Вольта - Владимир Околотин

Их не было 70 лет, но могла ли смена власти обуздать огнедышащие недра? И даже техника помочь была не в силах, хотя в эту пору она явно пережинала эпоху взлета. В том те году, когда погибла Мессина, некто Джеймс Кук (механик, а не тот известный мореход, который погиб на Гавайях четыре года назад: съели гавайцы) изобрел семирядную сеялку. Сеялка попала в лондонский музей как технический шедевр, однако ее конструкция беззастенчиво перепевала старинные индийские мотивы. Чудо техники, правда, оставалось на земле. Но был и взлет в самом буквальном смысле слова: в 1733 году Минкелерс надул шар светильным газом, и тот полетел. И началась лихорадка: в полгода шесть полетов! Сначала Жозеф и Этьен Монгольфье скрепили пуговицами большие цилиндры (или призмы) из холста, оклеенного бумагой с их фабрики, а под ними закрепили жаровни, наполнившие баллоны теплым воздухом. В июне 1783 года над Парижем поплыл монгольфьер диаметром 10 метров, весивший два центнера и утащивший примерно такой же груз на километр вверх и на столько же в сторону. И сразу появились три книги, разнесшие по всему миру вести о монгольфьерах.

В августе взлетел сферический, диаметром около трех метров, «шарльер», который склеил из тафты, покрытой лаком, профессор Шарль из парижского музея ремесел. Наполненный водородом (для его получения серную кислоту лили в бочки с железными опилками, шар за минуту взвился до облаков и унесся за 25 километров, где лопнул в разреженной атмосфере, упал и был истерзан вилами крестьян, уверенных, что перед ними неведомое чудовище. В Версале Людовик XVI показывал гостям монгольфьер высотой в 24 метра, на котором путешествие в небо совершили петух, баран и утка, символы Франции. Потом дошла очередь и до людей: в ноябре маркиз д'Арланд с первым в мире аэронавтом Пилатром де Розье, в декабре Шарль с другом, позднее генерал Менье. В считанные недели возникли все аксессуары позднейшего воздухоплавания, заново был изобретен известный еще в древности парашют. А в скором времени во Франции открылась школа воздухоплавателей, из которой впоследствии вышли первые в мире военные «аэростьеры».

Вольта не мог остаться равнодушным, когда в сентябре его известили про полет баллона с горячим воздухом. Уже в октябре он пишет Магеллану, ссылаюсь на сторонников Кавендиша и Пристли, что «французские полеты на самодельных конструкциях есть легкомыслие, граничащее с преступлением. Непременно следует создавать индустрию, производящую достаточно безопасные аэростаты!». А в ноябре он писал к Ландриани: «Аэростатические машины синьоров Монгольфье нуждаются в подогреве воздуха. Почему б не греть легкую негорючую часть болотных газов? Следовало бы скорее обратиться к ее императорскому величеству, уж тут-то приоритет будет нашим». Увы, то ли другие дела оказались важнее для властей предержащих, то ли сама рекомендация показалась им сомнительной, только на этом закончилось заочное участие Вольты в делах аэронавтики. Закончилось почти бесследно. Только Магеллан через год негодовал по поводу очень уж преждевременного желания Вольты вывести в небо аэростат с электрометрами. Поразительно, но через сто лет именно так обнаружили космические лучи!

Все же развивать тему продолжал Вольтов друг Кавалло. В 1784 году он издал книгу про баллоны и о том, как на них летать против ветра. Его можно понять: в 1766 году Кавендиш получил водород, через два года Блэк объявил о возможности взмывания водородных шаров в атмосфере, а в 1782 году именно Кавалло первым реализовал эту идею. Бумажные шары и свиные пузыри не подошли, но мыльные пузыри с водородом полетели! После этого и появились шарльеры, но Шарль победил Кавалло только разворотом технического масштаба, а вовсе не научной проницательностью и лабораторным обоснованием возможности полета.

Как учитель юношества, Вольта знал все только про баллоны, но и про другие технические новинки, однако ни паровые машины, ни плавка железа в больших печах не могли заставить Вольту изменить своим пристрастиям; Кроме электричества, он занимался химией. Вклад в нее оказался невелик, хоть времени потрачено изрядно. Вольта словно грелся около интеллектуального химического костра, разжигаемого могучими умами, с напряжением следил за волнующими перипетиями химической революции и, бесспорно, с удовольствием мчался на правах допущенного пассажира вместе с интернациональной командой, гребущей несогласовано, но к одной цели.

Волею случая он оказался в «английском стане» сторонников флогистонной теории, всеми силами мешавших попыткам Лавуазье упростить и оздоровить устаревшее учение. Переписка Вольты по этому поводу — кладезь исторических сведений о драматической погоне за истиной. Вот, к примеру, что в октябре 1788 года рассказывал Ландриани в письме к Вольте: «Кирван стойко бился с Лавуазье и компанией, но все же отстоял флогистон, а сейчас поехал домой» (мы знаем, что дни флогистона были сочтены), «Пристли, как обычно для него, мечется между теологией и физикой» (вернее, химией) и «больше всего занят защитой святой религии от яростных нападок Гиббона, призывающего в «Истории упадка и гибели Римской империи» к смирению христиан-разрушителей», «знаменитый доктор Блэк из Бирмингема весь светится, может быть, от скрытой теплоты, излучением которой занят», «ботаник Бэнкс ведет себя диктатором в Королевском обществе», «Кавендиш с его самой умной головой в Англии пачкается с циниками, почитая наивысшей для себя честью посидеть в одной бочке с Диогеном». Все-таки Ландриани был удивительной умницей: в двух-трех словах он умел исчерпывающе обрисовать сложную ситуацию, а Вольте оставалось насладиться гениальными прозаическими экспромтами и держать нос по ветру, зная «кто есть кто».

Гораздо квалифицированнее у Вольты двигалось познание теплоты. Вольта полагал, что тепло переносится теплородом, но знал и о кинетических воззрениях. Вместе со Скополи он даже составил обзор учений о теплоте для химического журнала Крелля (1786), где, в частности, хвалил «господина Ломоносовиуса за чрезвычайно остроумную защиту тезиса о связи теплоты со скоростью». Примерно о том же Вольте писал швейцарец де Люк: «Важно не только то, что движется, но и что движет». Магеллан, напротив, полагал, что «претензии Лавуазье заменить флогистон есть химеры». В столь противоречивой обстановке Вольта терялся. «Пришли книги о распространении тепла и о сопротивлении его течению», — умолял он Ландриани.

А тут еще Вольтов друг Марум нежданно-негаданно для самого себя первым превратил газ в жидкость, открыв список последующих создателей криогенной техники. Он любил изучать активные воздействия на вещество и на этот раз решил сильно сжать газ, чтоб посмотреть на тепловые следствия такого процесса. И вот при давлении семь атмосфер нагревшийся газ остыл до температуры комнаты, а потом вдруг в сосуде сгустился в туман, капли которого охладились так сильно, что вода на крышке превратилась в лед (1790). Узнав об этом, Вольта порадовался за друга, а Кавалло даже построил холодильник — первый в мире!