Чекисты рассказывают. Книги 1-7 - Александр Александрович Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большак оказался очень оживленным. Галушкин торопливо записал номера и маркировку бронетранспортеров и вражеских грузовиков.
Когда вернулись к телеге, Андреев уже успел обработать пленного: заткнул ему рот пилоткой, крепко связал руки, обыскал. У пленного он отобрал членский билет нацистской партии. В кармане ранца нашел колоду истрепанных игральных карт и пачку порнографических открыток. На груди у немца болтался железный крест и несколько новых медалей.
Принесли Николая, перевязали и накормили его, а потом и сами немного подкрепились из немецкого ранца. Галушкин приказал вынуть пилотку изо рта фашиста, задал вопрос. Правдин перевел. Но фашист молчал. Он только зло плюнул и зверем посмотрел на партизан.
— Вот, сволочь, не желает говорить! — возмутился Правдин.
— А чего ему понапрасну болтать. Он по-своему прав, — отозвался Маркин.
— Это ж почему?
— Да потому, Витька, что в такой ситуации хоть говори, хоть не говори, все равно — хана.
Правдин задумался, рассматривая немца.
Андреев отрезал большой ломоть хлеба, положил на него кусок сала, подозвал мальчишку, который все это время сидел под телегой.
— Возьми-ка, Митюк, на дорогу и домой собирайся.
— Дядь, а зачем мне домой? Я хочу с вами остаться.
Андреев ласково посмотрел на мальчишку, потрепал его по голове:
— Что ты, парень, нельзя. Как же ты уйдешь с нами, не предупредив родных? Нет, брат, так нельзя.
Мальчишка поднял на Андреева мокрые от слез глаза:
— Нету у меня родных. Один дед остался, а он тоже собирается в партизаны.
— Как нет? А где же они?
— Тятяня на войне, а мамку повесили. Раненых красноармейцев она в лесу спасала. Поймали ее и вместе с ними…
Партизаны участливо посмотрели на мальчишку. Галушкин хотел было взять Митюка с собой, но, поразмыслив, решил, что брать мальчишку не следует, слишком опасен был их путь.
— Да, Митюк, — подошел он к нему, — ничего не поделаешь. Так надо. Забирай своего Ваську и трогай к деду.
Митюк опустил голову, повернулся и пошел к лошади.
— А ну-ка, постой, Митюк! Что это у тебя?
Мальчишка остановился. Галушкин отвернул ворот его полотняной рубахи, потрогал пальцем синий рубец. Митюк поежился от боли.
— Когда Васька не хотел бежать, Ганс и меня — прутом.
— У-ух, зверь! — выдохнул Галушкин.
Он осмотрел вздувшиеся синяки на груди и спине Митюка.
— Ну, что ж, Митюк. Не обижайся, брат. Придет время, и ты будешь воевать. Если спросят, куда Ганса дел, так скажи, что он пересел на попутную машину, — посоветовал Галушкин мальчишке, крепко пожимая его маленькую руку, потом осторожно обнял его за худые плечи.
— Ладно, скажу.
— Ну, иди.
Митюк вздохнул, вытер глаза рукавом и пошел, ведя лошадь за повод.
Партизаны стали собираться в дорогу. Оставаться на дневку вблизи такого оживленного большака было опасно.
Фашист по-прежнему упорно молчал. Допрос решили отложить. Андреев развязал фашисту руки, хмуро пробасил:
— А ну, Ганс Фрицевич, возьми-ка эти мешочки.
Он указал рукой на отощавший ранец, на свой вещевой мешок и сумку с толом.
— Чего это ты придумал, Леха?
— Да вот, Лаврентьич, хочу заставить фашиста поработать. Не даром же он, гад, ел наше сало и хлеб!
— Посмотрим, что у тебя получится.
Но фашист и не думал подниматься. Он продолжал сидеть, тупо уставившись в землю и бормоча что-то под нос.
— А ну, вставай! — толкнул его в спину Андреев.
— Цум тойфель, доннер ветер!.. Русише швайне! — вдруг гаркнул немец и хищно оскалил крупные зубы.
— Виктор, чего это он рычит? — спросил Андреев, всматриваясь в побагровевшее лицо фашиста.
Правдин засмеялся.
— Чего ты смеешься?.. Переведи!
— Он говорит, что ты, Леха, не кто иной, как русская свинья, которую он с удовольствием посылает ко всем чертям. Понял?
— Да ну? Врешь!
— За дословность перевода не ручаюсь, но за смысл — головой. Можешь мне верить, Леха.
— Лаврентьич, я думаю, что мертвый фашист всегда безопаснее живого. Может, оставим его здесь?
— Я, Паша, с тобой согласен. Но мне хотелось бы перетащить его через линию фронта. Ведь «язык» совсем свежий, понимаешь? А тут такое интенсивное движение. Возможно, что недалеко их крупный гарнизон или какая-нибудь база. Немало ценного он может знать.
— Это верно. Ну, черт с ним!
Маркин поскреб затылок, еще раз выругал пленного и отошел. Правдин хлопнул Андреева по плечу.
— Леха, а что тебе стоит? Я бы на твоем месте так и поступил.
— Как это еще?
— Сало из его ранца и ты ел? Ел. Да и сигареты его курил. Ну вот, дорогой, теперь и тащи его ранец.
— Да брось ты, Виктор! Ребята, я серьезно, что мне теперь с фашистским паразитом делать? — спросил Андреев и беспомощно развел руками.
— Что делать? — спросил Галушкин, строго посмотрев на немца.
Перед его глазами еще стояла худая спина и грудь Митюка, исхлестанные прутом.
— Да. Видишь, не желает, и всё, гад! — ответил Андреев.
— Я думаю, что делать тут, Алексей, ничего особенного не надо. Только заставить его немного мыслить.
— А как же его заставишь?
— Погоди-ка.
Подойдя к немцу сзади, Галушкин крикнул:
— Ахтунг! Штей ауф!
Немец вздрогнул и подскочил как ужаленный. Приложив руку к пилотке, он замер. Минуту царило молчание. Потом лес огласился дружным хохотом. Даже Николай приподнял голову и с интересом смотрел на пленного. Оккупант стоял, широко расставив ноги. Но это не помогло: широкие брюки медленно сползали. Оказывается, Андреев срезал у пленного на брюках все пуговицы, чтобы тот не убежал, а собираясь в дорогу, забыл вернуть ему брючный ремень.
Пока партизаны смеялись, фашист подобрал штаны, огляделся и вдруг кинулся бежать. Да так резво, что через секунду его широкая спина замелькала между деревьями. Он бросался то влево, то вправо, как заяц.
— Стой! Хальт!
Но фашист не останавливался. Галушкин вскинул автомат…
— Жаль, не получился «язык». Правдин и Щербаков останутся и подорвут по два телеграфных столба. Остальные за мной!
Галушкин вытер пилоткой пот с побледневшего лица и быстро пошел на восток.
XVIII
Со всех сторон слышался шум, гам, визг, чириканье. В густой листве суетились птицы. Лесное озеро, похожее на огромное блюдо, застыло, четко отражая небо и густой лес.
Галушкин вслушивался в гул артиллерийской стрельбы, которая то накатывалась громовыми раскатами, то вдруг затихала. Звуки далекого боя они слышали уже третий день. Теперь, судя по звукам, до линии фронта оставалось пять-шесть километров.
В отряде, наверное, уже не раз запрашивали Большую землю: где,
