояло надеть его вместо черного платья, которое она носила после смерти бабушки... до самого отъезда Дэнуца.

Сначала Моника надела на нее носки и белые туфельки другой куклы, подаренной госпожой Деляну. Когда наступила очередь платья, пальцы Моники стали сильно дрожать... А что, если оно ей не подойдет? Будет слишком коротко?

"Дай Бог, чтобы оно ей подошло!"

Она застегнула последнюю пуговицу на спине и усадила куклу на ночной столик при свете свечи.

"Ой, какая красивая!"

Толстенькая, румяная и неуклюжая, кукла была похожа на маленькую крестьянку в подвенечном платье у фотографа.

"Моника, ты не знаешь, почему Фэт-Фрумос поцеловал Иляну Косынзяну?"

Потому что Иляна Косынзяна была красива... как кукла в белом платье.

Щеки у Моники пылали. Сердце сильно билось. И слезы готовы были брызнуть из глаз, потому что кукла была красива, в то время как она...

Она посмотрела на себя в зеркало. Увидев темное платье и пыльные башмаки, опустила глаза. На свою голову она даже не взглянула.

Кукла была очень красива... И Дэнуц, и Дэнуц - грудь у Моники вздымалась, как после быстрого бега, - и Дэнуц должен был непременно в нее влюбиться.

Тряхнув косами, Моника начала быстро раздеваться. Надела ночную рубашку, расплела косы, взяла куклу за обе руки и, прижав к себе, снова посмотрела на себя в зеркало.

На кукле было белое платье...

На Монике белая рубашка...

У куклы были светлые локоны...

Моника улыбнулась, глубоко вздохнула и покраснела.

Кукла была на нее похожа. У куклы были черные глаза, густые ресницы, ямочка на подбородке, светлые локоны... только короткие. Бедная кукла! Из ее волос никогда бы не вышли вожжи для Дэнуца.

- Но зато ты очень красиво одета! - успокоила ее Моника.

Она взяла свечу с ночного столика и поставила ее на письменный стол. Все было приготовлено еще днем: и ручка с новеньким пером, и чернила, и бумага с конвертом. Листок бумаги был совсем маленький, как для папиросы, и цветной; на конверте нарисован листик клевера.

Медленно, каллиграфическим почерком Моника вывела на линованной бумаге:

"Моника любит Дэнуца от всего сердца..."

Шесть старых, как мир, слов: шесть усеянных звездами тропических небес.

Белое платье куклы скрывало одну-единственную тайну: кармашек для любовного послания. Душа Моники была так же чиста, как платье ее куклы.

* * *

Ольгуца и Дэнуц шли вместе по двору. Они молча исследовали карманы своих пальто, где еще можно было обнаружить остатки от прошлой зимы. Дэнуц нашел билет на каток и две кислые карамельки, завалившиеся за оторванную подкладку; Ольгуца мяла в руке комочек из блестящей обертки от засахаренного каштана.

От пальто пахло нафталином. Холодный, резкий воздух проникал в ноздри, раздражая их. От дыхания шел пар. Земля под ногами звенела по-осеннему.

Волнистая линия холмов прорезала ночную темноту.

В ворота вошли две тени - синие, отливающие темным серебром. Собаки с лаем бросились им навстречу. В ответ чей-то хриплый бас грубо, непристойно выругался.

- А ты драться не умеешь! - пожала плечами Ольгуца, внезапно останавливаясь.

- Как это не умею?

- Так, не умеешь!

- Может, ты меня научишь?!

- Конечно, - решительно заявила Ольгуца.

- Хм!

Сердце у Дэнуца тревожно забилось.

Ольгуца посмотрела на него с явным сочувствием.

- Если кто-нибудь даст тебе оплеуху, ты что сделаешь?

- То же самое.

- А если ударит кулаком?

- Отвечу тем же.

- А если еще раз ударит?

- Я тоже ударю.

- А если схватит за руки?

- Вырвусь.

- А если ударит ногой?

- Убегу, - ответил Дэнуц, не подумав.

- Вот видишь?!

- Да нет! - опомнился Дэнуц. - Отстань! Я сам знаю, что мне делать!

- Тогда стукни меня.

Дэнуц смерил ее взглядом.

- Ты хочешь, чтобы мы подрались? - спросил он миролюбиво.

- Нет. Я хочу показать тебе, как надо драться.

- А если я тебя ударю, ты не рассердишься?

- Нет, потому что ты не сможешь!

- Не смогу?!

- А ты попробуй!

- Ты рассердишься!

- Было бы за что! - улыбнулась Ольгуца.

