Бедный Енох - Алексей Тарасенко

У меня перед глазами в воображении пролетает на высокой орбите российский спутник, вдруг резко разворачивающийся и бьющий невесть откуда появившимся у него лучом лазера в могкр-вский трубопровод: ба-бах! Мимо. Тыбы-э-Лысы стерт с лица земли, промашка вышла. Подвела система глобального позиционирования ВСЕХНАСС.

— Нет. Вот тут как раз Президент категоричен. Он желает, чтобы трубу порвало в клочья в пяти местах одновременно. Это, как он говорит, затем, чтобы всем все стало понятно. Боевики сформированы в пять колонн, так что такой наш ответ наведет руководство МОГКР на мысли о нашей чрезвычайной осведомленности об их планах. — здесь Сартаков хмурится и почесывает лоб, после чего, достав из кармана пиджака большой клетчатый платок начинает громко сморкаться, на ходу продолжая говорить:

— У нас в принципе все уже готово для этого дела, но есть одна загвоздка.

Мне почему-то начинает казаться, что эта загвоздка — я.

— Все дело в том, что куратора, главного ответственного за операцию Андрея Павлова давно пасет разведка Маленькой Республики, так что мы предполагаем, что его со дня на день вышлют из страны.

Я опять покачиваю головой, ковыряясь при этом зубочисткой у себя под ногтями.

— И, так как ты у нас, получилось, единственный кто настолько погрузился в его дела, то отступать уже некуда, дело это придется вести тебе.

Я слегка подпрыгиваю на стуле.

— Нет, конечно, главный ответственный за все это товарищ Посол! — «успокаивает» меня Сартаков — но он же не сможет ездить по республике этой туда-сюда с агентами? Не посольское это дело, брат!

«Ну конечно же, это мое дело, с темными личностями по ночам в подворотнях сигаретами угощаться!» — думаю я.

— Непосредственно делом, если Павлов выйдет из игры, заниматься придется тебе!

Я разглядываю лепные потолки «Софии», напрасно успокаивая себя тем, что «наверняка это не так уж и страшно». Ну, подумаешь, взорвать какой-то трубопровод! Ну, у него есть охрана, стрелять начнет. У меня, конечно, дипломатический паспорт, да только эти супчики сначала меня пристрелят, и лишь после этого паспорт извлекут. Пробитый пулей и окровавленный! С другой стороны этим должны заниматься агенты — это они за деньги будут рисковать, а я в это время вполне могу сидеть себе в посольстве и попивать чаек, но разве этим можно верить? Придется хотя бы одного но сопровождать лично.

Сартаков будто читает мои мысли:

— Поручение это столь серьезное, что вполне возможно возникнет необходимость твоего личного участия. Хотя бы один подрыв должен произойти точно и он должен быть удачным!

Какое-то время мы молчим.

— Скольких ты курировал агентов? Я так понимаю — четверых?

— Да… — робко и тихо отвечаю я — Гога, Магога, Мафусаила и…

— Четверо! — прервал меня Сартаков — то есть нужен еще один, он, конечно, уже есть, его с тобой сконтактируют, либо займутся им без тебя.

«Как гора с плеч!» — саркастически подумал я, после чего сказал:

— Я с ним уже познакомился, и он мне пришелся не по нраву. Впрочем, Павлов говорит, что решение по его участию уже принято — на его ответственность!

Сартаков же будто пропускает мои слова мимо ушей:

— Взрывчатку ты доставил, агентам передал — говорит он, жестом показывая мне, что уже пора уходить — осталось ее заложить под трубой, обойдя охрану, а активизировать взрыватель — ну так это же делается дистанционно!

Но меня эти слова не успокаивают — я же знаю, как это все делается. Так и представляю себя с агентом каким-нибудь Гогой, или Ибирем — тащущим взрывчатку у себя на горбе куда-то вверх — по нам стреляет плотными очередями охрана трубы, вокруг свистят пули! И вот — раз! Меня ранило! Потом еще! Еще! Еще! Еще и еще раз! Потом падает Гога. Или Имбирь? Замертво! Ведь пуля попала ему в самое сердце!

И вот, после этого, истекая кровью, я все-таки подползаю к трубе, ставлю под нее ящик с взрывчаткой, и тут — апс! Меня выхватывает из ночной мглы, пронзаемой трассерами луч прожектора с зависшего надо мной вертолета! Из него по мне тоже стреляют, снайпер какой-нибудь, высунувшись, и тоже попадает мне в сердце, и я падаю на взрывчатку, обняв ее, как родную. Враги торжествуют уже было победу, но не тут-то было! Воскреснув из мертвых на полсекунды, я приподнимаю голову вверх, с презрением глядя на вертолет, мой испепеляющий взгляд потрясает снайпера настолько, что он вываливается наружу и с паническим и позорным криком разбивается о землю где-то невдалеке. Пристав на коленях, как сержант Лаес из фильма «Взвод» перед смертью, подняв над головой кнопку активации детонатора я нажимаю ее!

Шмякс! Меня разносит на куски взрывом, небо краснеет, и над ним появляются плакатные призраки Суворова, и, еще выше — Сталина. Враг будет разбит! Победа будет за нами! Матросов бросается на амбразуру, а Кошевой подносит патроны Василию Ивановичу.

Мои ошметки, уже опавшие на землю как осенняя листва, заливает горящей нефтью. Все. Не жди меня, мама, больше никогда.

И вот как раз мама начинает как-то ни с того, ни с сего переживать по моему поводу. Дело было в воскресение вечером, я уже было собирался уходить, мне спешно нужно на самолет, а она все причитала и жалела меня:

— Андрей! У тебя точно все нормально? Ты ж какой-то бледненький!

Я понимаю, что если расскажу маме все, от этого мне будет только хуже — я буду знать, что она переживает. А ведь это так важно, особенно в трудную для тебя минуту — знать, что кто-то, очень-очень тебе близкий, пока тебе плохо и ты переживаешь какие-то трудности — просто живет себе и не напрягается, наслаждаясь радостями обычной жизни обычного человека!

И я, конечно, ни о чем маме не рассказываю.

Весна доходит уже и до Москвы, превращая огромные заполонившие всё массы снега в «вешние воды», а уж что говорить о Тыбы-э-Лысы!

Здесь все бурно цветет и пахнет, иногда вызывая у меня дичайшую аллергию, так что на встречи с агентами приходится ходить «на таблетках», по временам на ходу засыпая.

То же самое происходит и во время пресс-конференций: о российской неизменной бесконечной любви к Гордой Республике приходится говорить постоянно высмаркиваясь и чихая в камеры и микрофоны.

Тем не менее дела идут, и уже на пороге календарного лета меня как-то вечерком вызывает к себе Посол.

Посол, не так, как раньше, кажется весьма встревоженным, притом настолько, что я понимаю, что ему свою тревогу скрывать уже нет никаких сил.

— Андрюша! — кричит он мне, едва я оказался на пороге его кабинета — у нас беда! Беда!