Чосер и чертог славы - Филиппа Морган

Сколько Чосер ни старался найти объяснение мотивам поступков незнакомца, четкого ответа не было. К тому же их положение вынуждало в первую очередь подумать о вещах поважнее. Хорошо, что нас много, думал Чосер, однако мысль о том, что человек, пытавшийся убить Бертрама и, может быть, убивший кое-кого еще, бродит неподалеку в кромешной темноте, не очень радует. Посовещавшись, они решили подняться на судно — в любом случае так безопаснее, чем ночевать на открытой местности, — и поочередно дежурить до самого рассвета, который летом все равно наступал рано. На берегу оставили только Рунса.

Джеффри расположился на палубе с Недом и Аланом. Они вызвались дежурить вместе и сейчас всматривались в темноту острова, попутно переговариваясь, понизив голос. Над головой простиралось темное беззвездное небо, ветер не давал покоя дремлющим ивам, от воды доносилось сонное покрякивание случайно потревоженных уток и кваканье лягушек. В руках у Алана Одли появился пергаментный свиток.

— Я подобрал его в том месте, где обронил этот парень, Губерт, когда удирал. По нему он читал монолог Лазаря.

Джеффри взял свиток, развернул и погладил пальцами сморщенную поверхность пергамента. К грамоте прилагалась печать. Он попросил Алана принести одну из двух ламп, освещавших лодку. От лампы исходил приятный аромат орехового масла, но светила она слабо, отчего пришлось поднести свиток к самому огню. Чосер внимательно изучил тяжелую печать, на которой был изображен рыцарь на коне, обращенный к зрителю левой стороной. Грамота была написана казенным почерком, каким оформлялись все документы. Вкупе с печатью она выглядела весьма солидно и не имела ничего общего со свитками, на которые записывают слова пьесы. Чосер поднес грамоту ближе к глазам и попробовал разобрать, что в ней написано. Текст был на латыни. Секунду спустя он оторвался от чтения и рассмеялся:

— И это он хотел выдать за официальный документ! Держите меня, сейчас умру от смеха! Это похоже на рецепт.

— Рецепт?

— В котором сказано, как приготовить гуся.

— Может, это шутка? — осторожно предположил Нед.

— Если так, то я не знаю, над кем.

— Обратите внимание на еще одну странную деталь, Джеффри, — сказал Нед Кэтон. — Вы ведь слышали про то, что казненный присвоил себе графский перстень в виде подковы?

— Неправда, он не более виновен, чем вы или я.

— Правдой здесь и не пахнет, — сказал Нед, понизив голос, — а колечко-то сейчас находится у хозяина этой лодки.

— Откуда тебе известно?

— Я видел его у него на пальце. Он похвалялся им перед командой. Я находился так же близко к нему, как сейчас к вам. И я его хорошо успел рассмотреть. А когда он заметил, что я заинтересовался вещью, то спрятал руку.

Джеффри собирался возразить, что такое маловероятно — как улика преступления, и не простого, а убийства, могла оказаться через сравнительно короткое время в руках владельца лодки, который совершенно непричастен к этому делу? — как неожиданно вспомнил слова Льюиса Лу: Кадо, мол, договорился с кузеном об их перевозке, и что платить не нужно, все уже улажено. Не было ли кольцо платой за перевоз английских гостей к низовьям реки от греха подальше? Не из-за того, что им кто-то мог причинить вред, но из-за опасений самих Фуа, Флора и других. Его проинструктировали вернуть нежелательных гостей в Либурн или в Бордо, откуда они больше не могли бы вмешиваться в дела Гюйака? Если так, то бочкообразный кузен Кадо получил очень хорошее вознаграждение за обыкновенное плавание, ибо перстень стоит половину его годового дохода, а то и больше. Оплатив услугу перевозчика кольцом, Ришар Фуа попутно решил и другую проблему — избавился от смущающего доказательства. Но какова во всем этом роль Жана Кадо?

— Что здесь происходит? — воскликнул Нед не столько вопрошающим, сколько возмущенным тоном, точно угадав мысли Джеффри.

— Темные дела, — съязвил Алан Одли и тихо рассмеялся своей шутке.

Джеффри лежал на палубе грузового судна и наблюдал за тем, как зарождается рассвет. Было жестко и неудобно. Сон не шел, но незаметно он погрузился в странное состояние, похожее на полусон-полудрему. Они далеко от владений Гюйака, но не так-то легко было освободиться от образов пережитого. Особенно отчетливо в памяти оживала сцена на поляне, где лежало тело Анри.

