Игра законом - Роман Симоненков

«Я хочу построить себе трон

На огромной холодной горе,

Окруженной человеческим страхом,

где царит мрачная боль».

– Мужики, мы где? – поинтересовался Корчагин у водителей.

– Будить тебя хотели. Через пару километров МКАД. Тебе куда в Москве надобно? Мы по МКАДУ до Алтуфьевского шоссе пойдём.

– Я там у Алтушки и выпрыгну, – быстро сориентировался бывший детектив, живо представив, что от МКАДА до метро в этом месте пять минут пешком.

Вереница машин, просевших под дачными баулами, тянулась по всему МКАДУ. Сначала в два ряда, затем вся трасса превращалась в хаотичное скопище железных повозок. В самом начале очереди никто не выходил, а вот чем дальше – тем больше народу, отсидев пятую точку, выходило и сланялось между рядами. Многим приперли двери соседние машины, и люди начинали ссориться. Глебу не понравилось, как ругаются, – в некоторых интонациях отчетливо слышалась угрозы и уверенная нахрапистость. Ещё полицаев тут не хватало. Хотя тут в Москве они совсем не пугали. Всё успокоилось.

Жига шёл к метро, накинув капюшон китайского пуховика. Выгодней всего было безмолвно скользить в толпе, вытолкнув из головы мысли и превратившись в каплю в огромном океане. Такой каплей он, сильно рискуя, перепрыгнул турникеты, успешно добрался до метро Китай-город, где бурлило настоящее море с островами магазинов и ресторанов. Над толкучкой парило видимое облако нетерпения, страсти, шума сотен голосов. Порой улавливался запах алкогольного и сигаретного смрада. Ах, как давно он не был на Красной площади. Его туда никогда не тянуло. Да и вообще, он сейчас не мог вспомнить, был ли он там хоть раз или всё это видел на картинках и по телевизору.

Через десять минут справа осталась Государственная Дума, и открылся вид манежной площади. Стало отчего-то сдавливать грудину, и появилась сильная резь в глазах. До входа на брусчатку главной площади страны оставались считанные шаги.

– Ты думаешь – самый умный? Растёшь в тепличных условиях и ещё приказы мои обсуждать с кем-то вздумал? – донеслось совсем рядом.

Двое мужчин громко спорили, целиком погрузившись в свой, только им принадлежащий мир.

– Виноват, товарищ генерал.

– Виноватых к стенке раньше ставили! – мужик сердито потер крупные ладони, будто замерз. – Уволю к чертовой матери, без выходного пособия. Вот только закончится все…

– Что закончится?

– Не твоего ума дело!

– Нет, моего. Солдат должен осознавать свои маневры, – упорствовал молодой мужчина. – Да не выпучивайте так глаза, выпадут. Что вы мне сейчас сделаете? Да ничего. Я хочу знать: что с теми двумя, пропавшими в Сергиевом Посаде?

Генерал не то, чтобы опешил, но немного растерялся. И пока он не пришел в себя, младший по званию решил его дожать:

– Или мы решим эту проблему сейчас, или мы не договоримся никогда. Мои люди в таком случае откажутся с вами сотрудничать.

– Ты мне угрожаешь? – лысый большой мужик взял себя в руки. – Да я тебя сейчас прямо тут голыми руками раздавлю.

Тот, называющий себя солдатом, понял, что надерзил сверх всякой меры. И поэтому продолжил дерзить:

– Слабо вам всем, старикашкам. Пока слабо. По нашим сведениям, вы сами не знаете, в какую колоду вашего джокера ветер унёс. Думаете, что если ночь Сварога заканчивается, то совы мышей днём не пожрут. Ошибаешься.

С этого момента Глеба стало два. Между ними можно было довольно легко перемещаться, – правда, кто перемещался, было ему трудно понять. Жига несколько раз перетёк туда и обратно. Глядеть наружу из явного Глеба было привычней, но из второго, более чувствительного, всё выглядело куда осмысленней.

Глеб немедленно рассмотрел, что поля этих двух мужиков усилились и завибрировали, а во время спора стали смешиваться, проникая одно в другое. Когда один из противников подавал реплику, его поле втягивало в себя, словно засасывая, поле противника, а когда тот возражал, процесс шел в другую сторону. Целью спора в том числе являлся захват чужого поля. Захват энергии. Было непонятно, контролировал ли кто-то из них этот процесс или это происходит со всеми спорящими людьми.

– У нас уже Корчагин, передай своему шефу. Два часа назад я с ним разговаривал, – буркнул старший и побрёл к машине.

– Блефуете, товарищ генерал. До завтра…

Корчагиных в Москве много, а в России и подавно. Но тот, второй, более чувствительный, Глеб говорил, что речь шла именно о нём. И надо же было оказаться тут именно в данный момент. Случайность? Может быть. Однако Глеб в случайности больше не верил. Владычица судьбы для чего-то подарила ему эту случайность.

Страха быть пойманным не было, многодневная щетина и китайский пуховик делали его не похожим на самого себя до неузнаваемости. Преодолевая неприятную тяжесть в груди, Корчагин вышёл на Красную площадь, следуя за тем, помоложе, которому, возможно, был очень сильно интересен. Как сказочно красива Красная площадь в ночном свете, так же страшно уродлива она на тонком плане. Буро-кровавые всплески по незримым каналам стягивались в одну точку, где пропадали в районе мавзолея, оставляя за собой огненные хвосты. Своим рождением Красная площадь обязана огню, ставшему на века её верным спутником. Вонь стояла ужасная. Запах протухшей плоти смешивался с кисло-сладким привкусом пороха и парфюма. Эпицентр гнилостного смерда, видимо, находился там же, около кремлёвской стены.

– Светлые Боги! – воскликнул Глеб, может, первый Глеб, а скорее всего, тот, второй, кому была подвластна истинная картина происходящего.

Энергию и силу рядом идущих людей выкачивало, как насосом. Глеб сразу закрылся, представив могучий фонтан, брызги которого окружали и защищали его. Насосом работало странное сооружение в центре площади, и энергия сильными потоками стекалась в один из его углов. Это сооружение существовало у всех народов, на всём протяжении существования человечества. Оно значительно древнее пирамид. В голове возникло чужеземное слово – зиккурат. Зиккурат представлял собой башню из поставленных друг на друга параллелепипедов или усечённых пирамид. Террасы зиккурата, окрашенные в разные цвета, соединялись лестницами или пандусами, стены членились прямоугольными нишами.

– Зиккурат символизирует лестницу в небо, – объяснял второй Глеб первому. – Плоская площадка наверху предназначена для ритуальных действий и для обращения правителей к народу. Внутри должна быть погребальная камера, в которой расположено мёртвое тело терафима. В отсечённую голову идола вкладывается золотая пластинка.

– Ёлки-палки, – стёр пот с лица Глеб, – проверить бы ещё. – Хотя я уверен – пластина, когда надо, там появляется.

Давно, в один из вечеров, когда Глеб попросил отца рассказать страшную историю, ох, как дети это любят, тятя поведал старинный ритуал, относящийся к Магии Смертной Силы, который состоял в том, что для укрепления замка или крепости в стену вмуровывались люди. Часто живые. Такая крепость не разрушалась, и противник не мог её взять. Души покойников ревностно стерегли крепость.

– Вот она – эта такая крепость, – дёрнулось в голове, воздух рассёк тонкий свист, а мысли закружились с новой силой: «Зачем люди в мавзолей этот рвались, чтобы на Ульянова этого посмотреть? Медом там что ли намазано? Нее-е-т, ёкарный шабаш, это они Силу почуять приходили! Великая Сила там есть… Мертвое всегда величественно. Мавзолей – огромный, техногенный вампир. Суть ритуальное, сатанинское строение с прогнившей, сифилитической мумией с дыркой в голове, которая по магическим законам должна быть внизу.

Жига и раньше слышал споры о мавзолее. И вправду, может, такая русская традиция, хоронить покойников на площади и в стенах, или мы всегда украшаем площадь покойниками. А нет, наверное, наше капиталистическое правительство любит Ленина, который призывал вешать капиталистов на купленную у них же верёвку. Или, может, в стране нет денег. На дачи, которые значительно крупнее Мавзолея, – есть, на перенос некрополя – нет! Когда правитель обращается с вершины зиккурата к народу, это даёт силу правителю и власть над народом. Этот ритуал прижился и сейчас, называется он «парад на Красной площади». Может, в этом дело?

Корчагин остановился на противоположной стороне площади, у жертвенника Василия Блаженного, где ни разу не служились молитвы, и поднял голову к небесам. Над центром страны возвышались звёзды-пентаграммы, суть сильнейшие магические знаки. Он хорошо помнил себя октябрёнком, когда миллионы детей носили пилотки, а в районе самого сильного силового центра прикрепляли себе отрезанную голову терафима в кровавой пентаграмме с пылающими языками адского пламени.

Подтверждения всех мыслей Глеба хранились на тонком плане. Астралу время не подвластно. Там он увидел, как это логово зверя стало местом проведения казней – вырывания ноздрей, стеганий кнутами, четвертований и варения заживо. Трупы сбрасывали в крепостной ров – туда, где сейчас вмурованы тела некоторых военных деятелей. Во рву Жига разглядел зверей, которых этими трупами кормили. Во время захвата Москвы, видимо, Наполеоном, умерло около ста тысяч москвичей, и трупы тоже стаскивали в крепостные рвы – зимой их никто не хоронил. Идеальное место для тёмного алтаря!