"Белые линии" - Р. Шулиг

— Что это вы читаете, пан священник?

— Житие святых.

— Вера — прекрасное свойство человеческой души. Я вам завидую.

— А вы разве не верующий?

Кристек ухмыльнулся и покачал головой:

— Нет!

— Не верите ни во что?

— Нет.

— Даже в смысл своей борьбы?

Штабс-капитан засмеялся:

— Вы интеллигентный человек, пан священник, и вам я лгать не буду. Так вот: чтобы человек мог во что-то верить, он должен об этом хотя бы чуть-чуть знать.

— Я объясняю веру иначе, — возразил Кристеку священник. — Чем глубже и больше знаешь, тем сильнее веришь.

— Да, но в таком случае верить можно только в бога!

— Так почему вы тогда боретесь, если ни во что не верите?

— Потому что ненавижу.

— Режим?

— Нет. Себя.

— Не понимаю вас.

Штабс-капитан был настроен на беседу и потому спросил:

— Знаете, что такое получеловек? — И, не дожидаясь ответа, начал исповедоваться, изливать свою горечь и ненависть: — Ну, ну, не жмитесь... Не бойтесь... Получеловек! Грубое обращение, которое я слышал сотни раз. И знаете где? В учебном лагере в Баварии от конопатого вонючего Венцеля, американского фельдфебеля из английской разведки, который натаскивал нас по всем методам борьбы, а главное — учил тому, как ненавидеть самого себя. И знаете, он был прав, этот Венцель! Ведь я действительно ничего в жизни не добился: любовь, учеба, карьера — во всем этом я остановился на полпути, я стал предметом насмешек, получеловеком, понимаете? Матерь божья, как же меня унижал этот Венцель! «Вы — бывший штабс-капитан чехословацкой армии? Вы — такой полудурок?» А сам он кто был? Барахольщик, загонял жевательную резинку за забракованные воинские шмотки... А теперь знаете, что у него есть? Весьма доходный бар для военных в Мюнхене.

Священник, сгорбившись, сидел в кресле; истерический монолог Кристека испугал его. Он спросил встревоженно:

— Зачем вы мне обо всем этом говорите?

— Потому что вы уже давно хотите меня исповедать... Я знаю, я чувствую это... Вы очень интересуетесь тем, за что я, собственно, сражаюсь. Так я вам скажу: не за бога, как вы, и даже не за какие-то там дурацкие идеи, как коммунисты... а за то, чтобы совершить однажды что-нибудь великое, значительное, такое значительное, что позволило бы мне, если я туда вернусь, стукнуть кулаком по столу и доказать, что полудурки и полулюди — это они, а не я, и что никто из них и в подметки не годится мне как солдату, и что существуют и более приличные организации, чем этот их лагерь...

Священник боязливо произнес:

— Боже мой, а что же будет здесь с нами?

Кристек, стоявший спиной к столу, все еще возбужденный своей исповедью, медленно повернулся. Неожиданно холодно и без всякого сожаления он сказал священнику прямо в глаза:

— У вас тут есть свои маленькие предприятия... остались со времен оккупации. Вот и боритесь за них...

В этот момент раздался настойчивый стук в дверь. Кристек мгновенно насторожился, быстро вставил обойму в пистолет и прошептал:

— Кто это?

Священник сидел в своем кресле окаменев, словно парализованный.

— Не знаю. Я никого не жду, — с ужасом прошептал наконец он. И, стуча зубами, высказал предположение: — Может быть, полиция?

Кристек резко возразил:

— Чепуха, это исключено!

— Что мне делать?

— Откройте, — приказал Кристек священнику. — Посмотрите, кто там. Но при этом не забывайте, что я держу на прицеле вашу спину. — Он спрятался в углу за широкий шкаф, снял курок с предохранителя.

Священник медленно поднялся, дотащился до двери, ведущей на улицу, и сдавленным от страха голосом спросил:

— Кто там?

Снаружи послышался женский голос:

— Это я, пан священник, Бланка! Откройте!

Раздался звук отпираемого замка, дверь открылась, но священник неожиданно загородил собой проход и Бланку внутрь не пустил.

— Зачем ты пришла? Ведь сегодня воскресенье. Ты никогда не приходила в воскресенье, потому что он дома.

— Но сегодня его нет дома.

Священник понял ее слова по-своему:

— Значит, там все-таки собрались? Он ушел?

— Нет, собрание не состоялось, а Карел сейчас в школе, на каком-то заседании. Вернется часа через два, не раньше. А я у вас пока здесь приберу.

Она хотела войти, но священник в страхе схватил ее за руку:

— Нет... туда не надо входить!

