Цареградский оборотень. Книга первая - Сергей Смирнов

Братья и сестры еще догоняли княжича своими криками, прощались. Он не ответил никому. Ему казалось, что теперь его слова пропадут впустую — река все равно унесет их вместе с ним прочь от рода — и стоит ему оставить теперь своим родичам хоть одно слово, как из глаз опять потекут слезы. А княжич гордился тем, что глаза его совсем сухие.

Ромей Агатон стоял рядом. Княжич чувствовал, что он хочет положить руку на его плечо, но запрещает себе делать это.

— Ты сильный мальчик, будущий каган Стимар, — наконец сказал ромей. — Твой отец, каган Хорог, правильно выбрал тебя. Ты самый умный и самый лучший из братьев.

— Коломир лучше! — выпалил княжич.

Немного помолчав, ромей тихо сказал:

— Хорошо и то, что ты пока так думаешь…

Град Большой Дым становился все меньше. Его уже можно было положить в мешок и увезти с собой. Отец и брат стали вдали совсем крохотными, мельче всадников, сражавшихся на столе, и княжич уже поднял руку, чтобы прихватить их с берега и забрать с собой — не только их, но и весь род вместе с градом. Но опомнился и весь похолодел: ведь без города и родичей опустеет навсегда Турова земля. Да и не сможет он, малой, в одиночку уберечь свой род и целый град от всех опасностей дальней дороги. Пусть род останется на месте во всем своем росте, всей своей крепости и силе. Пусть дожидается его возвращения и бережет заговорами его, малого, дорогу.

Вся только что обретенная княжичем холодная и мудрая сила истратилась на грустные мысли. Княжич всхлипнул и не сдержался — и слезы в один миг затопили и братьев, и отца, и все землю Турова рода вместе с градом, высившимся на берегу.

— Не бойся, — ласково сказал ромей. — Теперь можно немного плакать. Я не стану сердиться. Я в детстве тоже плакал, когда приходилось уезжать из дома. Сначала даже нужно плакать, чтобы потом стало легче. Плачь. Твой отец больше не увидит.

— Увидит! — со злостью крикнул последыш и вытер слезы рукавом изо всех сил — так чтобы глазам стало больно.

Тогда ромей отступил и больше на давал мудрых советов, а княжич приказал своим глазам быть совсем сухими — а то им хуже будет! — и видеть все, что теперь одно за другим терялось вдали.

Первым потерялся банный дом на берегу, под градом — уменьшился, сделался не больше муравья и пропал. Туров град отступал, медленно поворачиваясь другим боком, пряча врата и уже тихонько заваливаясь за край земли.

И вдруг перед княжичем на другом, ближнем, мысу выступил к самой реке лес и сразу загородил весь Большой Дым — так что уж никак не подхватить его рукой, не дотянуться. Последыш спохватился, опустил глаза, но и род уже остался весь за тем лесистым мысом.

В одно мгновение никого не стало.

— Тебе не холодно? — вопросил позади ромей, заметив, что маленький варвар весь дрожит.

Но «будущий каган» только злобно мотнул головой.

«Крепкий волчонок, — подумал тогда ромей Агатон. — Тому, кто будет его беречь до поры, самому потом придется беречься.»

Княжич в тот миг обрадовался, увидев на высоком берегу раздвоенную березу. Он вспомнил своего тайного побратима Брогу из Собачьей Слободы, вспомнил, как они встречались у той березы и произносили тайные клятвы. Он пристально всматривался в ту березу, приказав глазам запомнить ее навсегда. Так внезапно, в одночасье, княжич научился настоящим воспоминаниям. Потом березу заступили другие деревья, и все они отходили, отступали прочь, безжалостно оттесняя друг друга, как всегда делают воспоминания.

Потом княжич с нетерпением дожидался Собачьей Слободы и радостно вздохнул, когда совсем близко, хоть и за текучей водяной межой, появились длинные дома слобожан, сами они, их котлы, лошади, козы и кудлатые собаки. Впервые княжич обрадовался инородцам, как своим — родичам.

Но там, на берегу, все большое и неживое так же ровно и неумолимо проходило мимо, отступало в прошлое, кучно уменьшаясь в нем и наконец пропадая вовсе. Только люди, а с ними их лошади и собаки, были ненадолго подхвачены мерным движением корабля и течением реки. Слобожане всем скопом бежали по берегу, весело кричали вдогон и махали руками. Собаки заливались лаем, отгоняя нечисть.

— Княжич! Княжич Туров! — звал с земли Брога.

Последыш только помахал ему рукой, приказав своим устам молчать.

Брога разбежался что было сил. Ему даже удалось чуть-чуть обогнать корабль. Он встал на месте и стрельнул в него из лука детской стрелой. Стрелка мелькнула над водою, клюнула корабль в бок, отскочила в сторону и поплыла, отставая.

Потом и вся Слобода так же отстала, черной россыпью головешек пропала вдали. И снова стали проходить из яви в воспоминания бесконечной чередой прибрежные деревья.

Княжич приказал глазам видеть и запоминать каждое дерево, каждый куст, и желтые пятна пижмы, и все гнезда ласточек, черные глазки на обрывистом берегу. Так он хотел собрать в своей памяти всю дорогу от дому до ромейского ирия, потом смотать ее в клубок-свиток, чтобы можно было ее в стороне от чужих глаз легко развернуть-распустить вновь, как только захочется и, ненадолго забежав домой, поглядеть, что там делают братья.

Устав смотреть, княжич оперся локтями о борт и положил голову на руки.

Кто-то услужливо подсунул ему под колени мягкий тюфячок, и стало совсем удобно.

Княжич запоминал все то, что видел на своем, правом берегу реки, и от гулкого хлюпанья весел, от легкого покачивания из стороны в сторону ему все сильнее хотелось спать. Стоило смежить веки, ему вспоминалось очень давнее и очень знакомое. Когда-то его, малого, так же покачивало из стороны в сторону, приятно и совсем неопасно, и он плыл в маленькой лодке по долгой песне, которую пела его мать. Тогда он плыл, а все родное никогда не отставало, не уменьшалось, утопая в воспоминаниях, и всегда оставалось поблизости, ходило кругом и защищало от всех бед и опасностей.

Когда княжич вновь открыл глаза, то увидел перед собой высокий черный столб с косой перекладиной, а на вершине столба — вот-вот грозящий упасть с него круг Луны.

Он спохватился, оттолкнул с груди теплую тяжесть шкуры и сел.

Ночной холод объял княжича. Он испугался, сообразив, что не вытерпел и заснул. Так дорога оборвалась в его памяти — и ему никогда не удастся распустить ее и пробежать по ней до дома, как тогда бежал с братьями по тайной лесной тропе к Дружинному Дому.

Корабельные стражи стерегли ближайший берег, у которого встал корабль. Этот берег был чужим.

Скользила, мерцая серебристыми чешуйками, темная змей-вода, а оба берега стояли, схваченные неподвижным лунным светом, ровно покрывавшим дальние холмы, сквозные выпуклости прибрежных деревьев и кустов и саму черноту ночных теней.