Цареградский оборотень. Книга первая - Сергей Смирнов

Больше не нужно было последышу в тот, последний день торить тропу крепкими словами. Родичи, собравшись единым духом, все сделали для него сами. Мамки вымели из дома всех уморившихся от ромейского духа ос, заговорили половицы, чтоб и вся дальняя дорога не скрипела под ногами княжича, и положили от порога горницы до самого берега рушник-дорожку, вытканную за один светлый день, от зари до зари.

Княжичу осталось только пройти по этой белой скатерти-дорожке, вышитой бороздами и зернами посеянной в те борозды пшеницы. И он пошел, щурясь от света и как во сне совсем не чувствуя тверди под ногами.

Женщины сразу запели на проводы княжича Задорожную песнь, чтобы в пути не источила его тоска и не сожгла лихорадка.

Он шел, и все родичи плыли мимо него, как далекие берега. Ему нельзя было сойти с рушника так же, как никому нельзя безнаказанно сойти в сторону с моста.

— Не робей, мы — Туровы, — подбодрил младшего брата Коломир, двинувшись рядом с ним вдоль рушника и догоняя малого. — Тятя сказал, ты раньше всех воеводой станешь.

Последыш вспомнил про раковину, спрятанную в дорожный мешок, вспомнил, с каким изумлением смотрел на нее старший брат.

— Привезу тебе такую же, — пообещал он Коломиру. — Только больше. Самую большую.

— А мне? — донесся голос Уврата. — Мне чего?

— И тебе тоже привезу, — искренне пообещал он среднему и тут, чтобы невзначай не разреветься, стал придумывать, сколько и чего привезет братьям из того чудесного града-ирия, что стоит дальше Поля.

Выдумки не хватило, и тогда последыш широко раскинул руки и пообещал:

— Я всем привезу вот сколько! Как тятя…

— Не надорвись, — усмехнулся Коломир и протянул малому в подарок свой замечательный нож, который выковал сам и для которого сам же сшил кожаный чехол. — Бери, не потеряй.

Малой не сдержался и схватил брата за руку.

— Не позорь! — рассердился тот и, вырвав руку, отошел от рушника-дороги, как отплыл навсегда.

А по левую сторону пути-рушника тотчас появился Уврат и стал хитро подмигивать:

— Не реви. За тебя ромеи целую ладью золота пообещали, если пропадешь или утонешь.

Отец возвышался впереди со своим конем, придавившем копытами конец рушника. Отец-князь пока молчал и поджимал губы, держа-сберегая во рту выкованное для сына имя, еще теплое с ночи.

Когда последыш подошел к отцу, князь-воевода посмотрел на сына с высоты синих небес и опустил ему на шею оберег — бронзового тура на крепком волосяном шнурке. Потом князь нагнулся и прошептал имя, которое вошло в последыша прямо через темя, как меч входит в ножны. Новое имя несильно обожгло малому темя, на миг перехватило его дыхание и кольнуло острием утробу, где-то глубоко под пупком.

— Стимар… — рек отец. — Отныне будут звать тебя Стимаром. С этого часа ты будешь Стимаром, Потерянным Смертью.

В тот же миг имя остыло, и княжич поежился от железного холода, протянувшегося сверху вниз, от темени до пупка. Отец дал сыну имя, которое носил его прапрадед. Тот предок был отдан вместе со своим именем в заложники аварам. Когда наступила ночь, он вытащил свое имя из темени, как меч вытаскивают из заплечных ножен, порубил им аварского кагана и всю его ближнюю дружину и со славой вернулся домой.

Отец отступил в сторону от рушника-дороги, и сразу весь род Туров остался у последыша за спиной, как последняя закатная тень, хотя было еще далеко и до полудня.

Перед глазами последыша были теперь корабельные сходни, а сверху, с чужой лодьи, на него смотрел ромей Агатон. По его доброму взгляду тоже можно было подниматься, как по лестнице.

— Ныне твой час, Стимар, — донесся за спиной глас отца, и его конь Град жарко дохнул в затылок последышу. — Иди.

Княжич опустил глаза и, глядя только на свои красные сапожки, быстро поднялся по сходням. Ромей Агатон подал руку, но «маленький каган» отстранился и спрыгнул на корабль без чужой помощи.

Не успел последыш повернуться к своим, как сильные руки двух гребцов потащили сходни на корабль и вся его деревянная плоть зазвучала-запела тихой дрожью — песней водяной дороги.

Еще холодней сделалось на душе у княжича. Он посмотрел с корабля на берег. Весь род провожал его. И все смотрели на него, как на далекую птицу.

И княжич почуял, что знает отныне тайну, какую еще не знает никто в его роде, даже Коломир, даже сам отец, князь-воевода Хорог.

И последыш глубоко вздохнул, чтобы крикнуть своим с чужого корабля и открыть всем великую тайну, но выдохнул впустую. Язык и губы у него онемели: для той тайны не было, не нашлось никаких северских слов… Только старый Богит мог помочь. Последыш спохватился, стал искать его глазами, но так и не нашел.

Старый Богит был в святилище и оттуда, из средоточия своей силы, заговаривал далекий путь в ромейскую землю, от рушника да царьградских врат, протягивал его через навершие своего посоха, как нить через игольное ушко. Только во врата его сила войти не могла, врата были узлом на нитке.

Тогда впервые и увидел Богит за градом, над рекой, большую темную мысль-птицу неизвестной породы.

И хотя последыш остался один со своей тайной, никто из родичей не узрел тогда в той тайне страшного волкодлака…

Большими шестами ромеи стали отталкивать свой корабль от северского берега.

И вдруг земля со всем Туровым родом двинулась в сторону — как цельная, огромная льдина.

Последыш невольно весь потянулся к берегу и чуть было не упал. Несильная рука старого ромея поддержала его.

Женщины снова запели Задорожную. И все, кроме отца и Коломира, двинулись вслед за кораблем вдоль берега, перебирая ногами по двинувшейся прочь земле.

Отец остался стоять, как великий столп-бог — так бесстрастно смотрел он на корабль и на своего третьего сына, уплывающего в далекий ромейский ирий. Но теперь, с чужого корабля, и сам княжич Стимар смотрел на свой род, как тот великий столп-бог. Ему хотелось поднять взгляд поверх всего рода и поверх всей своей земли, и он радовался тому, что ему совсем не хочется плакать.

Позади него громко хлюпнуло, и он обернулся. Частокол весел ровным гребнем поднялся из реки и с сильным всплеском вновь зачерпнул воду, отталкивая ее против течения. Важные и самонадеянные ромеи теперь захотели достичь своего царства быстрее реки.

И вот вслед за кораблем вода завилась косой, как последние колосья на сжатом поле. Берега потекли назад все быстрее и быстрее. Начала отставать стайка братьев и сестер, и род становился вдали все меньше и меньше.

Братья и сестры еще догоняли княжича своими криками, прощались. Он не ответил никому. Ему казалось, что теперь его слова пропадут впустую — река все равно унесет их вместе с ним прочь от рода — и стоит ему оставить теперь своим родичам хоть одно слово, как из глаз опять потекут слезы. А княжич гордился тем, что глаза его совсем сухие.