Правила крови - Барбара Вайн

Вероника вышла замуж в 1946 году в возрасте двадцати девяти лет, но ее сын Дэвид родился только четырнадцать лет спустя. Я замечаю — дерзость с моей стороны, — что, по странному совпадению, именно столько лет прошло от свадьбы родителей Генри до его рождения. Нога медленно раскачивается, словно хвост разозленной кошки.

— Одно с другим никак не связано, — говорит Вероника. — Мы с мужем были друг для друга всем. Нам было абсолютно безразлично, появятся ли у нас дети.

Я говорю, что хочу показать ей письмо, и вытаскиваю то самое, написанное Патрисией после рождения Дэвида. Нога перестает раскачиваться и буквально шлепается на пол. Колени тесно прижимаются друг к другу.

— Где вы это взяли?

— У Дэвида. Оно было среди других семейных писем.

— Полагаю, вы хотите сказать, что получили его от Джорджины. Я нисколько не удивлюсь. В современном мире уже не осталось ничего личного. Я дала эти письма сыну исключительно для составления генеалогии.

Я спрашиваю, не откажется ли она ответить на один вопрос по поводу письма. Вид у Вероники явно возмущенный, а белое пергаментное лицо багровеет.

— Продолжайте, — говорит она. — Если мне не понравится вопрос, я не буду отвечать.

Она читает письмо так, словно видит его впервые.

— Чего боялась ваша кузина? Что могло быть не так с Дэвидом? Синдром Дауна?

— То есть, что он окажется монголоидом?[46] Сегодня всему дают такие нелепые названия… Да, именно это и подозревала Патрисия. По крайней мере, мне так кажется. Должна вам признаться, хоть она и моя кузина, это была очень глупая, истеричная женщина. — Вероника напрочь забыла, что разговор записывается. — Разве вы не видите, что это абсурд? Дэвид, самый умный человек в Лондоне…

Я снова перевожу разговор на ее бабушку и дедушку, и Вероника напоминает мне, что Генри умер задолго до ее рождения. А бабушку Эдит она очень любила, в основном потому, что та разрешала играть на пианино в гостиной дома на Альма-сквер, тогда как бабушка Киркфорд считала, что детей не должно быть видно и слышно. И еще она помнит, как Эдит рисовала.

— Понимаете, не с мольбертом, палитрой и всяким таким. У нее была коробка с набором красок. Она, Вероника, отказалась позировать перед бабушкой и закатила скандал. Эдит рассмеялась и попросила, чтобы ребенка оставили в покое, но мать Вероники рассердилась. Иногда Эдит рассказывала о Генри, причем всегда называла его «твой дорогой дедушка». Ее мать, Элизабет, не вспоминала о нем как о тиране, и Вероника не представляет, что имела в виду Мэри, предположив, от этого его удержало лишь вмешательство Эдит. Элизабет рассказывала, что отец проводил с дочерями больше времени, чем было принято для главы семейства в викторианскую эпоху, и часто развлекал их разными историями. Одна из них повествовала о путешествии капельки крови по человеческому телу и о препятствиях, которые ей приходится преодолевать по пути от сердца и обратно.

От этой истории меня начинает подташнивать. Тем не менее я пытаюсь выяснить подробности. Естественно, Вероника не помнит. Мать пыталась пересказывать эту историю, но не могла сделать ее такой же увлекательной, как у Генри: не могла оживить капельку крови и снабдить ее индивидуальностью, не знала анатомии. Все это мне очень интересно, поскольку заставляет взглянуть на Генри несколько под другим углом. Я не подозревал, что у него могла возникнуть потребность в общении с детьми.

По дороге домой мне в голову вдруг приходит одна мысль. Вероника ни разу не упомянула о своей старшей сестре Ванессе. Может, они не ладили? Я снова смотрю на составленную Дэвидом родословную и вижу запись о том, что Ванесса вышла замуж в 1945-м, на год раньше Вероники, но ни имени мужа, ни сведений о детях там нет. У нас Дэвидом три троюродных сестры со стороны Нантеров, все примерно моего возраста: дочь Патрисии, Кэролайн, а также Люси и Дженнифер, дочери Дианы, сестры Патрисии. А если у Ванессы были дети, то старше. Интересно, до какого колена следует включать потомков в биографию человека? Думаю, что всех, и поэтому мне нужно выяснить, чем занимались эти люди и с кем состояли в браке, если состояли. Последнее, вне всякого сомнения, будет следующим этапом в генеалогии Дэвида.