- Ах, так!

- Лучше попробуй!

Дэнуц приготовился стукнуть как следует сестру, метя ей в лицо. Но как только он поднял руку, Ольгуца подставила ему подножку. Дэнуц упал на руки, яростно колотя по земле кулаками.

- Это свинство!

Смеясь, Ольгуца наклонилась, чтобы помочь ему встать на ноги.

- Не трогай меня!

Отойдя на несколько шагов в сторону, Дэнуц в ярости поднял камень, запустил им в Ольгуцу и со всех ног бросился к крыльцу.

- Не попал! - крикнула ему вслед Ольгуца. - Трус! Плюшка!

Но Дэнуц уже не слышал ее. Он был в спальне у матери.

Хромая, Ольгуца направилась к дому. Камень угодил ей прямо в голень.

Моника уже легла. Ольгуца тихо разделась, стараясь не глядеть на больную ногу. Прежде чем потушить свечу, она долго смотрела на дверь в комнату брата.

- Моника, если ты мне друг, - брови у Ольгуцы сдвинулись, - не разговаривай больше с Плюшкой! Никогда! Слышишь, Моника? Я не хочу, чтобы ты разговаривала с Плюшкой.

Погашенная свеча едко дымилась. Ольгуца массировала себе ногу под одеялом.

Моника только притворялась, что спит: ресницы у нее вздрагивали. Не разговаривать с Дэнуцем?.. Вопреки обыкновению, она забыла помолиться, потому что в душе у нее радостно звучало и пело:

"Моника любит Дэнуца от всего сердца".

* * *

Стрижка ногтей и особенно кожицы всегда была мукой для Дэнуца; на сей раз - благословенной. Он позабыл, что каникулы кончились; что завтра, рано утром, когда сон так сладок, он уедет из родного дома на очень долгое время; что будет жить в пансионе; все это он позабыл. Все было абстрактно, конкретной была только месть Ольгуцы; ему казалось, что кто-то невидимый стоит у него за спиной и тотчас же исчезает, стоит только повернуть голову.

Девять ногтей были уже овальными и розовыми. Госпожа Деляну полировала камнем десятый ноготь. Дэнуц был бы счастлив, если бы их было сто. По мере того как розовел ноготь, Дэнуц все яснее видел, как меркнет его счастливая звезда.

И госпожа Деляну всячески старалась хоть немного оттянуть время. Она сама решила, что Дэнуц уедет утром в Яссы вместе с господином Деляну, а оттуда, вечером того же дня, в Бухарест.

- Ты потом будешь жалеть, Алис. Пусть пробудет дома еще день, а вечером ты привезешь мне его на станцию; жаль тратить последний день на визиты!

- Нет. Его долг - попрощаться с родными. Одним днем больше или меньше...

- Как хочешь! Ты заразилась от Григоре!

Теперь она жалела о своем решении. Если бы вечерний поезд, которым Дэнуц должен был ехать в Бухарест, не останавливался в Меделень, ей, пожалуй, было бы легче сказать ему, чтобы он выполнил свой долг перед родственниками ценой целого дня, проведенного дома. Но это было не так!

- Дэнуц... если хочешь, если очень хочешь, не уезжай завтра утром. Побудь целый день с мамой, а вечером мы поедем на станцию и там подождем папу. Хочешь, Дэнуц?

- Нет. Я поеду с папой, - решил Дэнуц.

- Как? Вы еще не легли? - удивился господин Деляну, входя в спальню. Вы знаете, что уже одиннадцать? Скоро вставать. Спать, спать!

Госпожа Деляну, держа в одной руке палец сына, в другой - полировальный камень, подняла глаза на мужа, открыла рот и ничего не сказала: "Таковы все мужчины!"

- Пойдем, Дэнуц. Нам еще не хочется спать.

Домашние туфли стояли на коврике перед кроватью; ночная рубашка лежала на кровати. Дэнуц искал домашние туфли под кроватью, ночную рубашку - в шкафу. Ольгуцы не было ни под кроватью, ни в шкафу. Оставалась только дверь в ее комнату.

- Мама, у меня никогда не было своего ключа! - пожаловался Дэнуц.

- Какого ключа, Дэнуц?

- Ключа от моей комнаты.

- А что ты собираешься с ним делать?

- Запереть дверь, мама... Почему ключ у Ольгуцы? Я старше ее.

- Почему же ты мне не сказал?

- Я позабыл.

- Какой ты еще ребенок, Дэнуц! - упрекнула сына госпожа Деляну. - Вот ключ, - шепнула она, закрывая дверь.