Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Впрочем, основная ответственность за провал конференции в Вильно лежит на патриархе московском. Это он, будучи фактическим лидером государства, предпочел отсрочить урегулирование русско-польского конфликта, и потому подогревал честолюбие молодого Романова грандиозными проектами. Только зачем? Очередная загадка, мучающая историков, и парадоксальная, если опять же внешнюю политику рассматривать отдельно от внутренней. Внутри же России, между прочим, весной, летом и осенью 1656 г. народ знакомился с изменениями в церковном уставе и выражал собственное мнение по каждому пункту и в целом. Десятки, а то и сотни активистов от партии «боголюбцев» помогали им не совершить ошибку. Никон подобной армии самоотверженных агитаторов не имел. Его козыри — Смоленский триумф, Переяславская рада, разгром католичества в Литве, а еще скорое освобождение православных в Ингрии и Молдавии, признание русского протектората католиками Польши.

Заключение мира с поляками осенью 1656 г., в разгар поединка с нероновцами за симпатии большинства русских людей, на фоне скромных результатов похода против Швеции, в одночасье сдувало «мыльный пузырь» достижений патриарха до двух аргументов — смоленского и украинского, зато не мнимых, а настоящих. Однако Никон боялся, что этого мало, недостаточно, что Виленский мир разочарует обывателя и в итоге подстегнет рост числа сторонников чернеца Григория. «Собинный друг» царя думал Виленским перемирием подстраховаться, выиграть дополнительные полгода для привыкания прихожан к обрядовой реформе. Год 1657-й быстро рассеял иллюзии святейшего владыки и со всей очевидностью обнажил печальный факт: кумир Алексея Михайловича допустил второй после шведской авантюры стратегический просчет, катастрофически осложнив международное положение России.

К сожалению, Никон не часто выезжал за стены Земляного вала, и практически никогда, чтобы посмотреть, чем и как живет российская провинция. 1656 г., реформационный, не стал бы исключением, кабы не одна хворь. 1 (11) сентября патриарх покинул Москву, желая присутствовать при освящении соборного храма в Иверском монастыре, втором любимом его детище после Ново-Иерусалимской обители на реке Истра. Ехал с официальным визитом, с большой свитой, почему отклоняться куда-либо от главного маршрута не планировал. 6 (16) сентября добрались до Твери. И тут Никон слег. Проболел почти с месяц. Пойдя на поправку, скрашивал досуг общением с горожанами под видом раздачи милостыни. Раздавал самым разным людям — нищим, узникам тюрем, вдовам, раненым солдатам, монастырским старцам. Поднимался ли кем-либо из счастливчиков вопрос о новых обрядах? Наверняка, хотя источники, зафиксировавшие размеры подаяний, о темах коротких бесед умалчивают.

И вот любопытное следствие тверского недуга. Ретируясь от Риги, Алексей Михайлович захотел свидеться с наставником в Вязьме. 18 (28) октября Никон поспешил в тыловую штаб-квартиру русской армии. По дороге заглянул в село Тургиново, прежнюю вотчину Н.И. Романова, и в Иосифо-Волоцкий монастырь, северо-восточнее Волоколамска. 5 (15) ноября достиг места встречи, где история с хождением в народ повторилась. Царя ждали ровно три недели, и патриарх не сидел сложа руки, знакомился с образом жизни горожан, окрестных крестьян и монахов. Около 6(16) декабря он простился с монархом и устремился к Торжку, Вышнему Волочку, в Иверский монастырь, на берега Валдайского озера. Но не через Тверь, а нехоженой тропой — старицкой. 16 (26) декабря храм на Валдае освятили, и патриарх, побыв несколько дней среди монастырских иноков и крестьян, повернул назад, в Вязьму. И вот примечательный нюанс. Опять по новому пути — озеро Селигер, Нилова пустынь, Осташково, Селижарово, Ржев. Из Вязьмы прямиком направился в Москву, посетив Можайск, Лужецкий монастырь и Боровск. 4 (14) января 1657 г. Никон возвратился в столицу. Возвратился крайне удрученным и подавленным.

Неронов немногим его опередил, совершив перед тем тот же подвиг — окунулся в rynty народной жизни. Поглубже, чем патриарх, и не в каретах, а пешком или на телегах. Не смущая собеседников блестящей свитой, а в одиночестве или в скромной компании подобных ему бродяг. Однако с тем же удручающим для себя результатом. Оба по иронии судьбы, независимо друг от друга, зато параллельно наблюдали за тем, как подданные православного царя «проголосовали» за церковную реформу. И то, что чернец ни с того ни с сего заторопился с покаянием в Москву, а святейший владыка явился туда же в отрешенном состоянии, свидетельствовало об одном. Невзирая на энергичное сопротивление радикалов-«боголюбцев», Никон «плебисцит» выиграл. Крестьянство в деревне, посадские в городе в большинстве своем формулу — обряды за землю — приняли, и не прочь были креститься троеперстно, кланяться в пояс, вкушать антидор, шествовать вокруг храмов по-иному, если граница московской державы на западе отодвигалась за Смоленск и Днепр. Приверженцев старины, дорожащих обрядовой незыблемостью, обнаруживалось слишком мало. И, это уже неприятно поразило соперника Неронова, ни рижский конфуз, ни блеф с польско-литовским и молдавским престолами никак не влияли на набиравшую мощь тенденцию. «Образумить» всех мог разве что военный разгром России с утратой завоеваний 1654 г., который в декабре 1656 г. на горизонте еще не просматривался.