По случайному совпадению — это можно объяснить только совпадением — я узнаю об одном из этих родственников на третий день после возобновления работы Парламента. Сессия открывается в понедельник, 11 октября, а во вторник я встречаю Лахлана Гамильтона, который сидит в гостевой комнате пэров; рядом с ним на стуле кипа книг и документов, а его столик единственный, за которым есть свободное место. Он приветствует меня печальным кивком и освобождает стул, перекладывая стопку бумаг на пол. В комнате не протолкнуться, как всегда в эти дни — все ошиваются в баре. «Последние дни английского владычества», как выразился Лахлан.

— Не понимаю, зачем они приходят, — говорит он. — Это чистый мазохизм.

— Надеются, что в последнюю минуту случится чудо, — предполагаю я. — Кстати, а вы зачем приходите?

— Я мазохист.

— А я — нет. Мне просто интересно.

Лахлан молчит и криво улыбается, что с ним случается редко. Я спрашиваю, почему он не пьет, и в ответ на пожатие плечами заказываю ему виски, а себе — пиво. Напитки долго не приносят, а когда, наконец, появляется Эвелина, вид у нее усталый, но вежливость ей не изменяет. Лахлан приподнимает стакан на пару дюймов, кивает — это у него заменяет тост — и говорит, что вчера встретил моего кузена. В Вермонте. Мне почему-то казалось, что Лахлан не покидает пределы Соединенного Королевства, и поэтому для меня еще более странно прозвучали его слова, что они с женой ездили полюбоваться красками осени.

— И кто этот кузен?

— Парень по фамилии Корри. Доктор Корри. Доктор философии и врач.

— Никогда о нем не слышал.

— А он слышал о вас. Или, скорее, знает, что у него есть родственник из числа лордов. Мне он сказал только потому, что я тоже лорд. Нас познакомил мой друг. На вечеринке в кампусе, как они его называют, — осмелюсь предположить, вы знаете, что это такое. Мой друг нас представил: «Это доктор Корри. Джон, это лорд Гамильтон», а тот парень, Корри, сказал: «У меня есть кузен лорд. Может, вы знакомы. Его фамилия Нантер».

Я спрашиваю, американец ли он, этот кузен, и Лахлан отвечает, что наверное, — он там родился, его мать вышла за американского солдата. Похоже, Корри еще не исполнилось пятидесяти. Степень нашего родства он не знает, то ли троюродные, то ли четвероюродные братья. Мне это ничего не говорит — насколько я знаю, со стороны Нантеров у меня нет таких родственников, и я предполагаю, что Корри состоит в родстве с моей матерью.

— Он ученый, — говорит Лахлан. — Что-то связанное с генной терапией, точно не знаю.

Мы еще немного обсуждаем сумерки богов и строим предположения, что будут делать все эти завсегдатаи бара, когда лишатся мест в Парламенте и будут вынуждены вернуться домой и жить в своих поместьях. Если, конечно, у них они есть. Меня немного беспокоит, что кое-кому придется столкнуться с финансовыми трудностями, в том числе и мне. Мысли о сокращении дохода побуждают меня дойти до станции «Чаринг-Кросс» и поехать домой на метро, а не на такси. Джуд на кухне, пьет вино и готовит ризотто по рецепту из «Ивнинг стандард». Немногие женщины осознают (и пришли бы в ярость, если бы осознали), какими сексуальными выглядят в глазах мужчин, когда надевают фартук и встают у кухонной плиты. Понимание, что подобные чувства неуместны, что это антифеминизм, противоречащий моим принципам, неприемлемое отождествление «настоящей» женщины с домашними обязанностями — все это не имеет значения. Я подхожу к Джуд сзади, обнимаю и целую в шею, так что она едва не опрокидывает сковороду с ризотто. Естественно, в результате Джон Корри напрочь вылетает у меня из головы, и я вспоминаю о нем только через несколько часов, после доставивших нам обоим огромное удовольствие занятий любовью, когда Джуд спит рядом со мной сном праведника. Стараясь не шуметь, я спускаюсь к себе в кабинет и среди разбросанных на обеденном столе бумаг нахожу генеалогию Дэвида.

Я знаю, что Корри в ней нет, и спустился только для того, чтобы посмотреть, где он может быть — если может. Я почти убежден, что он родственник со стороны матери, из Роулендов — их у меня несколько десятков, и я с ними не знаком. Но, развернув лист, я вижу, что Джон Корри может быть сыном Ванессы. В том случае, если Ванесса вышла замуж за человека по фамилии Корри и родила сына. Последняя глава биографии должна быть посвящена потомкам Генри, и если этот ученый, этот Джон Корри, пошел по стопам прадеда, то получится любопытное примечание. Как бы то ни было, от генной терапии всего несколько логических шагов до того, чем занимался Генри, исследуя наследственность и факторы, которые, по его убеждению, переносились кровью.