Правила крови - Барбара Вайн

— Она хочет показать мне, что в их семье тоже имелась паршивая овца. Большинство людей считают подобные факты семейной истории довольно забавными. Джимми была содержанкой, а этот Джозеф — викторианским бандитом. Только Лауру Кимбелл это не забавляет. Дженет хочет продемонстрировать широту своих взглядов — в сравнении с матерью. Кроме того, Джозеф ей почти не родственник.

— Он вообще ей не родственник, если ты прав, и отцом ее бабушки был Генри.

Я прошу ее рассказать, что, по ее мнению, за всем этим кроется, и Джуд несколько секунд молчит. Потом говорит вещи, не очень лестные для Генри.

— А разве есть другое объяснение, кроме того, что Нантер впутал Джозефа в это дело? Нанял его? Может, Джозеф был кем-то вроде грабителя по найму, и Генри заплатил ему, чтобы он напал на старину Сэмюэла на улице и ударил, но не слишком сильно. Затем появился благородный рыцарь Генри и спас жертву Джозефа.

— Думаю, так все и было.

— Однако, — говорит Джуд, разыгрывая адвоката дьявола, — можно взглянуть на это с другой стороны и сказать, что Генри невинен. Он встретился с Джозефом Эдвардом Хейфордом Брюэром потому, что тот напал на Сэмюэла. Может, Генри был одним из тех викторианских филантропов, которые посещали тюрьмы; он разыскал Брюэра именно там, познакомился с ним и его семьей, встретил Лена Доусона…

— Только у нас нет никаких свидетельств того, что Генри посещал тюрьмы, — возражаю я. — И множество свидетельств обратного. В одном из писем Коучу Генри разразился длинной обличительной речью относительно обращения с заключенными. По его мнению, это обращение слишком мягкое. А посетителей тюрем он считает заблуждающимися. На его взгляд, преступники любого рода должны подвергаться еще большему остракизму.

— Я рада. Мне хотелось, чтобы Генри оказался злодеем. Разве я не говорила, что он затеял что-то недоброе? Теперь мы знаем, что именно.

Она отправляется в душ, а я сижу на кровати и размышляю над всем этим. Где и когда Генри познакомился с Джозефом Брюэром? Или он сначала встретил Лена Доусона? Вряд ли я когда-либо это узнаю. Внезапно я вспоминаю, что Джозеф Брюэр жил где-то в Юстоне, хотя это ничего не дает. Может, он был одним из «примеров», которых врачи демонстрируют студентам и предлагают обратить внимание на определенные аномалии или анатомические отклонения. У меня нет причин предполагать наличие у Джозефа подобных отклонений — или вообще каких-то особенностей. Скорее всего, он был абсолютно нормальным молодым человеком.

Сколько заплатил ему Генри «за работу»? Для такого человека сто фунтов были целым состоянием. Впоследствии он вознаградил сводного брата Джозефа женитьбой на Джимми Эшворт, домом и, вне всякого сомнения, приличной суммой денег. Но почему выбор пал на Лена? Почему не сам Джозеф? Возможно, тот уже был женат. Я снова обращаюсь к генеалогическому древу и вижу, что из всех детей Доусонов и Брюэров девять мальчиков и семь девочек. В 1883 году старшему ребенку мужского пола было сорок один, а младшему — девятнадцать. Пятеро старших к тому времени уже состояли в браке, а один остался вдовцом с пятью детьми. Лен был не женат, и кроме того, я обратил внимание на одно обстоятельство, которого не заметил раньше. Его самый младший брат умер в возрасте четырнадцати лет, а еще один, на год младше Лена, — в возрасте одного года. Девятнадцатилетний Альберт был холост. Генри не стал бы навязывать Джимми вдовца с пятью детьми, даже у него не хватило бы на это духу, а девятнадцатилетний парень был для нее слишком молод. Таким образом, оставался один Лен.

Генри познакомился с Леном не потому, что тот был носильщиком при больнице. Вероятно, мужчина служил носильщиком на вокзале Юстон, и познакомил их Джозеф. Но почему Лен не женился раньше? Возможно, в нем было нечто такое, что отталкивало женщин — например, родимое пятно, бородавка на лице или что-то еще. Нужно выяснить, сохранилась ли у Лауры Кимбелл его фотография.

У Генри мог быть только один мотив для организации нападения и своего героического вмешательства: познакомиться с семьей Хендерсон. Он мог сделать это и другими способами, однако они, по всей видимости, не были такими эффективными. Можно было записаться на консультацию к Сэмюэлу по поводу какого-нибудь юридического аспекта медицинских исследований. Но как добиться того, чтобы консультация вылилась в дружбу и в приглашение домой к Хендерсонам? Это заняло бы много времени, а результат не гарантирован. На самом деле трудно представить более логичный и верный план действий, чем тот, который придумал Генри. Ничто другое не помогло бы ему заслужить благодарность всей семьи. Прийти в дом Хендерсонов и осведомиться о здоровье жертвы — совершенно естественный поступок.

