Волга рождается в Европе (ЛП) - Курцио Малапарте

Тут и там в лесу, с обратной стороны траншеи, на стойках высотой в несколько метров вертикально установлены лыжи «Sissit», рядом с каждой парой лыж висят палки, снегоступы, большие перчатки из шкуры оленя или собачьей шкуры. (Они прекрасны, эти перчатки из собачьей шкуры, но, все же, длинная мягкая шкура возбуждает мучительную фантазию. Я никогда не забуду впечатление, которое произвел на меня в Хельсинки вид собачьей шкурки в витрине, вся дубленая шкура вместе с головой). У входа в каждый блиндаж, в каждый «корсу», возле ведущих вниз ступенек, на каркасе из протравленной древесины с маленькой защитной крышей от снега стоят винтовки, карабины и «Konepistooli» (пистолеты-пулеметы) солдат, которые живут в этом убежище. Оружие тщательно смазано жиром, блестит, деревянные части выглядят только что отлакированными, в кожаные ремни втерт тонким слоем вазелин, чтобы они не стали жесткими на морозе. Этот совершенный порядок передает чувство спокойствия, доверия, надежности. Вокруг на снегу нет ни клочка бумаги, ни следа какого-то мусора. Снег выглядит абсолютно свежим и неприкосновенным, сбоку от тонких тропинок и следов лыж. Мы идем вдоль длинного участка траншеи и наблюдаем прилегающую территорию. Между нами и советскими линиями простирается цепь маленьких передовых постов, на расстоянии около трехсот метров, не больше. Каждый из этих маленьких передовых постов, которые по-фински называются «Vartiot», связан телефоном с передовой линией. Между одним и другим постом расстояние составляет примерно сто метров, вполне достаточно, чтобы в случае нападения прийти друг другу на помощь. В то время как мы осматриваем предполье, сильный пулеметный огонь начинается слева от нас. – Это они, – говорит один из офицеров, с которыми я иду. Несколько последних дней русские стали нервными и агрессивными. Они боятся, что финны что-то готовят. Их разведгруппы пытаются просочиться через позиции противника, чтобы взять нескольких пленных, доставить их живыми к своим, и допросить. Сегодня ночью сильная русская поисковая группа напала на маленький передовой пост перед нами. Один из двух солдат был убит, другому, несмотря на ранение, удалось поднять тревогу по телефону. Русские связали раненого и хотели по снегу перетащить его к своим позициям, когда группа «Sissit» пришла на помощь своему товарищу и после жестокого рукопашного боя с применением финских ножей смогла отбить раненого у русских и вернуть его к своим. – Это незначительный инцидент, – замечает мне офицер, – но война в лесу состоит из таких маленьких взаимных вежливостей. Он добавляет, что в течение нескольких дней русские только снова и снова пытаются подкрадываться и нападать на передовые посты. Но финские солдаты вокруг нас спокойны, как будто ничего не происходит. На ящике с боеприпасами возле станка-треноги своего пулемета сидят пулеметчики, совершенно спокойно что-то читают. Финская страсть к чтению удивительна. На передовой действует запрет на продажу спиртных напитков, табака здесь мало. Солдаты пьют молоко и читают: романы, специальные книги о технике, электричестве, радиоустановках. Я останавливаюсь возле одного из этих пулеметчиков и смотрю в книгу, которую он как раз читает. Это естественнонаучная статья о фауне в экваториальной Азии. Цветные таблицы показывают тигров, слонов, змей. И вокруг страниц книги, пестрых иллюстраций с ее хищниками и желтыми и красными растениями под солнечным жаром снег натягивает жесткую белую рамку, в сильном контрасте к тому миру животных и растений на экваторе.

На грубо сколоченном маленьком каркасе, возле пулемета, я вижу маленькую библиотеку, поставленную в ряд: детективные романы, книги об истории и географии, технические инструкции и справочники. Наряду с ними несколько русских книг, которые нашли в домах и школах деревень или забрали у пленных. Ах, ну давайте посмотрим, что читают русские солдаты. Из этих книг большинство тоже работы о технике. Потом есть книга о Сталине, богато иллюстрированная. Солдат подает мне этот том с ироничной улыбкой. Страницы перемежаются иллюстрациями, сплошные фотографии Сталина, портреты Сталина во всех возможных позах. Под фотографией размером в целую страницу написано: «Сталин и Киров в Ленинградском парке культуры (физкультуры)». Оба мужчины стоят рядом. Киров немного выше Сталина, более худой, волосы растрепаны ветром. Сталин улыбается и указывает протянутой рукой на футбольную команду. За ними видны беговые дорожки, теннисные и футбольные площадки, тиры, весь широкий ландшафт Луна-парка на площади для развлечений в красной метрополии. Киров, председатель ленинградского совета и вероятный преемник Сталина на посту диктатора советской страны, несколько лет назад погиб, став жертвой покушения троцкистских элементов.

