Аполлоша - Григорий Симанович

– Теперь моя очередь.

Нагибин взял минуту на размышление и позвонил:

– Леокадия? Добрый день. Простите за беспокойство. Это Александр, бывший ваш клиент. Вы меня вряд ли помните. Года два назад квартирку показывали мне на Палихе. Тогда не вышло ничего, но приятно общались, телефончик ваш сохранился. …Нет-нет, я давно нашел, на Пироговке, нет проблем. Я вас по другому поводу беспокою… Ну разве такое имя и такую красивую женщину забудешь?! Я вот в связи с чем… Мы когда ехали, когда подвозил вас… А в тот день как раз без машины были, уж не помню почему… Да, наверно… Так вот, вы рассказывали про знакомую, волшебного медиума. Имя не запомнил, но какое-то восточное, кажется. …Да-да, именно… Анна Вагановна. Я почему вспомнил? Есть один тип на службе, точно с дурным глазом. Уверен, что порчу на меня навел: все наперекосяк. Предложений в Интернете море, но вы же сами знаете – шарлатан на шарлатане. И вдруг вспомнил… А ваша рекомендация… Да? Через часок? Замечательно! Очень вам заранее благодарен. Кузнецов Александр Николаевич. Припоминаете? Ну ничего, с меня ресторан, встретимся, вспомните обязательно. Когда перезвонить?.. Сами? Сегодня же? Отлично! Телефончик у вас отпечатался… Жду с нетерпением. А как, кстати, фамилия дамы?

И тут Гоша, с восторгом слушавший эту блестящую, хотя и рискованную импровизацию, заметил, как резко изменилось выражение лица Нагибина, как вспыхнули его испанские глаза.

Сыщик положил трубку и победительно уставился на Колесова.

– Ну, доктор, и как, по-вашему, фамилия медиума?

Гоша сам испугался собственной догадки.

– Малян?

– Гениально, Ватсон. Это фамилия мужа. Ваша версия оказалась верной. Джекпот! Ашот и Роберт – ближайшие родственники. Отец и сын, братья, дядя и племянник – что угодно. Именно Ашот каким-то образом видел фото Аполлоши. Возможно, участвовал в поиске.

– Это ваша заслуга, мистер Холмс, – Гоша решил подыграть, следуя классическому тексту. – Но что это нам дает?

– Элементарно, Ватсон! Мы нашли важное звено в цепи событий. Теперь не остается сомнений, кто именно украл вашего бога и вашего друга. Кроме того, появился еще один человек, с большой долей вероятности знающий, где Игнатий и Аполлоша. Именно его, а не Роберта, мы и тряханем. Пришло время жестких мер.

– Почему именно его?

– Исходим из вашего гениального озарения. Получается, Ашот – информированный, но вряд ли активный член мафии. Он на подхвате, на периферии мафиозных дел. Или просто родственнику помогал. Стало быть, менее опасен и может оказаться более сговорчивым. Позвонила Леокадия. «Аудиенция» у медиума завтра в семь. Нагибин записал адрес, рассыпался в благодарностях, еще раз намекнул на ресторан.

– Ну, я пошел. Прощайте, доктор! Вас будут охранять. Завтра надеюсь принести хорошие новости.

Он дошел до двери, но неожиданно вернулся.

– А вы, милый Ватсон, поразмышляйте-ка вот над чем: почему жадный антиквар Роберт откладывает мое знакомство с Аполлошей, врет, что «хозяин дозревает»? Зачем? Будет меня проверять-пробивать? Возможно. Но калач-то тертый! Для начала вообще не стал бы заводить разговор о великом и опасном раритете – ограничился бы редким дорогим фарфором, на который я согласился. Странно. И второе, что продолжает меня сильно смущать: все-таки зачем они увезли Игната?

Глава вторая. Идея, родившаяся в кошмаре

Ведро холодной воды привело Игната в чувство. Он распластан был на цементном полу своей камеры. Дикая боль ощущалась по всему телу – от вспухших ног, намертво перемотанных капроновой веревкой, до плечевых суставов – Здоровяк заводил ему почти за голову связанные за спиною руки, имитируя дыбу. У него был разбит нос, затек глаз. Но сознание потерял, зайдясь в зверином хрипе, когда Лопоухий, крепко прихватив кисть его руки, деловито вонзил под ноготь толстую швейную иглу, а за ней и другую, в тот же безымянный палец, до корня. И теперь, захлебываясь кровавыми соплями, он нестерпимо страдал именно от этих садистских игл, выпиравших из-под кровоточащего, вспухшего, бордового пальца.

Он взвыл, ощутив еще более острую боль, когда Лопоухий выдернул обе швейные принадлежности, самодовольно крякнув в унисон отчаянному вою. Кровь хлынула обильнее.

Сквозь слезы и полуобморочный туман Оболонский различал две фигуры, склонившиеся над ним. Острый дух нашатыря отбросил голову назад, что вызвало очередной болевой удар в область затылка, отдалось в спине.

Он близок был к безумию, и голос, раздавшийся совсем рядом, показался глухим, словно потусторонним.

– Очухался, партизан-герой? А я ведь предупреждал! Вот чудак: готов калекой стать, сдохнуть в мучениях, а за что? Деньги твои никто не отнимает, рубить капусту дальше никто не запрещает. Поделись методом своим с ближним и живи как король. Еще Лившиц говорил: «Делиться надо».

Раскатистый смех в две глотки пронзил почище пыточной иглы, швырнул еще глубже в черную прорву отчаяния.

– Ладно, полежи тут в собственном дерьме и кровище, малек подумай, а мы через полчасика вернемся. Ты нам все расскажешь, а мы тебя умоем, раны обработаем, вкусно пожрать дадим, водочки нальем, вместе выпьем за удачу нашего общего дела, закорешимся, и домой поедешь, баиньки, – он смутной памятью различил интонации Руслана, ломавшего ему руки.

Хлопнула крышка люка. Он лежал, задыхаясь от боли и рыданий, с жадностью глотая смрадный воздух, насыщенный его же миазмами.

Внезапно отчаянная досада вытеснила боль:

«Аполлоша предал, обманул?! Внушал, что все сбудется. Вел к несметному богатству, а привел… в пыточный подвал. За что? Будь проклят тот миг, когда я стащил с антресолей эту злосчастную статуэтку! Предок выкопал ее в чужой земле и украл. А на меня обрушилась месть таинственных древних сил. Тех, что управляют духом, спрятанным в бронзовой оболочке. Наверно, над ним есть другие боги – всесильные. Или… все проще? Черт побери, все проще! Это расплата за предательство. Я предал память ребенка моего и жены. Аполлоша повел к деньгам, чтобы мог я заплатить за месть. А я? Про что стал думать, о чем размечтался? Богатство на старости лет. Вилла у моря, сытая жизнь. Гошка с толку сбил: «…здравый смысл, чувство реальности…» На кой хрен, если совесть болит, сердце свербит каждый день, когда на фото их смотрю. Сам я во всем и виноват».

Но дальше смутная мысль его обратилась туда, куда и должна была: к поиску выхода, спасения, избавления, свободы. Он смог осознать ужасное: если не найдет этот выход, ад продолжится, и он не вынесет, он умрет. Впрочем, может оно и к лучшему. Чем так мучиться…

Он не знал, сколько прошло времени, когда его зачумленный мозг посетила идея. Подлая, опасная, но дающая шанс.