Анри де Гюйака убили, в этом он нимало не сомневался. Предполагаемого злоумышленника вычислили, схватили и быстренько умертвили, но кровавая рука убийцы, разумеется, принадлежала не Матьё.

Но если это был не Матьё, то кто?

Перед его мысленным взором поочередно предстали все те, кто мог быть заинтересован в смерти графа Анри.

Первой среди них была личность с лицом, похожим на череп, называвшая себя Губертом, — если это было его настоящее имя. Он следовал за ними, по крайней мере, от самого Дувра. Джеффри осенило, что наверняка тот же Губерт напал на них в Кале в «Пятиногом баране» и поджег гостиницу. Если это предположение верно, то Губерт наверняка пытался завладеть кожаным футлярчиком, который все еще, как жернов, висел на его шее. Губерта постигла неудача. Но лишь на время. Не имея возможности снова подобраться к Джеффри на близкое расстояние, Губерт выжидал, пока не представилась возможность присоединиться к труппе Лу. Ради этого он попытался убить Бертрама. Очевидно, чужая жизнь для него не много стоила. Может статься, что он даже любит убивать. Джеффри сталкивался с подобными людьми на войне, однако чаще всего такие попадались не среди простых солдат — эти больше заботились о том, где их будут кормить в следующий раз или как бы вернуться домой живым и невредимым, — а в рядах наемников и в нерегулярных формированиях.

Наверняка Губерт старался не для себя. Кто-то стоит за его спиной. Можно было предположить, что целью этого таинственного лица было помешать Чосеру убедить Анри де Гюйака подтвердить свою верность Эдуарду Третьему. Для этого надо было либо выкрасть футлярчик с письмом, либо убить посланника прежде, чем тот достигнет Гиени. Такое развитие событий было в интересах лишь одной партии — той, что окружала французского короля Карла. Сторонники Карла стремились разжечь войну против Англии. Стоило поколебать преданность хотя бы одного из аквитанских аристократов, как французская партия с полным правом могла предпринять любое действие, чтобы склонить отступника на сторону Парижа. Если цель Губерта такова, то ее он осуществить не сумел. Анри держал нейтральную позицию, как бы предлагая обеим сторонам выложить свои аргументы. А вот теперь его нет. Предположим, убив графа де Гюйака, Губерт пошел по кратчайшему пути. Едва ли в этом была необходимость, учитывая вероятность присоединения графа к французской стороне.

Джеффри не был новичком в политической игре, где дипломатию дополняют интриги, и решил на время отложить вопрос, не Губерт ли, этот лжемонах, был настоящим убийцей Анри де Гюйака. Для начала стоит подумать, кому еще была на руку смерть графа и кто сумел бы ее подстроить.

Тягостно было осознавать, что среди желавших смерти Анри могла быть Розамунда. Не то чтобы она могла принять непосредственное участие в убийстве… А впрочем, силы ей было не занимать — Джеффри помнил, как она в саду управлялась с мечом и как сжала его запястье в спальне во время своего неожиданного визита, пока Анри был на охоте. Правда, тот, кто знал потайные входы и выходы из замка и неплохо ориентировался в окрестном лесу, вполне мог добраться до поляны и вернуться в замок за сравнительно короткое время. Она не встречала тело мужа, когда его пронесли во двор замка, а появилась чуть позже. Трудно, почти невозможно было представить Розамунду убийцей, но никто не станет отрицать ее силу и решительность. Она могла подкупить или подтолкнуть кого-то на преступление. Или, на худой конец, согласиться с таким исходом. Ее мотивация достаточно очевидна, если исходить из того, что она влюблена в Гастона Флора, — а на это многое указывало в ее поведении. Чосер припомнил, как они с ней когда-то обсуждали роман «Николетта и кастелян». В том романе дама и мечтала о том, чтобы кто-нибудь убил ее супруга, и тогда она могла бы беспрепятственно выйти замуж за возлюбленного.

Воспоминание естественным образом привело Чосера к мысли, что… убийцей Гюйака мог быть Гастон Флора. Чосер мало знал его, чтобы давать оценку, но те немногие встречи подсказывали, что он был человеком, который привык идти своим путем, особенно не церемонясь с окружающими. Пожелай он Розамунду и земли своего соседа, то — коль представился выгодный момент — разве не стал бы он действовать с потребной для случая беспощадностью безо всякого смущения? Во время охоты он на какое-то время потерялся. Никто не мог сказать, где он все это время пребывал, а сам он, разумеется, не собирался никому давать в этом отчета.