Но это не объясняет, почему Генри так страстно желал познакомиться с Хендерсонами, что законопослушный человек, известная фигура, профессор, лейб-медик опустился до преступного заговора, чтобы получить доступ в их дом. Что его так привлекало в этой семье? Обычные люди. В те времена адвокатов уважали гораздо меньше, чем сегодня, и к тому же Сэмюэл не мог похвастаться особыми успехами. Хендерсоны не были богаты, принадлежали к среднему классу, жили в тесном и убогом доме в непрестижном районе Лондона. Никто из них не был принят в обществе, к которому принадлежало семейство Бато. Девушки, конечно, хорошенькие, но таких в Лондоне тысячи, причем многие были гораздо более выгодной партией.

Я замечаю еще одну странность. Генри должен был знать о Хендерсонах до того, как устроил происшествие на Гоуэр-стрит, но для этого требовалась информация. Неужели он нанимал детективное агентство? Кого-то вроде Шерлока Холмса? Я представляю эту картину: довольно зловещая фигура, типично викторианская, похожая на одного из персонажей Уилки Коллинза, ходит тенью за Сэмюэлом, следит за его домом, возможно, знакомится со старым мистером Квендоном, когда тот совершает свой «моцион», разглядывает девушек, стоя в дверях лавки. Но почему? Зачем?

Я говорю себе, что утро вечера мудренее, по опыту зная, что завтра все предстанет в другом свете. Утром мои построения могут рухнуть, все перевернется у меня в голове — «котелке», как выражаются журналисты. Я сплю, потом встаю рано утром, чтобы успеть на самолет, но ничего не меняется. Генри по-прежнему участник преступного сговора и злодей, а я по-прежнему не понимаю, зачем он хотел познакомиться с Хендерсонами.

Нечестный Генри. Преступник Генри.

16

Дома среди почты мы не находим ни личных писем, ни щекочущих нервы откровений — только счета, груду претензий на мое время и деньги, присланных из Палаты лордов, и две книги для рецензии от моего литературного редактора. Я рад книгам; это история парламентской системы в Великобритании и биография Бонара Лоу[41]. Эти две рецензии принесут мне тысячу фунтов или чуть меньше. По пути домой, в самолете, я думал не о Генри, а о деньгах.

Джуд не бросила работу. Как ни печально, ей не пришлось этого делать. Когда-то я сам работал в издательском бизнесе, пока не ушел в свободное плавание на волне случайного успеха первой биографии, вышедшей из-под моего пера. Последняя моя книга еще не вышла из печати, а подготовительная работа отнимает столько времени, что я приступлю к биографии Генри только в конце следующего года — в лучшем случае. В самолете мне в голову пришла мысль, которая почему-то не посещала меня раньше. Будучи изгнан из Палаты лордов, я лишусь денежной компенсации. Пэр, посещающий Палату четыре раза в неделю — а если заседания проводятся по пятницам, то пять, — вправе рассчитывать на возмещение расходов в сумме тысячи фунтов в год или даже больше, причем эта выплата не облагается налогом. Возможно, мне придется найти работу — если получится. Я не могу позволить, чтобы меня содержала жена. А если ребенок? Ребенок, которого еще нет, но который может появиться…

Чарльз Лэм написал очерк под названием «Мои дети. Греза», о семье, которой у него никогда не было. Сентиментальный, но не лишенный прелести. Выдуманные дети собираются вокруг автора, чтобы послушать рассказы о людях, которые могли бы быть их предками, если бы малыши появились на свет. Дети хотели послушать про свою «дорогую покойную маму», но затем их лица стали тускнеть, растворяться вдали, и они печально сказали: «Мы — ничто, меньше чем ничто, чем сновидения. Мы лишь то, что могло бы быть, и принуждены ждать на унылых берегах Леты миллионы веков, прежде чем обретем существованье и имя»[42].

Я не знаю, читала ли Джуд этот очерк. Конечно, лучше бы не читала. Тут у меня нет выбора: я должен хотеть ребенка, должен прервать его ожидание на унылых берегах Леты, должен научиться хотеть его так же, как хочет Джуд, поскольку для нас это единственный способ остаться вместе. Я должен перестать испытывать облегчение от того, что прошел еще один день и она не произнесла этого запретного слова. Более того, я сам должен его произносить, демонстрировать воодушевление по поводу того, что меня пугает, изображать страстное желание, которого я не чувствую. И даже это должно измениться. Смятение должно уйти, а отношение ко всей нашей жизни — измениться. Я обязан стать похожим на Генри, думать о том, как он жаждал второго сына, хотя у него уже были пять дочерей и сын. И желательно, чтобы я перестал убеждать себя, что Генри приходилось легче, поскольку дома у него была жена и няньки, а вспомнил о его привязанности к младшему, Джорджу, больному мальчику, чей плач его так расстраивал.