Записки Анания Жмуркина - Сергей Малашкин

На деле немецкая буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии, желая покорить ее и задушить национальную революцию южного славянства, вместе с тем направляя главную массу своих военных сил против более свободных стран: Бельгии и Франции, чтобы разграбить более богатого конкурента. Немецкая буржуазия, распространяя сказки об оборонительной войне с ее стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с ее точки зрения, момент для войны, используя свои последние усовершенствования в военной технике и предупреждая новые вооружения, уже намеченные и предрешенные Россией и Францией».

Полуротный оборвал чтение, вскинул оловянные глаза на солдат, спросил:

— Понимаете?

— Так точно, господин полуротный! — ответили дружно солдаты.

— Чувствуете, остолопы, вред такого писания?

— Так точно, господин полуротный!

— Рад за вас, братцы! — И полуротный продолжал все таким же приглушенным, хриповатым и злым голосом.

Я поглядел на солдат: они стояли неподвижно, с застывшими лицами. Только в их широко открытых глазах, как подметил я, были удивление и непонимание того, с какой целью и для чего полуротный читает им эту брошюру, уже тайно прочитанную ими.

Полуротный стоял боком ко мне, в трех-четырех шагах от меня, со склоненной головой. Я заглянул снизу ему в лицо, в неподвижно холодное и злое, подумал, что он, полуротный, или глуп до отчаянности, или… разыгрывает тонкую и рискованную для себя игру перед солдатами своей родины, чтобы они, слушая его чтение, лучше осмыслили содержание брошюры Ленина. Не отводя глаз от лица полуротного, я вдруг обнаружил, к своему удивлению и страху, не подлинное лицо, а только гипсовую маску. Признаюсь, такое открытие меня ужасно поразило, взволновало. «Нет, полуротный не грубый солдафон, каким он представлялся мне вот до этой минуты, а наш товарищ, довольно опытный и умный», — решил уверенно я. Видят ли сейчас солдаты, слушая его наигранно злой голос (да и зло, как почувствовал я, направлено не к автору брошюры, а к тем, о ком говорится в брошюре), как вижу я, видят ли его подлинное лицо, лицо товарища и друга? А может, я ошибаюсь? Может, на лице не маска, а точное лицо солдафона? Может, он и читает брошюру Ленина только потому, что до идиотизма предан царю, до идиотизма глуп в своем монархическом усердии? Может, читает для того, чтобы поймать кого-нибудь из солдат, а потом и предать? Полуротный, почувствовав мой внимательный взгляд на себе, вздрогнул, и его лицо на мгновение оживилось, приняло естественное, теплое выражение, но сейчас же снова скрылось за каменно-злую маску.

— «Во главе другой группы воюющих, — продолжал он, — стоит английская и французская буржуазия, которая одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну за родину, свободу и культуру против империализма и деспотизма Германии. А на деле эта буржуазия на свои миллиарды давно уже нанимала и готовила к нападению на Германию войска русского царизма — самой реакционной и варварской монархии Европы».

— Гм! — отдуваясь, гмыкнул полуротный. — Вы понимаете, как автор брошюры чернит союзников России, божественную личность российского монарха? Проще — чернит преступного нашего государя! Надеюсь, что вы, остолопы, поняли?

— Так точно, слышим, господин полуротный!

— То-то, братцы! — крикнул командир. — Бумага брошюры сейчас недостойна пойти на цигарки! Слышите?

— Так точно, слышим, господин полуротный?

— Так вот, братцы, если она у кого-нибудь из вас имеется, проглотите ее! — И он так же наигранно злым, как и начал, дочитал до конца брошюру «Война и российская социал-демократия». Закончив чтение, он поднял гипсовое желтоватое лицо и сверкнул оловянными глазами, — его лицо еще больше показалось мне не лицом, а маской солдафона, — малость подумал, что-то соображая, и раздраженно рявкнул: — Так вы, мерзавцы, не знаете Перепелкина?

— Так точно, не знаем, господин полуротный! — ответили хором солдаты.

— Молчать! Смирно! Со дна океана достаньте мне этого Перепелкина! В Кабардинском и Новогинском полках сейчас идет обыск… Чтобы ни одной такой гадости не оказалось в моей роте! — И он показал нам всем брошюру, пригрозил: — Если у кого окажется она, пусть сейчас же проглотит… Иначе, если найдут, расстрел! А сейчас все — в ружье, к бойницам!

Солдаты метнулись к винтовкам.

Полуротный, озираясь по сторонам, выскочил из блиндажа. Я, дав ему скрыться в извилистом окопе, последовал к своему. Не успел я сделать и трех шагов, как нагнал меня Чесноков. Его лицо было смертельно бледно, в умных глазах беспокойство и страх. Он наклонился к моему уху, прошептал:

— Ананий Андреевич, неужели вы действительно не признали меня?

