Последний год - Василий Ардамацкий

Протопопов испытывал счастье от появившейся у него возможности знать все о любом человеке. Он передал начальнику департамента полиции список тридцати восьми лиц, особо интересовавших его, приказал на каждого завести наблюдательное дело и потом каждое утро начинал с того, что знакомился с данными агентурной слежки и перлюстрированными письмами. Добрая половина занесенных в список была названа ему царицей, поэтому он немедленно докладывал ей о результатах наблюдения. В Царское Село он ездил почти каждый день и видел, с каким жадным интересом слушала царица ого доклады по списку.

— Как это прекрасно — знать все, — сказала она однажды, смотря на своего министра расширенными голубыми глазами. — Они у вас как под увеличительным стеклом.

— А как же иначе, ваше величество! — мягко отозвался Протопопов и показал на лежавшую перед ним папку с донесениями. — Все здесь. В том-то и была беда, ваше величество, что до меня в этом министерстве следили за кем угодно, но не за теми, кто является врагами трона и обожаемой мною августейшей семьи вашей.

— Все нас обманывали, это ужасно… ужасно, — печально произнесла царица, и вдруг голос ее стал напряженно звенящим — Этот негодяй Хвостов вот здесь клялся переловить всех немецких шпионов, клялся мне в верности до гроба и поднял руку на нашего Друга!.. Барк — вот еще кого надо под стекло! Мы забыли о нем! Под стекло!

— Да, ваше величество! Непременно! Он здесь. — Протопопов показал на папку — Получите полное его отражение. Не беспокойтесь, мы его спеленаем. Между прочим, Барк в Лондоне говорил мне — до чего, мол, дошла Россия: клянчит деньги у англичан.

— Ну видите? Видите? — Голубые глаза царицы сверкали. — Значит, это мы Россию до этого довели? Так? Да?

— Именно МО и было за его словами, ваше величество. А сам перед теми англичанами на коленочках — шарк, шарк. Смотреть гадко.

— А еще Гучков! — вспомнила царица. — Он нас просто нена-видит. Я это знаю!

— Отъявленный мерзавец, ваше величество! Я его из-под стекла на минуту не выпущу…

Царица помолчала, глядя в пространство расширенными глазами, и сказала тихо и торжественно:

— Я спасу Россию… Так говорит наш Друг. Это божья воля… Я спасу Россию… — Она повернулась к своему верному министру. — Александр Дмитриевич, не оставьте меня без вашей поддержки…

— Как вы можете так думать, ваше величество! Да для меня сие божья воля. Я умру у ваших ног, ваше величество!.. — заключил он шепотом и закрыл глаза…

Переговоры Протопопова в Стокгольме сильно встревожили Лондон. В течение недели Быокенен получил три запроса — как на это реагирует русский самодержец? Все попытки получить об этом информацию окольными путями ничего не дали. Царь в Ставке. Был слух, что к нему ездил Протопопов, но никто не знает зачем, другие же сомневаются, что такая поездка могла быть… Великий князь Николай Михайлович спросил об этом императрицу, но она сделала крайне удивленное лицо и… промолчала.

Бьюкенен запросил у своего министра иностранных дел, можно ли добиваться аудиенции у царя специально по этому вопросу, и получил ответ, что пока делать такой шаг рано, это может создать у него впечатление, будто в Англии верят слухам, а не ему.

И вдруг в конце дня телефонный звонок из канцелярии Штюрмера — его величество ждет английского посла завтра в 11 часов утра в Царском Селе. Это сработало его давнее прошение об аудиенции, с которым Бьюкенен обращался еще в прошлый приезд царя из Ставки.

Царь принял его в присутствии царицы. Оба встретили его официально, холодно. Царь с отсутствующим лицом сидел за письменным столом, его бесцветные глаза, утонувшие под опухшими веками, как и вся его фигура, ничего, кроме усталости, не выражали. Бьюкенен впервые заметил на его щеках резко обозначившуюся сетку склеротических жилок. Сидевшая поодаль на диванчике Александра Федоровна, красивая, в светлом платье и накинутой на плечи белой шали, настороженно и недобро смотрела на посла, ее руки, лежавшие на коленях, вздрагивали.

Боже, как непостижимо далеко было время в этом кабинете, когда царь, приветливо его встретив, начинал расспрашивать о его семье, рассказывал трогательные истории о своих девочках, о проказах наследника и потом сам собой завязывался взаимно доверительный серьезный разговор о политике, о государственных делах, когда царь интересовался ого мнением и по вопросам, никак не входившим в прерогативы посла… Сейчас в этом залитом солнцем уютном кабинете Быокенен ощущал холодную враждебность.

