Шкловцы - Залман Шнеур

Они оба уже разгорячились и разбегались, расшалились и разыгрались. И вместе с духотой, вместе с ощущением приближающейся грозы, все больше и больше распаляется их озорство. Цель этой игры им непонятна. Только какая-то странная жажда гонит Файвку за Зельдочкой и сладкий страх гонит Зельдочку прочь от Файвки. Вот он, кажется, схватил ее за горячую гладкую шею, но она опять выскользнула. Сено рассыпалось из-за карабкающихся вверх и вниз двух пар ног и рук. Земля под горой устлана сеном, как мягкое ложе. Вот на эту-то лежанку в конце концов и соскальзывает Зельдочка. Она устало погружается в сено, словно в зеленую утробу, скорее притворяясь, нежели взаправду обессилев. Это для того, чтобы Файвка догнал ее. И Файвка хватает ее за плечи и видит, как девичья грудь вздымается и колышется сквозь сено. Вместе с голубой тканью платьица вздымаются две половинки яблочка с двумя бугорками, двумя еще не выросшими прелестными рожками молодой козочки. Одна нога Зельдочки почти полностью обнажена. Файвка видит перламутровую кожу, белую, как очищенная репка, которую они оба только что грызли.

Файвка чувствует острую жажду чего-то… Но чего? Он и сам не знает. Но такой жажды он еще никогда не чувствовал. Не только язык алчет, не только губы горят. Алчет все тело, вся кожа горит. И это острое чувство смешивается с пронизывающей сердце тоской. Такую тоску он время от времени испытывал по Башеве, после того как она прижала его к своему теплому лону в полутемной лавке. Но теперь эта тоска намного сильнее…

И, не зная, что с ним, Файвка внезапно ощутил, что на него напало нетерпение и злость. Крепко держа Зельдочку за оба плеча, он нагнулся над ней и, ощерив зубы, горячо прошептал:

— Ты, ты… мамзерка…[194] ты…

— Что-о? — протянула Зельдочка, очнувшись от мечтаний, и вскинула на Файвку испуганные пытливые глаза.

Это таинственное злое слово она уже слышала от соседей, когда те шушукались о ее маме…

Файвка не ответил. Глаза у него горели точно такой же пытливой злостью, как и у нее.

— Пусти меня! Пусти меня! — Зельдочка заметалась, как придавленная кошка.

Но Файвка не отпустил. Он только еще ниже нагнул к ней свою распаленную голову и с той же пытливой злостью раздвинул ее дрожащие губы сочным поцелуем так, что почувствовал свежий холодок ее зубов.

При этом, правда, Зельдочке удалось высвободить один локоть, и, с неожиданным проворством, полной влажной ладонью она влепила Файвке пощечину. Ей передалась Файвкина злость.

У Файвки искры из глаза посыпались и зазвенело в ухе. Но вместо того, чтобы разозлиться еще пуще, он почувствовал к Зельдочке трепетную нежность взрослого к маленькой капризной девочке, хотя вовсе не был старше. Предвестье будущей мужской мощи пробудилось в Файвке. Первая победа над будущей женой. А чтобы она больше не дралась, он схватил ее за обе руки, и его злая гримаса и побитая щека сплавились в широкую улыбку.

— Ты… ты… любимая мамзерка! — бормотал Файвка и не мог отвести от Зельдочки глаз.

Он искал слова посильнее, чтобы выразить свои бурлящие чувства, но не мог найти ничего, кроме этой обидной клички, которую подхватил у шкловских сплетников, злословивших о Башеве по поводу ее часовщика и ее дочки… Только это злое слово теперь обладает смыслом: оно и причиняет боль, и ласкает:

— Ты… ты, мамзерка дорогая…

И, смотрите-ка, Зельдочка больше не сопротивляется. Она только полуприкрыла глаза, суставы ее тела стали гибче. Она стала совсем мягкой и податливой, как резина. Файвка припал к ней, приподнял ее голову обеими руками и принялся пить ее губы, как жаждущий пьет из источника. Глотки были длинными, а перерывы между ними — короткими. Он даже не заметил, что светлое окошко под стропилами потемнело, что широкая полоса золотого блеска исчезла с кучи сена, а мгла на сеновале стала еще мрачнее и жарче. И, смотрите-ка, еще одна странность! Чем больше Файвка целовал Зельдочку, тем больше жаждал ее разгоряченных полуоткрытых губ.

— Ты… ты… ты, — бормотал Файвка. Более длинного слова он уже не мог выговорить.

И тут вдруг Зельдочка хватает его обеими голыми руками и больше не отпускает от себя. Теперь он не может ни поднять, ни опустить голову. Он так и замирает, прижавшись к Зельдочке, не в силах отлепить от ее губ свои. А он и не хочет отлеплять: пусть это длится и длится. Сено шуршит: «шу-шуш». Тихие губы шепчутся в сене. Сердца стучат.

В окошке трепещет вспышка света, и ближе рычит гром:

— Р-р-р-р-р!..

И сразу же ветровая волна обрушивается на крышу сеновала, поднимается и убегает, будто тощий воздушный бес босиком сбегает по кровле. Дети пытаются оторваться друг от друга, но не могут. Однако страх перед грозой медленно вползает между ними, как холодная змея. Руки потихоньку разжимаются, а поцелуй взахлеб умирает. Умирает.

И тут происходит нечто, что заставляет детей окончательно очухаться. Широкая дверь сеновала внезапно скрипит, и их сразу заливает серый от кружащейся пыли уличный свет. Может, это ветер?

Нет!.. В дверях сеновала стоит Башева в белой кофточке и с легким летним платком на голове, на поясе висят большие ключи. Видно, только что пришла из лавки. Ее губы слегка приоткрыты, как от сильной жажды. Она смотрит долго и жадно, потом тихо и немного хрипло спрашивает:

— Вы?.. Что вы тут делаете?

Зельдочка вскакивает, лицо пылает, косички болтаются. Она бросает взгляд на маму, закрывает лицо руками и убегает.

Файвка остается с глазу на глаз с той, в которую прежде был «влюблен», с Башевой. Он испуган и пристыжен, он словно околдован ее суровым взглядом и не может сдвинуться с места. И при этом его гложет любопытство, болезненное желание испить до дна все треволнения сегодняшнего дня. Он видит, как исхудала Башева с конца прошлой зимы, с тех пор как заболел и умер часовщик… Ямочки разгладились на поблекших щеках. Приветливая улыбка стала колкой, как обглоданная рыбья кость. Наверное, правду говорят про нее: она приняла смерть часовщика слишком близко к сердцу. Но что это она так смотрит на него?.. Он не хочет, чтобы она так на него смотрела!

Файвка опускает голову и пытается убежать, так же как Зельдочка, но в это мгновенье к нему тянется рука. Башевина красноватая рука берет его за подбородок и приподнимает его опущенную голову, как будто Башева молча просит посмотреть на нее еще раз. Да, она так хочет. Ее рука уже не так прохладна, как раньше. Она пылает. Она обжигает Файвку. Что Башеве от него надо? Будет его занудно отчитывать, зачем он поцеловал Зельдочку?

Нет, она молчит. Ее глаза сверлят Файвку. Наигранная улыбка блуждает по сухим губам. Груди, как шары, резко выступают под кофтой. Что ей надо?

Молния подмигивает в открытые ворота сеновала, разветвляясь за каменным домом Лейбы-горбуна. И сразу же небо раскалывается:

— Тар-рах-тара-ра! Бу-у-ум.

Дрожь проходит по вытянутой руке Башевы. Она отводит руку от Файвкиного подбородка. От этого движения с ее головы соскальзывает платок, светло-каштановые волосы рассыпаются и струятся по округлым, красивым плечам. Файвка никогда не думал, что под дешевым рыночным платком скрывается такая красота: волны волос с сухим, красновато-золотым блеском, точеная шея. Глаза Башевы ловят его удивленный взгляд. Ее губы болезненно кривятся… Как у павшей госпожи, вымаливающей милостыню у юнца… Башева говорит не своим голосом:

— Значит вот так, Файвеле, тебе нравится Зельдочка… А меня ты уже ненавидишь? Забыл?

Башева говорит отрывисто, дышит часто и приближается к нему мягкими шажками, как большая кошка к испуганному мышонку.

Две сильные женские руки обхватывают Файвку, его мальчишеские дрожащие плечи. Они поднимают его и прижимают его голову к полной груди. Горячие губы впиваются ему в висок, как пиявки, и снова отрываются. Почти у самого Файвкиного лица горят два мрачных глаза изголодавшегося зверя. Они горят синим, серным пламенем. Но вскоре на них опускается пара сонных, опьяненных век. Файвку пугает этот неожиданный блеск, эти узкие ноздри, трепещущие рядом с его лицом. Вблизи нос и белые зубы Башевы кажутся намного больше, чем на самом деле, как будто смотришь в лупу. Странная женская личина! И дыхание у этой личины тоже какое-то нездоровое, перегоревшее и вызывает у Файвки отвращение. Разве это Башева? Ведь раньше он так жаждал ее близости, почему же теперь ему так жарко, так нехорошо с ней?

Файвка пытается оторваться от ее рук, от ее пухлой груди, но не может. Горячие поспешные поцелуи осыпают его щеки, лоб, шею и рот. Точно так же он без счета, куда попало целовал Зельдочку, начиная игру. Но… поцелуи Башевы совсем другие. Плотские, тяжелые, до краев полные желания. Кажется, что они пахнут гарью.

— Трах-та-тах! — снова ворчит гром и заканчивает громким «бумс». Словно какой-то силач бьет толстым бревном в глухую стену сеновала.