Это остановило женщину, она почувствовала беспокойство священника, но никак не могла понять причину такого поведения.

— Почему? Что с вами сегодня, пан священник?

Священник, оказавшись в затруднительном положении, начал поспешно и неубедительно объяснять ей:

— Я больше не хочу... чтобы ты у меня здесь что-то делала... за спиной мужа. Я знаю, он против этого, и тебе лучше его послушаться, как нас учит святая церковь. Приказываю тебе... во имя святости супружеской... иди домой... иди... Прошу тебя об этом...

Бланка никак не могла понять, что с ним. Потом подумала, что человек он старый, а в таком возрасте людям свойственны всякие причуды. А может, он просто нездоров и хочет побыть один. Она улыбнулась ему и отступила:

— Как хотите, преподобный отец.

Двери за ней захлопнулись, священник запер их и с облегчением вздохнул.

Штабс-капитан Кристек вышел из своего укрытия, поставил курок на предохранитель и вложил пистолет в кобуру.

— Приятная девушка, — сказал он. — С искоркой.

Священник устало доплелся до своего кресла, вытирая платком вспотевший лоб.

— Я всегда ее любил. С детства.

Кристек загадочно усмехнулся:

— Я знаю.

— Что вы знаете?

— Все знаю о вашей любви. Во всяком случае, гораздо больше, чем она сама.

Священника снова охватило беспокойство, он содрогнулся.

— А чего она не знает?

— Кто во время оккупации выдал гестапо ее родителей.

Священник обмяк в своем кресле и начал судорожно ловить воздух открытым ртом. Сомкнув руки, он стал шепотом молиться, потом хрипло сказал:

— Но это были... враги церкви... Безбожники... Коммунисты...

Кристек холодно улыбнулся:

— Я знаю. Вы поступили благородно, но вряд ли это оправдает вас... — Он вытащил из ящика еще один пистолет и обоймы, которые там прятал, и начал их наполнять патронами. При этом он спокойно, командирским тоном говорил: — Впрочем, это хорошо, что она пришла и сказала нам о собрании в школе. Теперь я знаю, что мне сейчас делать. Созовите сюда быстрее всю группу. Если все удастся, я уйду и оставлю вас в покое.

Священник с ужасом смотрел на него и шепотом читал молитву.

Кристек безжалостно поднял его с кресла и подтолкнул к двери:

— Отправляйтесь, пан священник, делайте то, что я вам приказал.

И священник ушел.

Около семи часов вечера оперативная группа районного отдела КНБ плотным кольцом окружила просеку, на которой стояла сторожка планицкого лесника. Житный и Земан подошли к дубовой двери сторожки.

Однако внутри никого не оказалось. Земан почувствовал досаду. Он знал, что лесник рано или поздно вернется домой, что они его обязательно возьмут, но ему было жаль, что это не случилось именно сейчас. Подсознательно он чувствовал, что сторожка — ключ к разгадке, что всякое промедление с операцией грозит большими неприятностями. Бывает у человека такое странное предчувствие, особенно когда с ним рядом гуляет смерть.

Они обошли сторожку, осмотрели ее со всех сторон. А в это время с сеновала за ними следили лихорадочно блестевшие глаза насмерть перепуганного человека. В ту минуту когда Земан с Житным зашли за строение и не могли его видеть, он неожиданно спрыгнул на кучку сена, приземлившись сразу на четыре точки, и стремглав понесся через просеку в сторону чащи. Но далеко убежать ему не удалось, потому что раздался громкий крик:

— Стой! Именем закона!

Человек в ужасе запетлял как заяц, хотел повернуть назад, но старшина Матыс в несколько прыжков подскочил к нему и сбил с ног.

Это был сын лесника Ярда Босак, с перевязанным плечом и расширенными от испуга глазами. Матыс насмешливо крикнул:

— Куда это ты, Ярда? А где твой отец?

И тут Ярослав Босак задрожал, расплакался, потому что думал, что они все уже знают и пришли теперь за ним.

— Он в доме священника... Все в доме священника... Но я с ними не имею ничего общего... Я в Мутла даже не выстрелил, клянусь...

Они снова сидели, втиснувшись в школьные парты, и оттого казались немного комичными. Здесь были все четверо: Карел Мутл, железнодорожник Йозеф Бабицкий, Йожка Вчелак и пан управляющий Томан, сидевший за кафедрой. Только Анна Шандова не пришла — бог знает почему, может быть, у нее были какие-то неотложные дела дома или в кооперативе. Но, в конце концов, она не была членом комитета.

Света зажигать не стали, в полумраке разговор у них получался более полезный и доверительный. Говорил в основном Карел. С трудом подбирая слова, он не спеша рассказывал им обо всех своих проблемах: