Цареградский оборотень. Книга первая - Сергей Смирнов

Становилось все теплее. Ромеи увозили княжича от осени к минувшему лету, у них все было наоборот. Корабль приближался к Солнцу, ведь ромеи жили гораздо ближе к нему, чем северцы.

Леса тяжелели вместе с кораблем, отставали по берегам, наконец отступили и потерялись совсем, оставив берега ровными и пустыми до самого окоема. Только по краям берегов, цепляясь за текучую воду, еще тянулись вереницы ветел.

Иногда по сторонам появлялись прямые деревья, похожие на мечи или наконечники копий, а больше — на имя, которое дал отец своему последышу.

Все сильнее пахло вокруг так, как пах отец, возвращаясь с Поля. Княжич радовался тому, что, раз до этих земель добирался отец, то и ему, сыну князя-воеводы, совсем не надо бояться, хотя теперь он уже очень далеко от дома, а завтра будет еще дальше.

Заботливый Агатон тоже радовался, глядя на смелого княжича. Каждый вечер он незаметно отрезал от Луны душистые ломти и протягивал княжичу.

Мякоть Луны оказалась очень сладкой, и княжич стал понимать, почему ущербная Луна каждую ночь обходит корабль все дальше стороной.

На рассвете каждого нового дня все сильнее золотились на берегах травы. По золотым травам носились чужие всадники. Иногда с берегов доносился ровный, от земли до самых небес, грохот, поднимались вдали то серые, то сиреневые тучи пыли, и под ними растекались по простору во все видимые стороны неисчислимые табуны.

Всадники бывали разные — и ликом, и числом, и вооружением. У одних лошади были лохматые, как собаки, у других — в черно-белую масть да и мычали, как коровы. Одни клекотали пронзительно и коротко, как хищные птицы, другие издавали свист мокрой плети.

Агатон показывал на низкорослых наездников и их жеребцов, подобных длинноногим откормленным крысам. Кожа всадников местами оставалась голой, местами поросла густой моховой шерстью. Они были чернявы. Разъезжая по берегу, они мотали головами и размахивали, как бичом, своими волосами, заплетенными в острую косу, без труда срубая кусты. Всадники были вооружены широкими короткими мечами. Такими мечами они дрались, на них спали, когда спускались с седел, и на них же хоронили своих покойников, засовывая их под землю, как хлеба в печь. Чужаки легко доплевывали до корабля набранными в рот сгустками овечьей крови, что доставляло им большое удовольствие.

— Угры, — называл их Агатон. — Их предки — гунны. Их боялся Рим… Теперь у них сил хватает только плеваться, — сердито добавил он и принялся отскребать ножом от полы своего дорогого парчового далматика шлепнувшееся на него темное пятно.

К левому берегу однажды подступили бородатые кони с желтыми, пахнущими сыром, глазами. В седлах, увешанных со всех сторон выветренными до белых жил кусками мяса, сидели и бесстрастно смотрели на корабль молчаливые люди в шапках из волчьих черепов. Свои узкие и кривые мечи они держали в ножнах из цельных змеиных шкурок.

— Касоги[71],- сказал Агатон. — Когда они спят, то отвязывают мечи с ножнами и бросают их в сторону ровно на двенадцать шагов. Их мечи ползают ночью по кругу, как змеи, и жалят всех врагов, которые хотят подкрасться незаметно.

Ниже по реке, снова на правом берегу, поило своих пегих лошадей светловолосое племя, похожее на своих, северских. У княжича радостно забилось сердце, и он уже было крикнул им доброе славословие. Но те успели заорать первыми и на известном княжичу языке — хоть и с гакающим гусиным выговором — пожелать ромеям в дорогу то, чего купцам после удачного торга как раз не хватало: чтобы пусто было, чтобы согнуло и покоробило, чтобы не стало ни дна ни покрышки и чтобы в зад толкало, а вперед не шло.

Княжич знал, что чем дальше к Полю, тем меньше силы в заговорах и наветах, потому и не испугался, и совсем не подивился тому, что береговые торопятся так много разом накликать — видно, сами не верят в крепость своих злых слов-причитаний.

Агатон, однако, сотворил свой оберег, коснувшись пальцем[72] лба, а потом — груди и плеч справа налево, и усмехнулся:

— Тиверы, от Южа[73] ходят. У себя всю воду так оклеветали, что пить не могут. Их слушать — ушей не хватит. Всегда такие веселые… Хочешь, сам пожелай им добра.

Один из корабельных стражников поднял княжича повыше, другой прикрыл его от какой-нибудь нежданной беды щитом. Высунув голову из-за края щита, малой звонко крикнул тиверским самую жгучую северскую поговорку, какую придумал тут же, как и прошлую быль про завязанную на пупе межу:

— Чтоб у вас дома сзади все повытекло, а спереди все поотсохло!

Те из ромейских купцов, которые знали северское наречие, пооткрывали рты. Даже Агатон закряхтел и отступил на шаг. Остальные не знали, что случилось с береговыми, а только глядели на них с изумлением.

Все тиверцы на берегу разом замерли, словно одеревенели. От них повалил пар. Их лошади, давясь водой и кашляя, отступили из реки, как пьяные, и всем скопом стали мочиться в песок. Тут тиверские запрыгали, точно обжигаясь об лошадиную мочу, загалдели, замахали руками и погнали лошадей прочь.

Днем-другим на том берегу показались и вовсе богатыри-великаны с гладкими, как тыквы, головами. Только из темени у каждого торчал пук волос толщиной в дубовую тень и развевался по ветру, как дым из кузни. Усы они свивали в длинные косы и на левой держали ножны с мечом, таким длинным и тяжелым, что он тянул по земле за жеребцом глубокую борозду, на которую со всех сторон так и сыпались ожиревшие грачи и вороны. Доспехи на чужаках громыхали знатные — из цельных щитов, повешенных на груди, плечах и лопатках. Копья эти великаны, видно, делали из цельных молодых ясеней, раз у копий на тупых концах лапами торчали корни. У стойбищ чужаки просто ставили свои копья на земле остриями вверх — получалась роща. Их ширококостные жеребцы, однако, ничем не удивляли, кроме толстых золотых колец в ноздрях и своего ржания, такого тяжелого, что оно гулко тонуло в реке вроде брошенных в нее с высокого берега больших валунов.

— Русы[74],- уважительно назвал их ромей. — Есть договор с ними, а то бы встали посреди реки плотиной, подняли бы волну — и тогда никак от них не откупиться… Пришлось бы отдавать мачту.

Княжич слышал о русах от отца. Многого отец даже не мог рассказать — только поднимал брови и широко разводил руки, когда вспоминал о русах.

— С ними воевать, как под обмолот спать ложиться, — признавался князь-воевода, повидавший в сече многих — и хорьков, и медведей. — Одним свистом глаз тебе с двадцати шагов выбить могут. А начнут мечами махать — так дышать нечем. Весь дух земной изрубят вокруг в мелкую щепку.