Цареградский оборотень. Книга первая - Сергей Смирнов

Увидев, как Луна легко оторвалась от корабельной мачты и, не упав, без всякого страха покатилась прочь от корабля по небу, княжич вскочил на ноги. Он и сам, больше ничего не страшась, подбежал к борту и, перегнувшись через него, кинулся вниз, в бездонную тень корабля.

Вода хрустнула, вонзилась в тело со всех сторон ледяными осколками. Перед княжичем ослепительно сверкнул золотой круг и стал гаснуть, превращаясь в красный зрачок тьмы. Малой оттолкнулся от глубины всем телом, чтобы не донырнуть до той страшной красноты, и, выскочив наверх, поплыл к своему берегу, не боясь шуметь.

Он знал, что никто не кинется вдогон, ведь его взяла из дома мягкая рука старого ромея Агатона — он в воду не прыгнет, а больше некому. До ушей малого долетел только один сердитый оклик и короткий звон, будто на корабле уронили котел.

Княжич плыл, пока не очнулся и не встал на ноги, где илу было по колено, а воды по грудь. Река хорошо помогла беглецу: корабль остался в стороне совсем маленький, со своим маленьким, как лучинка, столбом. Вместе с княжичем — только по небу, а не по самой воде, — держась за берега мерцающим рушником-дорожкой, убегала Луна.

Стимар присмотрел среди прибрежных кустов черную пещерку и, раздвигая прутья, стал подниматься наверх. С каждым шагом густой запах ила и гнилой зелени отступал в глубину, делалось все свежее и радостней.

Но едва княжич достиг верхнего окоема берега, как страшный гром наполнил всю землю, и прямо перед лицом княжича ударило в край земли огромное конское копыто, обрушив на него груду песка. Сыпучая тяжесть потащила княжича вниз, к воде. А сверху дохнула ему в темя великая сила, подхватила за шиворот и подняла так высоко, что малой увидел далеко внизу всю побелевшую от лунного света землю, и кольцо Турова града со столбиками-вежами, и тянувшуюся вдоль берега полоску Собачьей Слободы, и даже святилище Даждьбога, в озерце которого никогда не отражалась Луна.

Над лесом и над вороным конем подняла княжича рука отца. Малой невольно потянулся к гриве, к своему любимому месту, перед всадником, но рука отца отвела его прочь, оставив висеть над землей, над градом, над рекой и над крохотным, как щепка, кораблем ромеев.

Отец закрывал собой всю полуночную сторону небес и земли, белея правой половиной лица и чернея левой. В правом его глазу, не срываясь, стояла молния.

— Сын! — изрек отец.

Княжич чуял, что отца нельзя ни о чем просить — лишь тогда не случится ничего плохого и страшного.

— Чей? — изрек отец.

— Туров, — в полный голос ответил княжич, с трудом вздохнув в затянувшей грудь мокрой рубахе.

— Тогда иди и плыви сам, — велел отец, и великая сила отпустила малого на землю.

Только встав ногами на твердь, княжич увидел, что следом за конем отца стоят, облитые Луной, другие кони, а в седлах — неподвижные, как неживые, воины-готы.

— Тятя, прости, — шепотом сказал княжич, чтобы не услышали чужие.

Седая туча отцовой бороды шевельнулась. Князь тронул коня и двинулся по берегу к Туровым землям. Он больше не обернулся. Княжич понял, что теперь ему остается или пропасть на чужом берегу, или вернуться самому на корабль ромеев, к теплой и доброй руке ромея Агатона.

Княжич спустился к реке там же, где взбирался на береговую кручу. Он летел вниз кубарем, отталкивая ветки, которые пытались ему помочь и удержать от падения. Теперь не нужно было никакой опоры.

Река показалась еще холодней, но — только в первые мгновения. Долго и равнодушно хлюпала в ушах вода, пока княжич плыл к другому берегу. Потом так же долго и равнодушно шуршала холодная трава на чужом берегу. Княжич шел к кораблю, отворачиваясь от того берега, что все еще считал своим, и стараясь не замечать Луны, взгляда которой с небес теперь стыдился. Луна шла за ним следом, будто бегство не удалось обоим, а виноват в том только он один, княжеский сын с новым, крепким именем.

Между кораблем и берегом оставалась водная межа. Перейти ее можно было теперь без всяких заговоров. Княжич подумал, что ему теперь уже никогда не помогут никакие заговоры.

Корабельные стражники звонко цокали языками, опуская вниз конец толстой веревки. Перед тем, как взяться за него, княжич вытер с лица оставшиеся слезы и капли реки.

Старый ромей Агатон стоял посреди корабля, бледно светясь лицом, как покойник, вставший в первую ночь погребения. Он сутулился от холода и держал обеими руками большую теплую накидку.

— Очень замерз, маленький каган? — участливо спросил он, хрипя от сырости. — Вода такая холодная, верно?

Чьи-то другие руки взялись за княжича, и он повиновался. Слетели с него прочь порты, рубашонка. Большое полотно обхватило его, помяло, потискало и, развернувшись, пропало. В новую сряду, сухую и мягкую, как пар, пахнувшую ромейскими сладостями, одели княжича. И наконец его всего с плеч до пят окутала накидка с меховым подбоем. Агатон осмелился на мгновение обнять княжича, и в его ромейских объятиях не было никакой живой силы.

— Устал, маленький каган? Ты проплыл очень много, очень много — так же бессильно стал шептать старый ромей в ухо Стимару, пытаясь согреть его своим шепотом. — Я никогда не смог бы столько проплыть…

Княжич застучал зубами по теплой накидкой.

Тогда ему прямо под нос протянули плошку, из которой поднимался теплый, пахучий пар.

Зубы княжича так и забряцали по краям плошки. Он поперхнулся, облил подбородок. Но от первых же терпких, щиплющих язык капель отдалось по всему телу густое тепло. Даже свое имя, которое княжич еще опасался произносить, потому что от него всякий раз, стоило вспомнить, появлялся железный привкус во рту, — это новое имя согрелось целиком, от самого темени до острия. Закружились берега. Луна обошла корабельный столп и двинулась вниз, к лесу, оставляя княжича в одиночестве. Ему стало сразу и сладко, и горько, захотелось и плакать, и спать.

И он заснул, еще стоя на ногах. Он заснул, как только посмотрел на свой берег. Там, на самом краю обрыва был отец. Князь-воевода дождался, пока его сына вновь примут на корабль. До княжича дотянулось ржание отцова коня, сладко пахшее, как и новое имя, кузнями Большого Дыма. А сам отец, сменив гнев на милость, улыбнулся своему сыну молнией, сверкнувшей над лесом…

Обойдя земли полянских родов, река с каждым днем становилась все сильнее, и все дальше она раздвигала от себя берега. Теперь княжич верил, что река течет прямо в небо и сделается самим небом, как только выйдет из берегов совсем. Все больше становилось работы веслам, все гуще потели гребцы. Река помогала кораблю, тянула его за собой, но, видно, сама тяжесть корабля тянула его в обратную сторону, к северским землям.