Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll"

— Никто не знает, чего хочет на самом деле. Думаю, большая часть людей лишь убеждают себя в намеренности помыслов, но когда получают желаемое, оно никогда не удовлетворяет их, — на выдохе произнесла Фрея. Им стоило свернуть разговор в другое русло, как напряжение от злости, охватившее её всю за доли секунды, с той же быстротой пропало. — Я стараюсь не заглядывать далеко вперед, потому что будущее никогда не будет таким, каким я его буду представлять.

Джеймс снова перевел на неё взгляд и не мог сдержаться от улыбки. В её словах было что-то проницаемо честное и в то же время невероятно глубоко откровенное. Он словил себя на мысли, что и теперь хотел поцеловать её, что было не лучшей идеей. Это не нужно было им обоим. Лишним было и то, что Джеймс увязался за Фреей следом, а она ещё и позволила повести за собой неведомо куда, слепо доверившись.

— Значит, твоё будущее всё ещё не предопределено?

Она посмотрела на него украдкой, прежде поправив волосы. Фрея поняла, что парень имел в виду. Имя Джона затерялось где-то между строк и отозвалось новой волной стыда перед глазами честности.

— Я ни в чем не могу быть уверена, — повторила упрямо.

— Ты ни за что не признаешься в этом, но я ведь был прав на счет иллюзий. Я вижу, что они растворились, — он не должен был признаваться в этом, но их было только двое, и никто другой не мог подслушать. Может быть, эти слова были равнозначно разрушающими, как и поцелуй, предотвращенный здравым рассудком, но Джеймс всё равно произнес их, и пути обратного не было. — Сказка закончилась слишком скоропостижно.

— Это не так… — только и успела неуверенно ответить Фрея, когда лист испестрила большая капля, оставив выпуклую неровность на месте, которого ещё не успел коснуться карандаш. — Нужно уходить, — она быстро спрятала незаконченный рисунок в портфель и резко поднялась с места.

— Подобные разговоры тебе не по душе, да? — Джеймс звучно зевнул, запрокинув голову назад. Собравшиеся над головой тучи давили на глаза, смыкая их вместе.

— Дурак, начинается дождь, — она дернула его за рукав пиджака, вынуждая подниматься с места. Подняв голову вверх, Джеймс почувствовал на лице несколько холодных капель, которые слизнул с сухих губ кончиком языка. — Мы не успеем добраться домой, — прикинула Фрея, когда дождь начал стремительно усиливаться, не давая время для передышки.

Джеймс поднялся с места неторопливо, но всё же прибавил шагу, когда они спустились с дурацкого холма. Он держал Фрею за руку, но она всё равно сумела поскользнуться и упасть вниз. Ему стоило всего лишь резко потянуть её на себя, как они забыли об этом нелепости и под поднятым на вытянутых руках пиджаком побежали вперед, когда ливень начал хлестать по лицам.

Фрея была права — домой они не успели бы добежать, а потому забежали в церковь, попавшуюся на пути, чтобы переждать ливень там. Одежда промокла насквозь, волосы прилипали ко лбу и шее. В субботнее утро церковь пустовала. Они оказались одни посреди огромного зала, где шум дождя отдавал приглушенным эхом, доносящимся будто бы из совершенно другого мира.

— Священник должен быть где-то здесь. Может, стоит предупредить его, что мы зашли лишь переждать дождь? — Фрея сбросила с плеч промокший до нитки кардиган и двинулась к алтарю, внимательно рассматривая всё вокруг. Белые стены, чудные витражи и сладкий запах ладана.

— Зачем? Как говориться, здесь рады всем, — небрежно бросил парень.

Джеймс перекинул пиджак через спинку лавки, пока не разлегся, заняв сразу четыре места. Он не мог больше бороться с собой, а потому намеревался лишь на минуту закрыть глаза и дать себе передышку. И всё же когда Фрея побродила вокруг, по большей части изучая здание, нежели выискивая кого-нибудь, то обнаружила Джеймса спящим. Она легонько потормошила его за плечо, но, кажется, он крепко уснул.

