…Ваш маньяк, Томас Квик - Ханнес Ростам

— Томаса Квика осудили в Питео на основании моих доказательств. Я совершенно уверен, что он виновен в данном случае. Таково и мнение суда.

Вывод Лидберга касательно того, что он единолично определил исход судебного разбирательства, — скорее всего, явная переоценка собственной значимости, но совершенно ясно, что этот процесс стал большим успехом для него и Кристианссона.

Кристер ван дер Кваст был очень обеспокоен тем, что крайне тяжело оказалось добыть хоть какие-нибудь доказательства тех убийств, в которых признался Квик. Поэтому теперь у него были все основания испытывать удовлетворение.

— После решения суда я получил подтверждение тому, что следствие можно проводить так, как это было сделано в данном случае. Признания, следственных экспериментов и составления психологического портрета преступника достаточно для приговора суда, даже несмотря на отсутствие традиционных улик.

Будущее показало, что оценка ван дер Кваста более чем верна. Тот факт, что «традиционные» улики и доказательства больше не нужны, вскоре обеспокоил многих, но со свежим решением суда в руках ван дер Кваст был преисполнен светлых надежд.

— Я рассчитываю, что это окажет положительное влияние на дальнейшее следствие, — заявил он.

Ночные сомнения

«Что бы вы подумали обо мне, если бы узнали, что я совершил нечто по-настоящему тяжкое?»

Именно с этой реплики все и началось — во время похода на пляж с молодой сотрудницей 36-го отделения в июне 1992 года.

Тогда Квика еще звали Стюре Бергваль, и он считался настолько безопасным, что его готовили к возвращению в общество, в собственную квартирку в Хедемуре. Загадочный и предвещающий беду вопрос пробудил обоснованную тревогу среди ответственных лиц Сэтерской больницы, и вскоре Квик признался в своем первом убийстве и намекнул еще на парочку.

То, что невиновные сознаются в преступлениях, случается не так уж редко — в особенности среди пациентов психиатрических клиник. Но чтобы настоящий серийный убийца, ранее не подозревавшийся ни в одном преступлении, стал признаваться в целом ряде убийств — это, по словам исследователей, случай уникальный. Такого просто-напросто никогда не случалось.

Составление психологического портрета преступника — одно из немногочисленных средств в поиске серийного убийцы. Однако на тот момент, когда Квик начал делать свои признания, шведская полиция не располагала особо глубокими познаниями в этом вопросе.

Однако во время погони за «лазерным убийцей» психиатр Ульф Осгорд, рано заинтересовавшийся составлением психологического портрета, начал сотрудничать с комиссаром криминальной полиции Яном Ульссоном, который тогда был заместителем начальника технического отдела стокгольмской полиции.

Их психологический портрет «лазерного убийцы» стал первым в истории криминалистики Швеции. Психологический портрет не имел решающего значения для задержания преступника, которого вычислили кропотливыми методами традиционной полицейской работы. Однако психологический портрет Ульфа Осгорда и Яна Ульссона был воспринят как большой успех, поскольку задним числом «на 75 процентов совпадал» с Йоном Аусониусом. Аналитическая работа полиции стала входить в моду, и понятие психологического портрета пришло, чтобы остаться.

Осенью 1994 года в числе прочих многочисленных журналистов Сэтерскую больницу посетил репортер криминальной хроники «Афтонбладет» Леннарт Хорд. В разгар интервью он задал странный вопрос:

— Ведется ли какое-либо расследование по поводу твоего участия в двойном убийстве в шведских горах?

Очевидно было, что он намекает на убийство супругов Стегехюз, и Квик коротко ответил:

— Нет, об этом мы не говорили.

После судебного процесса по делу об убийстве Чарльза Зельмановица возникла большая тревога, что Томас Квик замолчит. Биргитта Столе подчеркивала, насколько необходимо, чтобы он продолжил «свое важное дело», а ее консультант Маргит Нурель писала письма Квику, призывая его: «Ты должен пойти дальше, Стюре!»

Ситуация сложилась непростая.

Из пяти убийств мальчиков, в которых признался Квик, его осудили за одно. По двум из них — убийство Томаса Блумгрена и Альвара Ларссона — уже вышел срок давности, а следствие по делу Юхана Асплунда и Улле Хёгбума зашло в тупик. Так что каким образом Квик мог «идти дальше» в своих рассказах?

Вопрос Леннарта Хорда об Аккаяуре застрял в голове у Квика, и 21 ноября 1994 года он позвонил Сеппо Пенттинену и рассказал, что вопрос был поднят в интервью.

— Я долго размышлял об этом, — сказал Квик. — Наверное, было бы хорошо, если бы меня допросили по поводу этого убийства.

Пенттинен спросил, почему, на его взгляд, это было бы хорошо.

— Ну, я знаю, что находился в тех краях примерно в то время, когда произошло убийство.

Но на этом все и застопорилось.

— Сейчас я не в состоянии дальше развивать эту мысль, — заявил он.

Хотя заявление о том, что убийца мальчиков Квик напал на супружескую пару тридцати с лишним лет, противоречило всякой логике поведения серийного убийцы, Пенттинен проинформировал на следующий день Кристера ван дер Кваста, который на всякий случай связался с Национальным управлением криминальной полиции. Там ему ответили, что расследование по двойному убийству возле Аккаяуре уже ведется. У них был и свой потенциальный исполнитель преступления — пятидесятидвухлетний Йонни Фаребринк, уроженец Йоккмокка, наркоман и рецидивист, находившийся в тот момент в тюрьме «Халь», где отбывал десятилетний срок за убийство. Национальное управление не успело обнаружить никаких сведений, свидетельствующих о его соучастии в убийстве супругов Стегехюз, и даже не собралось пока его допросить.

Кристер ван дер Кваст осознал, что существует риск возникновения двух конкурирующих расследований с двумя разными кандидатами на звание убийцы. Трудно понять, что он подумал, но он внезапно сделал ход конем, выдвинув предположение, что Квик и Фаребринк убили супругов совместно.

Проверка по полицейскому реестру показала, что Йонни получил при рождении имя Йонни Ларссон-Ауна, хотя ныне выступал под именем Йонни Фаребринк. Так что ван дер Кваст позвонил Пенттинену и велел ему спросить Томаса Квика, знает ли он некоего Йонни Ларссона-Ауну. Или Фаребринка.

На следующий день Пенттинен прибывает в Сэтерскую больницу, чтобы провести первый допрос по поводу убийства близ Аккаяуре — в присутствии адвоката Гуннара Линдгрена. Теперь, после приговора суда в Питео, Пенттинен возвысился до звания инспектора криминальной полиции — все допросы и документы, в которых он теперь упоминается, украшены этим титулом, все честь по чести. Пока Сеппо был младшим инспектором, он и его начальник Кристер ван дер Кваст почему-то пренебрегали условностями — он скромно назывался «следователь, проводивший допрос».

— Итак, Томас, я подумал, что ты мог бы назвать центральные моменты этого события, не отвлекаясь на периферические. Начни свой рассказ с того времени, где у тебя есть отчетливые воспоминания по поводу самого деяния, — предлагает Пенттинен.

— Хм, — отвечает Квик.

— Ты не мог бы развить свою мысль?

Трое мужчин долго сидят в молчании в музыкальном зале 36-го отделения.

— Это… было сурово, — говорит Квик.

На этом дело стопорится, рассказ дальше не идет.

— А какой был вопрос? — спрашивает Квик.

— Я не хочу ни к чему подводить тебя, — поясняет Пенттинен и просит Квика рассказать то, что первое приходит ему на ум.

Снова долгая пауза.

— Ну, тогда, пожалуй, нож.

— Что ты помнишь о нем?

— Его размер.

— Так-так.

Квик закашливается.

— Постарайся описать его.

Они сходятся на том, что Квик нарисует нож по памяти.

Нож на рисунке впечатляет — его длина тридцать пять сантиметров. Лезвие слегка закруглено, как у сабли, а задняя сторона вырезана так, что острие образует взлетающий изгиб.

Квик пишет «лезвие» над тем, где у ножа обычно находится обух. На изогнутой стороне ножа, которая обычно заточена, Квик отмечает — «тупая сторона».

Сеппо Пенттинен говорит, что не понимает, почему нож заточен таким образом. Видимо, он знает, что такого ножа, как нарисовал Квик, в природе никогда не существовало, и просит Квика подумать о том, как выглядит охотничий нож «Муракнив».[35] Он рисует собственное изображение ножа и показывает, которая сторона лезвия заточена, а которая является плоской «спинкой».

Однако это не помогает, Квик стоит на своем и утверждает, что именно такая заточка отличает его нож от обычного охотничьего ножа «Муракнив».

Пенттинен продолжает подвергать сомнению конструкцию ножа. Он спрашивает Квика, не мог ли тот нарисовать нож «в зеркальном отображении».