Волга рождается в Европе (ЛП) - Курцио Малапарте

Хотя Ленинград лежит отсюда на совсем небольшом расстоянии, война в этих лесах, кажется, теряет свой политический и социальный характер. Она представляется мне лишенной силы «рабочей морали» Советов; зато притесненной еще более жесткой силой, силой первобытного хищного характера природы и человека. Он приобретает более конкретный, более простой (и поэтому более страшный) характер без идеологической или моральной надстройки. Это война в ее самой абсолютной форме. В полной мере инстинкт, в полной мере природа, в полной мере хищный зверь. Советские части, защищающие этот участок фронта, это не рабочие штурмовые бригады как на фронте Александровки или Белоострова. Это войска из Северной России, сибиряки из тайги, солдаты с Урала, люди, которые родились и выросли в лесах. И финны, которые противостоят им, это тоже люди, которые родились и выросли в лесах. Лесные сторожа, крестьяне, пастухи. Люди, как те, так и другие, в самом простом и самом ясном смысле слова. Но, ни в коей мере не желая принизить смелость русских солдат, нужно сказать, все же, что в лесной войне русские однозначно уступали финнам. Не в мужестве, не в жертвенности, даже не в элементарных человеческих качествах. Но, пожалуй, в их более слабом чутье, в индивидуальной интуиции, в более слабой технической успешности.

На войне в лесах, где кроме инстинкта необходимы крайняя решимость и инициативная сила, финн всегда обладает превосходством над более медленным, неуверенным, более ленивым и, что важнее больше всего, превосходящем по численности противником. Так как именно то, что русские превосходят финнов по численности, это тяжелая помеха для них в лесу. Русские разведывательно-дозорные отряды состоят из тридцати, пятидесяти, иногда даже ста человек. Финские – это маленькие, очень подвижные, в высшей степени быстрые группы по десять человек. Финские егеря, «Sissit», на своих лыжах со всех сторон набрасываются на противника, окружают его, уничтожают его точным огнем своих пистолетов-пулеметов. Русские, без лыж, без башмаков-снегоступов, маршируют пешком, по пояс проваливаясь в снег. Они дерутся отчаянно, но они проигрывают. Я считаю, что это превосходство финнов происходит не только из более острого чувства леса, из более сильного инстинкта, более чувствительной, почти животной интуиции, но и из того обстоятельства, что каждый финн – лесной сторож, крестьянин, рыбак, пастух оленей – в сравнении с противником поддерживается высоким уровнем технического прогресса, который достигнут в Финляндии, где господствующая мораль – это «рабочая мораль», которая социально прогрессивнее, чем русская, она более индивидуальная, более дифференцированная, значительно сильнее определяемая техникой и механизацией.

Кроме того, нужно учесть, что вопреки важной индустриализации сельского хозяйства, всей советской жизни, вопреки пятилеткам и стахановскому движению в колхозах, в шахтах, на лесопильных заводах, в «рыболовных трестах» и т.д., бесспорно то, что воздействия этой индустриализации еще не продвинулись вперед в крайние северные области европейской и азиатской России, т.е. как раз в те области, из которых происходят русские войска на этом участке фронта.

В этом смысле можно сказать, что финн в самом общем плане, также как швед или норвежец, это лесной сторож, крестьянин, пастух, рыбак и в то же время он же и рабочий. Его мораль это «рабочая мораль», а вовсе не крестьянская мораль: у него есть быстрая решимость и инициативная сила, индивидуальное ощущение и так далее. Таланты, которыми рабочие, бесспорно, обладают в более высокой мере, чем крестьяне; это справедливо для всех стран мира. Финское превосходство над русскими лежит не только в инстинкте, оно лежит в морали. Само собой разумеется, что я понимаю под моралью не то, что относится к нравам или к осознанию добра и зла, а то, что означает мораль в социальном и техническом отношении, не в чисто человеческом отношении.

Человек, я уже говорил это, показывает здесь себя в своей самой абсолютной форме, в эссенции своей сущности. Человек в лесу – это первобытный человек: вся его сила лежит в его возвращении к инстинкту, в его преданности темным силам этой неисследованной дикой местности, которая шумит глубоко внутри человеческого рода. Уже одна его чрезвычайная жизненная сила убедила бы нас, что простота природного человека в нем является одним и тем же с почти неестественной дистанцией до телесного мира. Он как каменный блок, как ствол дерева; он невосприимчив к тяжелой работе, к лишениям, к ранам, к физической боли. Он принимает смерть с легкостью, которая поражает, которая почти ужасает.