В прошлом году, на Украине, я тоже видел много из таких книг, много афиш на стенах в советских домах, народных судах, кооперативах, библиотеках колхоза, которые изображали рядом стоящих Сталина и Кирова, на фоне фабричных труб, тракторов, динамо и сельскохозяйственных машин. Киров был человеком, потерю которого сталинское крыло Коммунистической партии публично и глубоко оплакивало. Ответные меры после его убийства были кровавыми и жестокими. Количество расстрелянных в Ленинграде в день его похорон рабочих исчислялось тысячами. Гигантские похороны, с совершенным театральным воздействием. Но рабочие массы Ленинграда верны своему экстремизму, своей троцкистской «ереси».

Финский солдат указывает пальцем на Сталина и улыбается. Прежде чем он ставит том на свое место возле русских технических книг, он перелистывает последние страницы с ироничным вниманием. Они полны рисунков машин и соответствующих фотографий. Под кожей «советизма» течет удивительная лимфа «американизма». Элементы этого американизма весьма очевидны в русском мировоззрении и в ежедневной жизни. Они видны, как символ, не только в определенных заявлениях и подчеркнутых формулировках Ленина («американское» определение: Советы + электрификация = большевизм), но и в некоторых из его характерных особенностей, прежде всего, в последние месяцы его жизни, когда он на своей вилле под Москвой уже боролся со смертью. Дни непосредственно до своего конца Ленин проводил, часами сидя в шезлонге, и неразборчиво царапал карандашом на бумаге контуры машин и небоскребов. В музее Ленина в Москве есть целая стена, которая покрыта такими его рисунками: динамо-машины, краны, стальные мосты и небоскребы, небоскребы, небоскребы, целый огромный ландшафт могущественных, очень сложных небоскребов. Это было чем-то вроде одержимости. Впрочем, об этом родстве «американизма» и «советизма» есть целая и очень интересная литература, которая состоит из сообщений американских, английских французских, скандинавских, чешских техников и рабочих, которые работали на русских промышленных заводах. Это большей частью простые записи на основе иногда трудного, но всегда очень интересного опыта трехлетнего, четырехлетнего и пятилетнего пребывания на фабриках и верфях, колхозах и шахтах Советского Союза, и они опубликованы серьезными, непартийными издателями. Все они единогласно подчеркивают «американский» характер коммунистической морали, коммунистического общества. Многое можно понять, также в связи с политикой США и СССР, если обратить внимание на эту аналогию.

Мы покидаем траншею и двигаемся дальше вперед по лесу по направлению к передовым постам. Справа и слева от дороги простирается шахматная доска минных полей. Нужно передвигаться осторожно, нельзя делать даже самого тихого шума. Там, перед нами, русские посты внимательно вслушиваются в треск наших ботинок. Мне кажется, будто снег страшно хрустит под резиновой подошвой моих «Vibram». На определенном месте мы должны рассредоточиться и идти дальше под защитой деревьев. Так мы добрались до поста. Это земляное укрепление в форме полумесяца из еловых стволов, усиленное камнями и твердо утрамбованным снегом. Прислонившись к защитному валу, едва вытягивая голову над краем временного укрытия, финский часовой внимательно всматривается в лес. Это «мертвец», Vartio, часовой на передовом посту, которого мы когда-то в Первой мировой войне называли «sentinella morta», мертвый часовой.

Это солдат в возрасте уже давно за тридцать лет, со смуглой кожей, маленького роста. Лицо изборождено тонкими концентрически сбегающимися к глазам и рту складками кожи. Очень старое лицо, выглядит чахнущим; и ледяной отблеск снега, синеватый свет леса превращают лицо в маску из смятой бумаги. Глаза пристально смотрят, челюсти неподвижно твердо сжаты. Толстые слезы капают из глаз по морщинистому лицу вниз. Мужчина, кажется, плачет. Но это холод, нервное напряжение, неподвижность этого резкого ледяного вида, выжимают у него из глаз слезы. В этом виде беззвучного плача, мужского плача есть что-то необычное, таинственное, захватывающее. Плачущий мужчина, один в лесу, в двух шагах от смерти. Он как будто вовсе не дышит. Когда мы стоим за ним, он даже не поворачивается. Это «Vartio», «мертвец», труп. Вся жизнь убежала у него в глаза и уши. От него не ускользнет самый незначительный звук, самый маленький шорох, который мои уши непрофессионала никогда бы не услышали.