Впрочем, монах Григорий пришел в Москву не к Никону, а к царю. И не за прощением или милостью, а за реваншем. 11 (21) ноября 1656 г. в столице скончался инок Савватий, смирившийся с поражением и крахом жизненных идеалов Стефан Ванифатьев. Военные триумфы 1654 и 1655 гг. окончательно убедили царского духовника в правоте Никона. В зимние месяцы 1655 г. он пробовал усовестить отца Иоанна, сбежавшего из поморской ссылки. Напрасно. Даже совет посредством пострижения попытаться обуздать гордыню и страсти, терзавшие изнутри пламенного «боголюбца», тот не отринул по причине полезности этой идеи для продолжения политической борьбы. Проводив с сожалением «старого брата и друга» из Москвы в феврале 1656 г., Ванифатьев полностью отдался строительству заложенного царем Михаилом Федоровичем Божедомско-Покровского монастыря на юго-восточных окраинах Москвы, за Яузой-рекой. Старец Сергий закупал материалы, контролировал сроки и качество работы, отчитывался перед заказчиком. А заказчик — духовник самого царя, если позволяло здоровье, спешил за стены Земляного вала увидеть собственными глазами, как день ото дня возводится и хорошеет последнее любимое детище. Если бы Ивана (Григория) Неронова пример старшего товарища воодушевил на аналогичное самоотречение…

Какой реванш замышлял оппонент патриарха? Все очень просто. То, чего не захотел сделать народ — революционным путем положить конец церковной реформе, имел право упразднить царь-батюшка, которого, кстати, узурпатор Никон совсем оттеснил от реальной власти. Посеять между «собинными друзьями» зерна недоверия, соперничества. За этим вернулся в Москву отшельник Игнатьевой пустыни в январе 1657 г.{60}

«Кто семь окаянный аз? Со вселенскими патриархи раздор творити не хощу, ниже противен буду!» Эта мысль вроде бы образумила Григория Неронова. Посовещавшись с верными соратниками-москвичами, лидер старообрядцев взял в руки новомодную 4 Скрижаль» и зашагал в Кремль, во дворец патриарха. За окном стояло 4 (14) января 1657 г. Москва ожидала возвращения из Вязьмы Никона и Алексея Михайловича. Подойти к царю и «изрыгнуть» свой «яд» Неронов мог только под видом раскаявшегося новообращенного. Посему не следовало мешкать, ибо один из дуэта — патриарх — утром приехал в Москву. И вот еще вчера заклятые враги встретились у Крестовой палаты. Никон направлялся в Успенский собор к литургии, заметил постороннего инока, поинтересовался: «Что ты за старец?»

«Его же ты ищеши! Той аз есмь казанской протопоп Иоанн, а во иноцех старец Григорий», — ответил Неронов. Как ни странно, патриарх не удивился явке с повинной, молча кивнул, призывая идти вместе с ним. Отслужив обедню, пошли обратно в Крестовую. Там и состоялась примирительная беседа. Судя по описанию игумена Феоктиста, Неронов излил немало упреков по адресу того, кто «муками обложил и з детьми разлучил» поборников исконной старины. Никон нисколько не возражал. Затем «заблудший сын» обратил внимание собеседника на книгу «Скрижаль» и произнес самое важное: «Патриархи тебе писали… что креститися трема персты подобает, непокоряющихжеся под клятвою и отлучением устроити заповедоша. Аще ты с ними соглашался. Аз сему не противен. То чаю, смотри, чтоб истинна была! Аз убо под клятвою вселенских патриарх быти не хощу».

Пассивность Никона поразительна. Опальный монах, признав реформу, реформатора, не стесняясь, обличает, обвиняет, порицает. За все — за жестокость, за властолюбие, за гордыню, за пренебрежение заповедями Христа. И патриарх смиренно сносит эту филиппику. А в какой-то момент вдруг восклицает: «Не могу, батюшко, терпеть!» Сцена невероятная, и можно заподозрить летописца из оппозиционного лагеря в ее преднамеренном искажении, да дата красноречива. Январь 1657 г. Никон под впечатлением увиденного и услышанного в дни четырехмесячного путешествия по северо-западному краю. Он убедился в том, что греческий обрядовый канон русскими людьми не отвергнут и постепенно приживается в городах и деревнях. Причем, в общем-то, без оглядки на пропагандистскую шумиху из-за литовской, польской, молдавской короны, не говоря о балтийских просторах. Как следствие, патриарх осознает и ненужность затеянных им вышеперечисленных проектов. Однако из них лишь молдавский России ничего не стоил. За него расплатился весной 1658 г. недальновидный Георгий-Стефан низложением с господарства по воле турецкого султана, разгневанного двурушничеством своего вассала.