Темная материя - Питер Страуб

Начала она мягко, рассказывала Минога. Женщина напротив нее почувствовала, что это собрание таит какой-то подвох, и насторожилась.

— Расскажите мне о себе, — мягко потребовала Минога. — Расскажите что угодно — неважно. Я хочу послушать, как вы говорите. Поразите меня. Порадуйте меня. Разозлите меня. Ужасните меня. Прошу только об одном: не дайте мне заскучать.

И они начали говорить, эти женщины, одна за другой, прокладывая дорожку к тому, чего, по их представлению, ждала Минога. Поначалу это были рассказы о местах, где они росли, о родителях, о том, как они учились в школах и как выходили замуж. Таким образом я был вовлечен в АФС.

— Можете рассказать что-нибудь еще? Например, то, о чем никто не знает?

Призрачное лицо дрогнуло, отразив интерес, и чуть приблизилось. Оно знало все о неизвестном, ведь именно там, в неизвестном, оно обитало.

— Удивите меня, — сказала она. — Именно за этим мы здесь.

— У меня нормальная ориентация и была такой всю жизнь, мне нравится секс с мужчинами, но вот сейчас больше всего на свете мне хотелось бы лечь с вами прямо на этот стол и обнять так крепко, как только могу. Это достаточно потрясающе для вас, Ли Труа?

— Я слепа с двух лет и росла в доме с тремя зрячими старшими братьями. Старшего убил пьяный водитель, второй покончил с собой вместе со своей подругой на переднем сиденье нашей семейной машины, они были всего лишь старшеклассниками. Самый близкий мне по возрасту, Мерл, который должен был погибнуть, как другие два, но не погиб, частенько отводил меня в поле за домом и заставлял играть со своей противной штуковиной. И кое-что похуже. Родителям и в голову не приходило, что он может делать что-то неправильно, они считали Мерла едва ли не Иисусом. В восемнадцать я вышла замуж, так что он больше не мог меня насиловать. Сейчас у меня три мальчика, и единственное, что я могу сделать, чтобы не возненавидеть их, — это на время выходить из дома. Вот, пожалуй, главная причина, почему я работаю в АФС.

Призрак задрожал от удовольствия. Холодной змеей его рука обвила плечи Миноги.

— Хотите ужаснуться, мисс Труа? Я, пожалуй, попытаюсь ужаснуть вас, если вы именно этого хотите. Вы приехали сюда и собрали нас в этом отеле вовсе не из-за какой-то непонятной проблемы, которую ньюйоркский офис назвал «назревающей». Все куда более конкретно, не так ли? Власть имущие очень хотят, чтобы вы расследовали факт сексуального домогательства в этом филиале. Характер сексуального домогательства. Или, чтобы быть более точным, мисс Труа, они хотят, чтобы вы поспрашивали тут и там, только осторожненько — так, чтобы не всплыла ненароком какая-нибудь грязь, — и через пару дней вернулись и доложили, что все сплетни беспочвенны. Но они не беспочвенны. Одна дама серьезно отравляет жизнь некоторым женщинам помоложе, работающим под ее руководством. Я все ждала, что кто-то приедет к нам разобраться с этим, и вот вы здесь, и я говорю: да, это отвратительное поведение продолжается. Но ее имени я не скажу. Это ваша работа, мисс Труа.

— Хотите, чтобы я поведала вам о том, чего никто не знает? Пожалуйста, Ли. Почему бы нет? Вы же не собираетесь передать это полиции или еще кому? Это ведь как упражнение в доверии? Я знаю, как это работает. И не думаю, что вы осудите меня.

Незримый наблюдатель еще крепче сжал плечи Миноги; а я, лежа на скользких белых простынях, слишком напуганный, чтобы выключить торшер, закрыл глаза.

— Меня обвинять вы не станете, поскольку хотите понять, что я сделала, даже если вам не удастся влезть в мою шкуру. Я потеряла зрение примерно в том же возрасте, что и вы, чуть за тридцать. Вернее, не так чтобы просто потеряла. На меня напал и ослепил человек, с которым я только что порвала. Роберт не хотел, чтобы я смотрела на других мужчин, и сделал так, чтобы я никогда больше не видела. Я сдала его полиции, и выступала свидетелем на суде, и помахала ему ручкой, когда он отправился за решетку. Ему светило от пятнадцати до двадцати пяти, только вышел он через семь. И знаете, что сделал? Позвонил моей матери и сказал, что хочет извиниться передо мной и, мол, не будет ли она так добра сообщить ему номер моего телефона. Он заплатил свой долг обществу, он стал другим, теперь ему необходимо мое прощение. Она, как дура, дала ему номер.

Он звонит мне, спрашивает: можно подъехать? Нет, говорю. Конечно нельзя. У меня от тебя мурашки по всему телу. Он умоляет меня встретиться где угодно. Пожалуйста. Мол, хочу сказать только пару слов, и больше ты никогда меня не увидишь.

Хорошо, говорю, встретимся в кафе «Цветик», и объяснила, как туда ехать.

Я не сказала, что «Цветик» в полуквартале от моего дома. Я в основном только там и питаюсь, все там знают и меня, и мою историю. Пит, сын владельца, всегда с душой заботился обо мне, присматривал, чтоб все было в порядке. Знаете, мне было тридцать девять, тогда еще неплохо выглядела, как говорили, Питу двадцать восемь, и почему бы ему не увлечься женщиной постарше? В общем, когда он вел меня к столику, заметил, что я как будто немного напряжена, «Что-то не так?» — «В принципе, ничего особенного, говорю, хотя…» Я объяснила ситуацию, и он сказал, что глаз не спустит с моего столика.

Встреча проходила нормально. Голос Роберта звучал совсем не так, как я помнила, чуть ниже, мягче. Приятней. Это немного сбило меня с толку — я попыталась припомнить его лицо, но тщетно: какое-то розовое пятно. Он понимает, что совершил ужасное, понимает, что такое не прощается, но для него крайне важно, если я всего лишь скажу, что больше не ненавижу его. Это не так просто, ответила я.

Мы поговорили еще немного, и Роберт съел гамбургер и выпил чашку кофе, а я — салат из тунца и колу, и тут он говорит мне, как трудно найти работу, если ты бывший зэк, но у него есть неплохая зацепка. Его инспектор по надзору за условно-досрочно освобожденными очень рад за него. Это правда, что я работаю с… Ну, ты понимаешь. Да, говорю, работа моя связана с фондом, жизнью довольна, это больше похоже на борьбу, но я стараюсь не жаловаться, даже себе самой. Восхищаюсь, говорит, тобой. Слушай, говорю, очень мне нужно твое восхищение и твое уважение! Не заблуждайся на этот счет.

Роберт проглотил это или сделал вид. После этого все пошло удивительно хорошо. Он сказал, что нас с ним многое связывает, мы доставили друг другу неприятности, он понимает, что я была вынуждена обратиться в полицию, он понимает, что сам бы пошел и во всем признался, но ситуацию осложнили именно мои показания. Я с интересом слушала все это.