Меделень - Ионел Теодоряну

Крестьяне установили над могилой дубовый крест.

Если бы дед Георге видел глаза своей любимицы, обведенные черными кругами и без слез глядящие на его могилу - "Здесь я, моя барышня", - их взгляд был бы для него тяжелее, нежели сырая земля.

Во дворе, позади барского дома, начались поминки, по старинному обычаю устроенные госпожой Деляну.

Ольгуца наливала из кувшина вино в кружки. Госпожа Деляну и Моника ставили перед каждым стаканчик ракии с подноса, который держала Оцэлянка.

Аника, Профира и Сафта, кухарка в людской, разносили блюда с едой.

Мрачное оцепенение, принесенное с кладбища, постепенно рассеялось. Сначала заговорили, вспоминая, старики. Потом вспыхнули шутки молодых, сперва тихо, потом все громче и откровеннее. Ракия, горячий суп и вид вкусной еды вызвали общее оживление.

Ольгуца помрачнела. Глаза сверкнули гневом, резкие слова уже готовы были сорваться с ее губ... но она молча пошла к дому, крепко сжав сухие губы. Перед лестницей она остановилась, словно кто-то окликнул ее. И направилась в конюшню. Там было тихо, никто не смеялся...

...В конюшне, сидя на козлах неподвижно стоявшей коляски без лошадей и без вожжей, горько плакал ребенок, закрыв руками глаза.

А Господь Бог из волшебных сказок так и не прислал своих крылатых ангелов, чтобы запрячь их в коляску, не отвел от детских глаз мокрые кулачки, не вложил в них вожжи и не сказал с доброй улыбкой:

"Правьте сами, барышня".

* * *

- Садитесь, батюшка.

Священник извлек из-под рясы конверт.

- Господин Йоргу, два года тому назад дед Георге - да простит его Господь - вручил мне бумагу для вашей милости. Вот она.

Господин Деляну взял полотняный конверт с сургучными печатями. На одной стороне листа рукой деда Георге были выведены кириллицей неровные строки. Коротко взглянув на бумагу, господин Деляну обратился к священнику:

- Должен вам сказать, что я подзабыл кириллицу. Будьте так добры, прочтите вслух.

Священник надел очки и огласил последнюю волю усопшего. В начале письма дед Георге прощался со своими господами и благодарил их за хлеб, который ел в их доме, и за их доброту. Дальше следовали распоряжения относительно денег, которые удалось ему скопить. И, наконец:

..."Я, Георге Ернилэ, завещаю дом и хозяйство детям господина Йоргу Деляну, Ольгуце и Дэнуцу. Пусть мой дом и моя земля будут и после моей смерти местом для их игр, как это было при моей жизни. А брашовский сундук, который достался мне от покойного барина Костаке Думши, оставляю вместе со всем, что в нем лежит, барышне Ольгуце. И нижайше просит вас дед сшить барышне Ольгуце подвенечное платье из того шелка, что в сундуке. Уж коли не привел Господь увидеть ее невестой, пусть будет у меня хоть эта радость, ибо крепко я любил ее..."

В этот момент госпожа Деляну вошла в кабинет, ища Ольгуцу. Слова завещания слились в ее сознании с беседами, которые вел с ней дед Георге, прояснив их смысл.

"Ситец, дед Георге, - он хороший и дешевый".

"Нет шелк, целую руку, - он дорогой и красивый".

"И зачем тебе, дед Георге? Разве у тебя есть дочь на выданье?"

"Будет! Дедушке лучше знать - зачем".

Да будет дозволено мне, старому слуге вашего рода и старому человеку, поднять глаза на госпожу мою, барышню Ольгуцу, и сказать: Барышня моя, не погнушайтесь принять приданое от старого слуги, ибо труд да любовь освящены даже нашим Господом Богом"...

Только госпожа Деляну знала - и то случайно, - что Ольгуца тайком от всех надевала траурное платье Моники на похороны слуги, который труд многих лет вложил в белое подвенечное платье.

* * *

Осенняя ночь была темная и сырая, будто пришла из глубин океана.

На платформе станции госпожа Деляну, господин Деляну и девочки, сгрудившись вокруг чемоданов, молчаливо ждали прихода поезда, чем-то напоминая семью эмигрантов.

Поезд пришел с опозданием на час. Они быстро сели в вагон. В темном коридоре какой-то мужской голос, зевая, спросил:

- Что это за станция? Когда мы наконец приедем, если то и дело останавливаемся?

Ольгуца стиснула кулаки.

Прозвучал короткий сигнал к отправлению. И поезд отошел от никому не ведомой станции счастливых каникул и двинулся в сторону столь известных всем городов.