Между двух миров - Эптон Синклер

Служитель ставил картину на высокий мольберт; аукционер называл ее номер по каталогу и прибавлял несколько слов; он говорил в чисто английском духе, сдержанно, без цирковых зазываний, без эпитетов, сошедших с киноленты. На нашем маленьком, тесном острове мы, мол, поступаем по-своему и не терпим бессмысленной болтовни. Дайте нам факты: имя художника, его национальность и даты, да еще, пожалуй, сообщите, из какой коллекции взята картина; мы знаем, с кем имеем дело, и если хотим приобрести вещь, то наклоняем голову на четверть дюйма — ровно настолько, чтобы нас понял аукционер и не понял сидящий рядом субъект, так как не его это дело, желаем мы купить или нет.

Но торговцы, конечно, ведут себя иначе. Они явились, чтобы заработать; это, как всем известно, вульгарные люди, сплетники и шептуны; им хочется знать, какая будущность ждет вещи Детаза, и они жадно ищут каких-нибудь указаний и стараются выяснить, кто еще участвует в торгах и кого он представляет. Они словно играют в какую-то игру, каждый против всех остальных, они бросаются то туда, то сюда, как стадо встревоженных животных — не физически, конечно, а эмоционально, — в своих суждениях о том, будет или не будет расти в цене та или иная вещь. Они пускаются на тысячи маленьких хитростей; у каждого есть свой «фаворит», он ставит на него и стремится его продвинуть. Разумеется, торговец не может сделать этого сам; надо убедить и других, что его фаворит — художник с будущим; надо, чтобы его имя попало в газеты, чтобы богатые клиенты считали его восходящей звездой, которая не скоро померкнет. Покупка картин — одна из самых азартных лотерей, какие знает наша цивилизация.

Золтан Кертежи проделал великолепную предварительную работу. Кто-то предложил для начала двадцать гиней, и затем последовало бурное восхождение: американская актриса, питсбургский фабрикант зеркального стекла, заправила немецкого химического концерна наперебой набавляли цену. Дошли до пятисот семидесяти пяти гиней — колоссальная цена за маленькую картину, первое из творений художника, пущенное на торги. Развязка тоже поразила всех своей неожиданностью; в последнюю минуту выступил никому неизвестный человек, сказавший: пятьсот восемьдесят; остальные молчали. Это был спокойный и решительный старый джентльмен, с аккуратно подстриженной седой бородкой, в золотом пенсне; он назвался Джоном Смитом — имя, надо думать, вымышленное. Отсчитав пачку свежих хрустящих банкнот, он получил квитанцию и, взяв картину подмышку, вышел и уселся в такси. Картину только и видели. Она словно в воду канула, больше никто о ней никогда не слыхал.

Эта сенсационная продажа имела и другие последствия. Немецкий капиталист решил, что ему нужен Детаз и что он заплатит столько, сколько предложил на аукционе — пятьсот шестьдесят гиней, — если Кертежи найдет ему картину такого же достоинства, как «Море и скалы». Гарри Мерчисон отозвал Ланни в сторону и под величайшим секретом поведал ему о своем жеЛанни, чтобы жена его, когда вернется на родину, уже застала такой морской вид у себя дома. Он заплатит ту сумму, до которой дошел на аукционе, — пятьсот пятьдесят гиней — и доверит Ланни выбор картины. Ланни стеснялся брать такие деньги со знакомого, но Гарри сказал, что это вздор, картины предназначены для продажи — не так ли? И ведь он не разводил бы церемоний, если бы Ланни вздумалось купить у него партию зеркального стекла.

Ланни написал матери об удачном исходе аукциона; но еще до получения его письма она телеграфировала ему, что какой-то незнакомец явился в Бьенвеню и попросил показать ему образцы работы Марселя; увидев их, он предложил купить все оптом — двести семьдесят картин за два миллиона франков. Деньги он тотчас же переведет по телеграфу в Канны, в банк, на имя Быоти. Ланни встревожился: ведь Бьюти могла поддаться соблазну. Он послал ей выразительную телеграмму: «Ради бога, не продавай, выручим во много раз больше. Отвечай немедленно».

Это было сделано по совету Золтана Кертежи. Бьюти ответила по телеграфу, что сделает, как ей велено — хотя соблазн был очень велик! Через несколько часов она сообщила новой телеграммой, что таинственный посетитель предлагает триста тысяч франков за право отобрать двенадцать ландшафтов и морских видов. Кертежи сказал, что это уже лучше, и посоветовал принять предложение. — по видимому, какой-то торговец картинами почуял выгодное дело. Ну что ж, он будет рекламировать Детаза и создаст ему имя. Он будет работать на нас, и за это стоит ему заплатить.

И Ланни протелеграфировал: «Прими предложение, но оговори письменно, что картины военного времени исключаются». В то же время он телеграфно попросил Джерри Пендлтона немедленно отправиться в Бьенвеню и проследить за переговорами. Как человек боевой, Джерри не будет слишком деликатничать и не постесняется проверить, какие именно картины уносит с собой таинственный незнакомец.

События продолжали развиваться. На следующее утро миссис Мерчисон позвонила Ланни: ее муж завтракает с компаньоном; не придет ли Ланни позавтракать с ней — ей хотелось бы кое о чем откровенно поговорить с ним. Ланни ответил: — С удовольствием. — Про себя он подумал: Надеюсь, не для того, чтобы со мной завязать флирт.

Когда они уселись за стол в ресторане отеля, она спросила, интересно ли ему будет послушать о жизни в Питсбурге.

И она заговорила о городе, который привык усердно трудиться, а теперь располагает такими капиталами, что не знает, куда их девать; в особенности женщины, у которых слишком много досуга и слишком много денег. Она говорила о том «круге общества», который составляется по признаку равенства капиталов. Темные живые глаза Аделы искрились лукавой насмешкой, когда она описывала «молодых матрон», которые заняты только тем, что играют в гольф и в бридж, сплетничают друг о друге и разговаривают о своих детях, слугах и болезнях.

— Это не так уж отличается от того, что делают богатые дамы у нас, — сказал Ланни, думая про себя: Куда она клонит?

— Я не чувствую себя на равной ноге с друзьями моего мужа, — продолжала Адела. — Они были уже его друзьями, когда я была только служащей. Вот почему я сказала ему: «Мы сидим точно на привязи, Гарри. Давай-ка на время оторвемся и посмотрим свет; пусть деньги дадут нам немного радости». И я заставила его поехать в Европу. Но из этой поездки хотелось бы что-то извлечь, прежде чем вернуться обратно, а я вижу, что ему уже не сидится здесь.

— Что же вы задумали? — спросил молодой человек, стараясь взять деловой тон.

— Хотелось бы немножко набраться культуры. Я слушала, как вы разговаривали с мистером Кертежи, и мне показалось, будто я попала в другой мир. Я, конечно, понимаю, что он отчасти говорил для меня, — я работала в деловых учреждениях и знаю, в каком тоне разговаривают с покупателем, но в то же время он искренно любит красивые вещи.

— В этом можете не сомневаться.

— Помните, как он рассказывал о богатом колбаснике из Канзас-сити, который купил картину Греко, повез ее на родину и сразу стал знаменитостью. Все, кто раньше не удостаивал его вниманием, теперь хотели видеть его Греко. Нам особенно жаловаться нечего, но мне кажется, будь у нас какая-нибудь действительно первоклассная вещь, интересные люди просили бы разрешения посмотреть ее и говорили бы о ней, а это лучше, чем играть в бридж или танцевать под радиоджазы. Вы знаете, как проводит время светское общество?

— Я живу на Ривьере, — сказал Ланни.

— Это, кажется, место, куда съезжаются скучающие люди со всей Европы. Как бы то ни было, я решила воспользоваться намеком мистера Кертежи и купить картину Греко. Скажу вам откровенно, я не знала, что это такое; если бы говорил не эксперт по искусству, я подумала бы, что это особый вид ящериц.

— Вы его смешали, должно быть, с гекко, — вставил Ланни, и оба рассмеялись.

— Я купила книгу по искусству, — продолжала молодая дама. — Заглянула в указатель имен, и теперь я знаю об Эль Греко достаточно, чтобы не спасовать в беседе о нем. В книге есть портрет старика — предполагают, что это и есть сам Эль Греко.

— Боюсь, что этот портрет вам не получить. Я видел его в нью-йоркском музее «Метрополитен».

— Но ведь, должно быть, есть и другие его картины?

— Картину найти можно. Но она будет стоить дорого.

— Сколько же примерно?

— Миллион, а то и два миллиона франков, если это действительно хорошая картина.

— Никак не могу разобраться в этих валютных курсах..

— Это значит, пятьдесят или сто тысяч долларов, может быть и меньше, ведь франк быстро падает.

— Думаю, что уговорю Гарри истратить эти деньги. Его поразило, что картина — это тоже капиталовложение.

Адела еще поговорила о своей тяге к культуре, а затем перешла к более щекотливым вопросам. — Какую комиссию берет мистер Кертежи за покупку картины или за совет при покупке?