Правила крови - Барбара Вайн

Но хочу ли я эти заботы? Хочу ли я, чтобы кто-то вошел в мою жизнь и принес мне страдания? Мне вдруг вспоминается, как годовалый Пол заболел крупом, как мы везли его в больницу, а хирург делал ему экстренную трахеотомию. Мне снова придется пережить такие же муки или нечто подобное, если Джуд получит то, что хочет, — и то, что я должен научиться хотеть. Потому что я полюблю этого ребенка. Я буду обожать его, и все это очень печально. Но если Джуд не получит желаемого, будет еще хуже.

Сентябрь, воскресное утро, и к нам пришли Дэвид с Джорджи. Они взяли с собой Святой Грааль, вероятно, придя к выводу, что проявляли тактичность уже достаточно долго. Он самый большой десятинедельный младенец из всех, кого мне приходилось видеть, хотя опыт тут у меня невелик. Наверное, именно таких детей художники эпохи Возрождения использовали в качестве моделей для своих putti[43], предположительно потому, что это был идеал, а в XV веке немногие из флорентийских младенцев имели столько жира на своем теле. Я восхищаюсь им так бурно, что Джуд, которую должны впечатлить мои излияния, с подозрением смотрит на меня. Пока они с Джорджи обсуждают детей, режимы кормления и неизменную тему избытка молока у Джорджи, Дэвид сообщает, что двадцатого приедет его мать и пробудет у них неделю. Может, мы придем к ним на ужин во время ее визита? Я не могу отвергнуть приглашение, хотя мне очень хочется, но ставлю условие, что у меня будет возможность поговорить с Вероникой наедине, как она предлагала в своем письме. Я бы не прочь записать на диктофон нашу беседу — у меня такое ощущение, что она окажется очень полезной. Я советуюсь с Джуд, прерывая мини-лекцию Джорджи об эффективных методах сцеживания, молокоотсосах и тому подобном, и мы договариваемся, что придем на ужин в субботу, 25 сентября. Крофт-Джонсы теперь стали нашими друзьями.

— Родственники, с которыми мы дружим, — осторожно формулирует Дэвид.

Меня так и подмывает рассказать ему о своих трудностях в понимании мотивов Генри, желавшего познакомиться с семьей Хендерсон. В конце концов, Дэвид такой же его правнук, как и я. Но что-то меня останавливает, а когда я понимаю, что именно, то едва сдерживаю смех. Тот же комплекс испытывает Лаура Кимбелл в отношении Джимми Эшворт. Я не хочу, чтобы все узнали, что мой знаменитый и уважаемый дед был участником преступного заговора, платил негодяю за нападение на невинного и безобидного человека. Конечно, речь идет о событиях, случившихся сто шестнадцать лет назад, но Генри — мой предок, а это постыдный поступок. После ухода Крофт-Джонсов Джуд интересуется, над чем я так «скалился». Я рассказываю, и она тоже смеется.

— Это называется эмпатией, — говорит она.

Но как мои чувства отразятся на биографии Генри, над которой я работаю? Если мне не хочется откровенничать с двоюродным или троюродным братом, или кем он там мне приходится, то со всем миром — тем более. Или с теми его обитателями, читающими мои книги. Об этом я никогда не думал. Наверное, просто предполагал, что жизнь Генри окажется безупречной. Конечно, в определенном смысле выбор у меня есть: скучная (и далекая от истинной) биография, которую мало кто захочет прочесть, или увлекательная и правдивая история, которая будет хорошо продаваться. Хотя на самом деле в данный момент ничего выбирать не нужно — позже, если вообще придется.

Я нарисовал для себя таблицу, похожую на список улик, очень похожую на ту, что составляют следователи в старомодных детективах. На одной половине перечислил все, что знаю о Хендерсонах, какими они были в 1883 году, а на другой — все известные факты связи Генри с семьей Доусон-Брюэр. Я смотрю на таблицу каждый день, с тех пор как мы вернулись из Греции, но так и не могу понять, почему Генри хотел познакомиться с Хендерсонами и что у них было такого, что он не мог найти в другом месте. Я сосредоточил свое внимание на сыне Лайонеле и даже задавался вопросом, не был ли Генри гомосексуалистом — возможно, в этом была причина его дружбы с Гамильтоном — и не влюбился ли он в Лайонела. Однако с учетом многочисленных детей, появившихся затем у обоих, отсутствия каких-либо свидетельств гомосексуальности, не говоря уже о существовании Джимми Эшворт, от этой мысли пришлось отказаться. Я даже спрашивал себя: может, все дело в доме на Кеппел-стрит, где было спрятано что-то нужное Генри, о чем не подозревали хозяева, но знал он? Тоже как в старых (очень старых) детективных романах. Или старик Уильям Квендон обладал какой-то необходимой Генри информацией? Но и это предположение попадает в ту же категорию, что и предыдущее.