Фрея заняла место на переднем ряду и вместо того, чтобы заканчивать начатый пейзаж, начала совершенно иную картину, полную духа святости и мрака, в ожидании того, как Джеймс проснется и снова попытается всё разрушить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Глава 12

Проблема с поиском работы наконец-то разрешилась. Газеты с объявлениями оказались бесполезными, поскольку не предлагали ничего, что не могло бы задеть эго Джеймса, затмевающего рассудительность и основательную нужду в деньгах. Гордость, унаследованная вместе с фамилией Кромфорд, на ряду с брезгливостью ко всякого рода занятиям, что предполагали работу в местах, где его могли узнать и по-доброму поглумиться, стояла камнем преткновения на пути выхода из затруднительного положения.

Дункан больше не мог наблюдать за беспомощностью друга. Попытки Джеймса занять денег были болезненно унылыми. Он, скрипя зубами, снисходил до того, чтобы прибавлять в список нарастающие суммы, что росли непомерно быстро, невзирая на то, что ему пришлось от многого отказаться. В последнее время Джеймс и есть стал меньше, из-за чего чуть заметно исхудал. Бледность на лице начинала казаться болезненной, невзирая на то, что была присуща ему всегда. А выражение лица стало неизменно усталым, будто он никак не мог выспаться.

— Я нашел для тебя работу, — сходу заявил Дункан, как только Джеймс зашел в редакцию студенческой газеты, чтобы оттуда отправиться с другом домой, как они обусловливались раньше. — Садись, — Дункан указал ему на небольшой низкий диван, попутно открывая бутылки с пивом, что ему удалось пронести в здание университета.

На улице рано стемнело и только тусклый желтый свет разжаренной лампочки неприятно давил на глаза, оставляя большую часть комнаты не освещенной. Дункан вывернул настольную лампу, чтобы прибавить немного света, но это не намного спасало. Впрочем для работы, где он засиживался, по привычке, допоздна, хватало и этого, как и для разговора с другом. Джеймс с уставшим вздохом упал на диван, когда Дункан разместился на шатком поручне, протянув другу открытую бутылку пива.

— Не думаю, что мне это подойдет, — ответил он, достав из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет, предложив затянуться и другу. Дункан вытащил сигарету и позволил Джеймсу поджечь её.

Сырой воздух, полон пыли и запаха чернил, наполнился табачным дымом, что растворялся прежде, чем достигал открытой форточки. Между ними повисла серая ширма, их самих окутали серые облака. И вкус пива лишь прибавлял во рту горькости.

— Во-первых, ты даже не знаешь, что я тебе хочу предложить. Во-вторых, я уже всё решил, — продолжал Дункан. И прежде, чем друг успел бы возразить, безмятежно продолжил. — Я был в редакции газеты, где практиковался всё лето. Меня попросили немного помочь, но это не так уж важно, — он сделал паузу, только чтобы сделать глубокую затяжку, а затем вытолкать дым из легких. — Так вот, я сидел там, как пришел мужчина чуть старше средних лет. Он намерен написать книгу, но не может сделать этого самостоятельно, поскольку слепой, поэтому хотел подать объявление о том, что ищет того, кто поможет ему с этим…

— Почему ему не может помочь с этим жена? — Джеймс перебил друга на полуслове. Тон его голоса был скучающим, совсем не заинтересованным в предложении.

— Потому что у него нет жены. Я оставил его номер и просил пока что не давать объявления в газету, — он вытащил из кармана брюк оторванный клочок бумаги, где остался написанный наспех адрес. Джеймс перехватил двумя пальцами записку и изучил, отметив про себя, что знал расположение этого места, поскольку бывал в тех окрестностях и раньше. — Работа не пыльная, а платит он прилично. Больше, чем можно получить на должности официанта или продавца в книжном. Тебе стоит попробовать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Джеймс не спешил с ответом. Спрятав записку с адресом во внутренний карман пиджака, сидел, будто в прострации и молча наблюдал за тем, как дым растворялся в воздухе, оставляя осадок в легких. Задумчивый серьезный вид был совершенно ему чужд, но в последнее время он принимал его всё чаще, окунаясь в неисследованные глубины собственного сознания, которое будто перестало принадлежать ему самому. Разум противоречил чувству, поглощающем Джеймса всецело. Безразличие растворялось внутри него подобно утреннему туману хмурым осенним утром, и он отчаянно цеплялся за его остатки, возвращая вместе с ним ещё и самообладание.