Образовалась мучительная для Бьюкенена пауза, а царь, как было положено, разговора не начинал. Царица шевельнула рукой, и бриллиант на ее перстне холодно сверкнул.

— Знает ли Англия о наших успехах на юге? — спросил наконец царь тихим голосом по-английски.

— О ваше величество! Мне приятно сказать, что успех русских войск на юге играет огромную роль в нашем общем деле, — начал Бьюкенен, но его остановил резкий голос царицы:

— Однако это не мешает английским газетам писать об этом успехе с оскорбительными оговорками.

— Ваше величество, — повернулся к ней Бьюкенен с легким поклоном, — смею вас заверить, что в Англии этот успех никто сомнению не подвергает.

— Еще бы и это… — обронила царица и стала расправлять платье на коленях.

— Так или иначе общими усилиями война идет к ее логическому концу, предрешенному нашими общими планами, — примирительно сказал Николай.

— Конечно! Конечно! — радостно согласился Бьюкенен. — И перестать верить в это было бы преступлением перед человечеством и прежде всего перед нашими пародами.

Царица подошла к мужу.

— Я оставлю вас… мне нужно ехать в лазарет.

Царь встал и молча поцеловал ей руку. Бьюкенен тоже встал, низко ей поклонился и сказал проникновенно:

— Ваша забота о раненых, ваше величество, восхищает Англию.

Царица еле заметно кивнула, шурша платьем, поднялась по лестнице на антресоли и скрылась там за дверью в углу.

— Что вы думаете, ваше величество, по поводу послевоенных границ России? — спросил Бьюкенен, присев на край кресла.

Царь взглянул на него и снова уставился в стол, долго молчал и наконец сказал глухим голосом:

— Преждевременно говорить об этом…

— В Лондоне вызвал не столько интерес, как любопытство зондаж на, этот счет со стороны Германии, произведенный в якобы имевших место переговорах господина Протопопова в Стокгольме?

Николай спокойно ответил, что не может припомнить, о чем там шла речь, и что вообще это не имеет никакого значения…

Поскольку царь сегодня спокоен, Бьюкенен решается начать разговор о внутреннем положении в России. Конечно, это внутреннее дело государства, которое не входит в прерогативы посла, но разве раньше они не разговаривали об этом? И разве царь не благодарил его потом за искреннее его стремление помочь ему своими советами? Вот и сейчас он просто делится с государем своими впечатлениями по поводу перебоев в снабжении продовольствием и выражает возмущение теми, кто хочет воспользоваться подобными внутренними трудностями для своих политических целей.

Царь слушал его с таким ничего не выражающим лицом, что Бьюкенен сказал встревоженно:

— Ваше величество, все это весьма серьезно. Отсутствие хорошей организации этого дела бьет по производителям продовольствия. Вы теряете веру у крестьян вследствие нераспорядительности ваших министров, не умеющих организовать закупку и вывоз необходимого продовольствия.

Царь ответил спокойно:

— Я уверен, что мои министры с этим справятся.

Снова выяснено очень важное: царь не знает истинного положения с продовольствием. Иначе он так не ответил бы… И вдруг царь добавляет:

— Особые надежды я возлагаю на нового министра внутренних дел Протопопова…

У Бьюкенена чуть не вырвалось: «Не может быть!» — но в следующее мгновение царь сказал:

— Сейчас очень важно, чтобы наши союзные державы были правильно информированы о нас и наших делах…

И хотя царь сказал это вяло, без выражения, Бьюкенен решил ответить:

— Все время, что я в России, ваше величество, я считаю это своим священным долгом и обязанностью. — В его ответе было и согласие с мыслью царя, и решительное отклонение каких бы то ни было претензий на этот счет к нему.

— Я верю, — произнес царь и встал…

Вышедшего из дворца Бьюкенена раздражало все: и этот распахнувшийся перед ним безмятежный летний день с птичьим гомоном в дворцовом парке, и то, что его шофер замешкался подъехать к подъезду, и то, что в автомобиле на сиденье лежал его зонтик, и то, что, выезжая из Царского Села, пришлось стоять, пропуская эскадрон конногвардейцев…

Но что же дала аудиенция? Самое невероятное, что вызовет шок в Лондоне, — назначение стокгольмского героя министром внутренних дел. И еще полная ясность — на прежних его отношениях с царем поставлен крест. А его слова о важности правильного информирования союзников могут означать для Бьюкенена очень многое, вплоть до отзыва его из России.