Сегодня я опять смотрю на две свои «детективные» колонки. Мы идем на ленч, надеясь найти уютное местечко, где можно перекусить, и пока Джуд собирается, я сижу за столом и разглядываю таблицу. И вдруг вижу. Это так просто и очевидно, что теперь, когда я знаю, мне становится стыдно, что я не сообразил раньше. Генри уже где-то видел Элеонор, влюбился и решил, что должен на ней жениться.

— В его-то возрасте? — замечает Джуд, когда мы идем к Бленхейм-террас.

— Но я же влюбился в тебя с первого взгляда.

Это чистая правда. Я увидел ее в противоположном конце комнаты на вечеринке в издательстве.

— Тебе было не сорок семь, — возражает она.

— Нет, на десять лет меньше. Но достаточно много, чтобы не делать глупостей, хотя с моей стороны это была не большая глупость, чем со стороны Генри.

На эти путаные мысли и неуклюжие фразы Джуд отвечает молчанием. Но когда я беру ее за руку, она с силой сжимает мои пальцы.

— Не могу представить, что ты, желая со мной познакомиться, нанимаешь человека, который ударит моего отца по голове.

Я отвечаю, что в наше время в подобных вещах уже нет необходимости. Я подошел к Джуд на той вечеринке, причем даже не нашел никого, кто нас представил бы друг другу, а просто спросил, не принести ли ей еще выпить, и мы проговорили до восьми, а потом я пригласил ее на ужин.

— В 1883 году это было бы невозможно, — говорю я Джуд. — Девушки не ходили на вечеринки одни, только с сопровождающим, и в любом случае они с Генри бывали на разных вечеринках. Нантер не мог подойти к ней на улице, не мог постучать в парадную дверь и поговорить с ней. Я так понимаю, он думал, что это единственный способ.

Джуд кивает, но как-то рассеянно. Я знаю, что не смог ее убедить. Но почти убедил себя. Генри устал от Джимми Эшворт, а Оливия ему наскучила. Почему бы и нет? Однажды, по дороге в больницу на Гоуэр-стрит, он видит хорошенькую девушку с копной роскошных белокурых волос, с изящной фигуркой и манерами леди. Она не выходит у него из головы, и он нанимает частного детектива — возможно даже Брюэра, — чтобы выяснить, кто эта девушка и где живет.

— Если все, что ты говоришь, правда, — возражает Джуд, когда мы поднимаемся по ступенькам ресторана, — то почему после смерти Элинор он перенес свою любовь на Эдит?

— По причинам, которые мы уже обсуждали. Они оба любили умершую, разговаривали друг с другом, часто оставались наедине. Кроме того, Генри настроился на брак. Ему было сорок семь, почти сорок восемь, попусту терять время он не мог, и, мне кажется, среди его знакомых было немного молодых женщин.

— И он не мог снова устраивать уличные нападения на стариков, чтобы познакомиться с их дочерями.

Нас проводят за столик, снаружи, как мы попросили, и официантка приносит нам по бокалу хорошо охлажденного — приятная неожиданность — белого вина. Мне приятно смотреть, как Джуд пьет вино, отклонившись от своего тоскливого здорового рациона, которого придерживалась до выхода из дома.

— Почему бы не вернуться к Оливии? — спрашивает она. — То есть, если ему нужна была жена. По словам ее сестры, Оливия хотела его заполучить. Почему же ему был нужен Хендерсон?

Я говорю, что Джуд выбрала довольно странную формулировку.

— Неужели? По-моему, разумно. Я читала мемуары — то есть в рукописи, на работе — о компании аристократов, бывших друзьями Эдуарда VII. Его старшего сына звали Альберт Виктор — ходили слухи, что он и есть Джек Потрошитель, но это другая история. В общем, он был помолвлен с принцессой Марией Текской, которую все называли Мэй. Он умер, а нежные чувства принцессы Мэй перешли на его брата. Они поженились и стали королем Георгом и королевой Марией.

— Да, но это был династический брак, — возражаю я. — Вероятно, принцессе сказали, что ей суждено выйти замуж не просто за определенного мужчину, а за будущего короля. Это ее обязанность.

— У Генри такой обязанности явно не было, — говорит Джуд и с рвением набрасывается на «Маргариту».

Стройная фигура моей жены никак не вяжется с ее страстью к пицце. Я более сдержан в еде и поэтому приступаю к салату «Цезарь».

— Он сам сделал выбор. Генри был нужен Хендерсон, как принцессе Мэй — будущий король. Готова поспорить, ее тоже никто не принуждал. Поставь себя на место дочери герцога из мелкого немецкого герцогства, ее прадед был королем: у нее от пневмонии умирает жених, будущий английский монарх. Представь себе ее разочарование — даже если она его не любила. И принцесса хватается за возможность выйти за следующего в очереди на трон.