Полковник Мерикаллио, который командует участком фронта у Райкколы, рассказывает мне о своих солдатах с тем заботливым пониманием, которое возникает из общей жизни и из общей простоты, с которой все, солдаты и офицеры, берут на себя войну в лесу и смерть в лесу. Полковник Мерикаллио – мужчина сорока двух лет, с молодым лицом, с глубокими, светлыми глазами: он говорит, смеется, передвигается с сухой, невинной элегантностью. Он человек с севера, родом из Оулу в Восточной Ботнии. Мы сидим в его «корсу» посреди леса, поблизости от разрушенной деревни. Снаружи внутрь убежища проникают спокойные голоса солдат, скольжение лыж по снегу, сухой звук топора, бьющего по стволу дерева, скрип саней.

Солнце уже опускается, синий отблеск Ладоги постепенно гаснет на небе, которое блестит как ледяной свод. Мы стоим перед входом в «корсу». Конюшни лежат в ста шагах перед нами. Слышно тихое ржанье лошадей, которые ждут свою целлюлозную кашу. При отсутствии свежих кормов финские лошади питаются целлюлозой. За грубым столом четыре «лоты» приступают к потрошению своими удивительно острыми кинжалами Puukko нескольких больших рыб, которых «Sissit» поймали в пробитых во льду озера прорубях. Сильный запах рыбы проникает к нам с легкими порывами ветра из леса. Группа солдат стоит перед низким бараком. Это санчасть. – Что тут? – спрашивает полковник Мерикаллио какого-то артиллериста. – Вероятно, раненый, – отвечает артиллерист. Мы подходим к санчасти. Санитарка «Лотты», белокурая девушка с прекрасной, нерешительной улыбкой, подает солдату стакан коньяка. – Посмотрите на этого человека, – говорит полковник Мерикаллио и нажимает мне на руку.

Это высокий, сильный, коричневый, очень бледный парень. Он стоит с непокрытой головой, у него посреди лба красное пятно. Маленькое красное пятно чуть повыше точки пересечения бровей. Солдат берет стакан спокойной рукой, подносит его к губам, опустошает одним глотком. Он улыбается. Когда он поворачивается, чтобы вернуть «Лотте» стакан, мы видим его затылок. У него посреди затылка дыра, из которой медленно сбегает струйка крови. Это выходное отверстие раны. Пуля прошла череп насквозь, каким-то образом не задев жизненный центр. Раненый говорит, смеется, он пешком добрался от передового поста до перевязочного пункта, через лес. Кто-то подает ему сигарету. Раненый берет ее, делает несколько затяжек, у меня почти возникает страх увидеть, как дым пойдет из дыры посреди лба. Я очень неохотно рассказываю о таком событии: читатель недоверчив, у него много подозрений к таким необычным вещам. Но это – истинное происшествие. И я не могу сделать ничего другого, кроме как добавить здесь: раненого зовут Линнала Путтели Йоханнес Пентти. Пентти – это его фамилия. Вот он стоит перед дверью санчасти, он смеется и говорит так, как будто ничего не произошло. Он говорит: – Я почувствовал сильный удар спереди в самую середину лба, как будто камнем. Внезапно я сидел на земле. Все вокруг него смеются. Он бледный как мраморная статуя. Это не только человек: это камень, растение, дерево. – Вот такие они все, – говорит полковник, улыбаясь, – они принадлежат к лесу, они на самом деле как кусок леса. Мы идем дальше по тонкой тропинке сквозь чащу деревьев. Полевые орудия распределены в лесу, они стоят под защитными крышами из необтесанных веток. Весь лес вокруг полон звуков, слабых голосов, едва слышного треска и скрипа. Полковник Мерикаллио рассказывает мне, что финские рейдовые группы поддерживают между собой связь с помощью звуков, которые подслушаны у природы: крики птиц, шум белки в листве, часто зов кукушки, священной птицы Карелии. «Sissit» при ходьбе держат в руке сухую ветку, от которой они все время пальцами отрывают кусочек и при этом искусно регулируют и модулируют шум. «Sissit» соседней группы расшифровывают треск ломающейся ветки, они отвечают, они говорят друг с другом с помощью этого голоса природы. Чтобы сообщить дальнему разведывательному дозору об опасности, один из стрелков-лыжников карабкается на ствол березы и мягко двигает верхушкой, как будто это делает белка. Верхушка другой березы отвечает издалека.

Гром орудий с берегов Ладоги. Треск взрывов распространяется от одного ствола дерева к другому, как биение крыльев, дрожь ветвей, трепет листвы. И высоко над этим живым молчанием, которое одинокий «та-пум», далекие раскаты орудий подчеркивают с небрежной самоочевидностью, настойчиво, монотонно и чисто, как колокольчик, поднимается зов кукушки, зов, который постепенно приобретает что-то человеческое. Ку-ку, ку-ку, снова и снова это ку-ку. Полковник Мерикаллио начинает напевать «Reppurin laulu», песню карельских лесных сторожей: