Моторы заглушили на Эльбе - Василий Белых

Я разыскал Колобова, рассказал ему о беседе с Емельяновым и своем намерении быть на марше со 2-й батареей.

Емельянов встретил меня удивленным взглядом.

— Прокачусь с вами, — улыбнулся я комбату.

— Садитесь к нам в боевое отделение, — предложили бойцы.

— Нет. Я с пехотинцами на броне, здесь не так жарко. — И я забрался на самоходку, обхватил рукой ствол пушки, сел поудобнее, свесив ноги рядом с люком механика-водителя.

На ровной глади асфальта механик-водитель выжимал из мотора все его лошадиные силы. Самоходка мчалась навстречу весеннему ветру и навстречу, может быть, последнему бою. Солдаты на броне сидели молча, крепко держались за ствол орудия, за приливы на броне и с любопытством смотрели вокруг. Весна властно вступала в свои права. Зеленой кисеей укрылись рощи, сады, поля. Зацвели абрикосовые и вишневые деревья.

На полях не было ни души. В деревнях та же картина — пусто и тревожно. К вечеру догнали колонну наших войск, завязавших бой на окраине городка, что раскинулся в большой долине. К батарее Емельянова присоединились остальные самоходки полка. Подвижная группа получила задачу обойти населенный пункт и перекрыть дорогу. В случае попыток противника прорваться — уничтожить и пленить его.

И снова марш. Уже в темноте достигли намеченного рубежа и заняли оборону. Батарея Емельянова оседлала дорогу. Другие машины заняли огневые позиции по правую и левую стороны от 2-й батареи, прикрывая пехоту.

Бой в городке не утихал. Ночь провели в тревожном ожидании. Я ходил вдоль линии обороны, беседовал с людьми. Настроение у них было приподнятое, бодрое. «Завтра — Первое мая, наверное, каждый сейчас, как и я, вспоминает родной дом, своих», — такие мысли одолевали меня.

Группа бойцов окружила самоходку командира батареи, в которой имелась рация для связи с командованием, и радист включил Москву. Диктор торжественно передавал слова первомайского приказа Верховного Главнокомандующего:

— «…Крушение гитлеровской Германии — дело самого ближайшего будущего. Гитлеровские заправилы, возомнившие себя властелинами мира, оказались у разбитого корыта. Смертельно раненный фашистский зверь находится при последнем издыхании. Задача теперь сводится к одному — доконать фашистского зверя! Идет последний штурм гитлеровского логова… Крепче бейте врага!.. — И как напутствие воину-победителю на ближайшее будущее: —Находясь за рубежом родной земли, будьте особенно бдительны! По-прежнему высоко держите честь и достоинство советского воина!».[33]

В эту последнюю боевую ночь, как и в ночь перед началом наступления на Одере, никто из солдат не спал. Ждали рассвета, а с ним — и развязки.

Утро 1 мая выдалось ясным, безоблачным. Серебрилась в лучах солнца покрытая росой молодая сочно-зеленая трава.

Емельянов, закинув руки за голову, прилег под кустом, недалеко от самоходки, и слушал пение жаворонка, поднявшегося в голубое чистое поднебесье. Его пение наполняло душу каким-то радостно-тревожным чувством: вспоминалось детство, родной дом…

— Товарищ старший лейтенант, немцы! — крикнул наблюдатель.

— Какие еще там немцы? — недовольно отозвался Емельянов.

— Целая колонна! — снова крикнул наблюдатель. Офицер молниеносно вскочил на ноги, пробежал к машине. Стояла она в выемке, хорошо замаскированная. Оборонявшиеся ничем себя не выдавали. Емельянов еще раньше предупредил подчиненных: огонь открывать после его первого выстрела. Гитлеровцы, очевидно, не рассчитывали встретить здесь русских. Вражеская колонна — чудом вырвавшаяся из окруженного города часть фашистского гарнизона — двигалась открыто, ничего не опасаясь. Впереди шел танк, за ним — легковая машина.

— Спрятался за броню танка, гад! — сквозь зубы процедил Емельянов. Он решил, что в легковой машине наверняка едет начальник колонны. И потому скомандовал:

— Осколочным! По легковой машине! Огонь! — хотя в тот момент опаснее была другая цель — вражеский танк.

Самоходка стояла несколько в стороне, и наводчику орудия были хорошо видны фашистская автомашина и танк, он навел орудие в цель, нажал на спуск. Расстояние до автомобиля было совсем небольшое, грохот выстрела и разрыв снаряда прозвучали почти одновременно. Легковую машину подняло на воздух.

— Молодец, Филатов! — ликовал комбат. — Теперь бронебойным, по танку! Огонь! — Это был его последний боевой приказ.

Вражеский танк от неожиданности резко затормозил, но САУ комбата-2 он уже успел обнаружить и орудие свое повернул в ее сторону. Емельяновцы видели это. Несколько стволов наших самоходок тут же нацелились на танк. «Опередить!» — эта мысль объединяла сейчас всех. Еще секунда, другая… Танк выстрелил первым. Но по нему тотчас же ударили бронебойные снаряды самоходок, и он запылал.

На минуту замерли пушки. В оцепенении солдаты смотрели на вспыхнувшую самоходку своего комбата. Ярость овладела людьми.

Самоходки вышли из укрытий и тараном пошли на гитлеровскую колонну. Поднялась в атаку пехота. Самоходки других батарей огненным кольцом охватили группировку противника. В колонне поднялась паника. Кое-где гитлеровцы пытались повернуть орудия в сторону атакующих советских солдат, но, сраженные автоматными очередями, валились на землю. Многие не успели даже выскочить из кузовов машин и оставались стоять с поднятыми руками. Бой был яростным и коротким.

Когда выстрелы утихли, я бросился к пылающей самоходке Емельянова и увидел на разостланной палатке под деревом бездыханное тело Ивана Максимовича: осколок снаряда пробил грудь. Пораженный случившимся, я не знал, что делать, что сказать, снял фуражку и молча смотрел на бледное лицо дорогого всем нам человека, замечательного советского офицера. Застывшая в уголках его губ неловкая улыбка как бы говорила: «Ради победы я отдал все, что мог. Если что не так — простите».

В этом коротком бою погиб и наводчик орудия сержант Филатов. Его вытянули из самоходки и положили рядом с комбатом.

…А вокруг бушевал май! Радиоволны разносили по земле радостные вести, победные марши. И слушали их бойцы, прильнув к наушникам походных раций. С быстротой молнии летела весть о победе через леса и реки, через мрачные улицы городов и сел поверженной Германии. И уже знали о ней, о победе, сотни тысяч, миллионы советских солдат, находившихся далеко-далеко от родной земли.

Но как тяжело было переживать в эти последние дни войны гибель боевых друзей, казавшуюся особенно трагической за несколько шагов до победы!

К концу дня 2 мая по радио передали сообщение о падении Берлина. Москва салютовала доблестным войскам 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий. С этой вестью утром 3 мая я поспешил в батареи. За ночь они ушли далеко вперед. С ними были Пузанов и Шамонов. КП полка от передовых подразделений отделял большой лес. Он стал помехой, и связь с батареями на время прервалась. Где они располагались, не мог сказать и Колобов. Командир начертил на моей карте маршрут, по которому ушли батареи, отметил предполагаемое место их нахождения.

— Возможно, встретитесь с союзниками, — предупредил он. — Возьмите с собой ракетницы и красные ракеты.

Мне была известна директива, в которой сообщалось о том, как действовать при встрече с союзниками. Знал я и опознавательные знаки, о них мы говорили всем солдатам.

Все приготовив, я взял с собой свежую почту, сел на броневичок и уехал лесной дорогой. За мной на автомашине с кухней следовал повар Сидоров. По обе стороны от дороги сплошной стеной стоял лес. Броневичок («бобик» — как его окрестили солдаты за небольшие размеры и хорошую маневренность) бежал резво и, действительно, как собачонка, подпрыгивал даже на небольших кочках и выемках. За рулем сидел опытный водитель рядовой Виктор Никонов. Я же стоял, по пояс высунувшись из люка башни, и на всякий случай держал пулемет наготове. Время от времени оглядывался на машину с кухней, которая неотступно следовала за нами, и тогда видел сосредоточенные лица водителя этой машины Михайлова и Сидорова. Последний, не выпуская из рук карабин, воинственно восседал рядом с шофером в кабине.

Впереди показался поворот. Глянув на карту, я определил: за ним, у опушки леса, должна быть деревня. Возле поворота на карте был топографический знак — отдельный дом. Оторвавшись от карты и подняв голову, я заметил фигуры людей в темно-зеленых мундирах, сновавших взад-вперед как раз у поворота. Решил: немцы! Тотчас крикнул об этом Никонову. Он остановил «бобик». Что делать? Развернуться обратно невозможно: справа и слева глубокие придорожные канавы. Тогда Никонов начал сдавать машину задним ходом под покров леса.

Приготовив пулемет к стрельбе, я оглянулся: Сидоров выскочил из кабины, залег в канаве и выставил карабин. Автомашина с кухней тоже медленно пятилась. А те, кого мы приняли за гитлеровцев, не обращали на нас ни малейшего внимания.