— Что вы, Константин Алексеевич! Сразу признал. Но я не стал говорить при солдатах, что я знаком с вами, моя подпольная кличка Перепелкин. Да ее никто, кроме вас, и не знает здесь… Говорили вы кому-нибудь из солдат, с которыми вы в дружбе?

— Да, говорил.

— Напрасно, Константин Алексеевич.

— Кому я говорил — это верные люди, члены партии, не выдадут, — заверил убежденно Чесноков.

— Синюкова знаете?

— Хорошо. Он с рижского завода, большевик.

У меня немножко отлегло от сердца, сказал:

— Как же это, черт возьми, попала брошюра к полуротному?

— Не могу знать, Ананий Андреевич. Полковник Лисовой в своем Белибейском полку сам обыск производит. И там нашли точно такие же брошюры. Васильев, полуротный Кремнев и семь солдат расстреляны.

— Вы об этом узнали раньше нашего полуротного?

— Да, Ананий Андреевич. У нас был солдат из Белибейского полка. Он кратко сообщил и предупредил.

— Надо сохранить обязательно как можно больше брошюр. Скажите тем, которым доверяете, чтобы спрятали… Вы должны знать, как трудно доходит партийная литература на фронт.

— Штук семь надежно спрятали.

— И это хорошо.

— Слишком открыто раздавал их Игнат Лухманов. Не надо бы ему поручать такое топкое дело, Ананий Андреевич. Несознательные могут показать на него: такие имеются. Лухманов может выдать… Надо бы поручить одному Синюкову, и он бы лучше сделал.

Я взволнованно выслушал Чеснокова, сказал:

— Лухманов не выдаст, если его возьмут… — и посоветовал: — Идите, Константин Алексеевич, к Синюкову и попросите его, чтобы он предупредил тех солдат, которым дал брошюры. Пусть они их спрячут. А как вы понимаете и расцениваете поведение полуротного?

— Удивлен, Ананий Андреевич, и весьма.

— Думаю, что полуротный наш человек, член партии.

— Даа?! — удивился чрезвычайно Чесноков. — Не верится, что он член партии. Он так злобно и с таким выражением каменным читал, что… А какие он бросал на вас взгляды! Нет, нет! Тут вы, Ананий Андреевич, ошибаетесь.

Налево, в окопе, послышались шаги. Чесноков пожал молча мне руку и свернул в боковой окоп, ведущий в туалетную. Он скрылся за его углом. Я поспешно и взволнованно шагнул к своему блиндажу. Войдя в блиндаж, я заметил, что солдаты сильно возбуждены, спросил у них, что случилось. Феклушин проговорил:

— Был полуротный и спрашивал о каком-то солдате Перепелкине. И приказал отвечать, если нас спросят, — не знаете такого. Потом о брошюре.

— И что же вы ответили?

— А ничего, молча выслушали… И он, выругавшись матерно, погрозил нам кулаком, прочитал брошюрку и ушел в соседний блиндаж; наверное, и там спрашивает о Перепелкине и читает… — Проговорив это, он скользнул взглядом на Тяпкина, чинившего разорванные брюки, вздохнул, вынул из кармана черствый ломоть хлеба и стал медленно и скучно откусывать от него.

Синюков и Игнат Лухманов поглядели пристально на меня и ничего не сказали. С Лухмановым я договорился еще в маршевой роте, чтобы он никому не говорил, что мы знакомы, члены партии и учились вместе в университете Шанявского. И он так мастерски вел себя со мною, что никто не мог и подумать, что мы с ним большие друзья да еще из одного уезда: я из Солнцевых Хуторей, а он из села Шилова.

Я лег на солому и положил голову на грязный вещевой мешок, в котором вместо белья набита солома… За окопами и над окопами — тишина. Сумерки начали спускаться и заволакивать землю. Тяпкин зажег коптилку. Тоненький красный язычок огня слабо осветил середину блиндажа, изможденные лица солдат, сидевших вокруг нее: они сейчас же принялись играть в карты.

На немецкой стороне также тишина: солдаты противника ужинают, об этом мы знали, сейчас начали ужинать, — они всегда в одно время. Скоро и нам привезут жратву… Я закрыл глаза, стал думать о Васильеве, полуротном командире Кремневе, с которыми я не успел познакомиться и которых вчера с группой солдат судили военно-полевым судом и расстреляли. К горлу подкатился комок боли, перехватил дыхание.

Я вздохнул только тогда, когда из глаз брызнули слезы. «А Лаврентий? — вспомнил я в страхе о нем про себя. — Неужели и он оказался в группе расстрелянных солдат и двух офицеров?»