Вольта - Владимир Околотин

А тут еще Вольтов друг Марум нежданно-негаданно для самого себя первым превратил газ в жидкость, открыв список последующих создателей криогенной техники. Он любил изучать активные воздействия на вещество и на этот раз решил сильно сжать газ, чтоб посмотреть на тепловые следствия такого процесса. И вот при давлении семь атмосфер нагревшийся газ остыл до температуры комнаты, а потом вдруг в сосуде сгустился в туман, капли которого охладились так сильно, что вода на крышке превратилась в лед (1790). Узнав об этом, Вольта порадовался за друга, а Кавалло даже построил холодильник — первый в мире!

И все же химия и теплота были как бы сверхпрограммой. Интерес к ним происходил от избытка любознательности, главным же для Вольты оставалось электричество.

В те годы новинки по электричеству сыпались градом. 1 мая Боддент из Утрехта представил Вольте профессора Вахла: «Едет в Италию с научной командировкой, занят естественной историей. По специальности он ботаник, сторонник взглядов Линнея. В его музее весьма интересно: скелеты, чучело гиппопотама, камни, микроскопы. Еще он построил электрофор и электрометр с платиновыми листочками». В последних невинных словах скрывался смертный приговор соломенному приборчику Вольты: бузиновые шарики — соломинки — металлические листочки, простая логическая цепь усовершенствований по пути облегчения чувствительных элементов, а теперь еще и увеличения высаженных на них зарядов! Но золото чуть легче платины, из-за пластичности листочки можно сделать потоньше, а потому лавры создания наиболее чувствительного электрометра достались не «платиновому» Вахле, а «золотому» Беннету, только через четыре года применившему золотую фольгу!

И еще опыт: в 1784 году Соссюр заряжал золотое экю от электрофора, а потом наблюдал срабатывание Вольтова прибора от этой монеты. Опыт неплох, но в нем всего лишь, демонстрируется чувствительность электрометра, а новой физики не видно. Вольта так и ответил другу. Чуть посерьезнее оказались претензии Кавалло и Локателли (1784). Они выкачивали воздух из банки, в которой закупоривался электрометр, соломинки вроде бы расходились в меньшей степени, стало быть, напрашивался вывод: в полном вакууме электрические явления должны исчезнуть! Манила идея управлять электричеством с помощью насосов, но, увы, Кавалло ошибся: эффект слабеет несущественно!

В том же десятилетии свершилось событие исключительной важности: был сформулирован закон взаимодействия электрических зарядов! Его автора, подполковника Кулона, Вольта видел в 1781 году, когда того только что избрали в Парижскую академию, но всерьез к новичку мало кто отнесся, ибо какая там высокая наука в кручении волос и шелковых нитей? Но Кулон продолжал гнуть свое: через три года он закончил изучать скручивание нитей из металлов, а еще через год точно измерил силы между шариками с зарядом. Расстояние удваивалось, силы снижались вчетверо. Закон обратных квадратов прост и логичен, его прозревали еще Эпинус (1761), Пристли (1767) и Кавендиш (1771), но Кулон провел прямые точные измерения вместо умственных или косвенных доказательств, а потому по праву стал автором одного из главных законов физики.

А Вольта продолжал специализировать свои электрометры. Коль молниеотводы сводят электричество с небес в землю, то прибор с проводом на головке должен указывать электризацию воздуха! Он и указывал. Пламя проводит электричество ничуть не хуже металла, а потому вместо стержня на головку прибора можно поставить свечу! Так и случилось.

Уж много лет ученые били электрическими зарядами по разным веществам: Беккариа из окислов получал металлы, Кавендиш из воздуха — азотный ангидрид, Троствик даже разложил воду! Пользуясь советами Вольты, Ван Марум соорудил мощнейшую электрическую машину: воздух в комнате трещал и насыщался озоном, приборы реагировали на разряды, в немалом удалении чувствовали такой же запах, какой бывает во время грозы, при слабом освещении становилось заметно странное голубое свечение воздуха. Могучими разрядами удалось разложить немало веществ, но главное желание Марума (уловить электрический флюид и измерить его вес и производимые эффекты) все же не удовлетворилось, ибо ни вес, ни скорости испарения разных наэлектризованных жидкостей ничуть не менялись. «Браво, — отзывался Вольта, — но все же опыты разрушают фанатические иллюзии многих медиков и физиков о всесильности электричества» (июнь 1787).

В эти двенадцать лет мир признал Вольту большим ученым. Париж, Берлин, Лондон, Лозанна, Брюссель, Женева, Павия, Падуя, Верона — из разных городов присылались на его имя академические дипломы. Только Петербург молчал. Кстати, Вольта рассказал Магеллану о безмерной щедрости российской императрицы, и тот в 1783 году предложил вновь назначенной директрисе академии Дашковой линзу чрезвычайно высокого качества за 700 гиней! Но нет, тамошние академики воздержались от нереально дорогой покупки.

С каждым годом уходили в иной мир ученые, которых Вольта знал лично или понаслышке: Беккариа, Даниил Бернулли, Эйлер и Д'Аламбер, Бошкович и Бюффон. Среди гуманитариев было не лучше: Лессинг, Дидро, Гольбах. Не стало Гварди, последнего живописца, «воспевавшего Венецию». Посмертного признания добился Вольтер: вышли в свет 30 томов его трудов, а его прах (как и Руссо) триумфально перевезен в Пантеон, чтобы через 23 года быть сброшенным в грязную яму…

Здесь, в Италии, размах дел был поскромнее. То пришлось выцарапывать три ящика книг и приборов («лучшие из лучших», «дорогие», «сверхчувствительные») из трюмов «Донны Бьянки», приплывшей из Лондона и на три года арестованной испанцами. То брат каноник Серафино требовал срочно просветить, откуда взялся «фонтан Паоле» с кристально чистой холодной водой в самой середине Ломбардии, на склоне Мойте Бальдо в милю высотой. То из академии Вергилия в Мантуе кто-то просит одобрить каталог картин, хранящихся в местных галереях (кстати, секретарем делегации мантуанских графов, посетивших Павию, секретарем и хранителем музея античности там оказался однофамилец Вольты, Леопольдо Камилло!). То вдруг объявилась тетка Агата, ныне живущая в Валтеллини. То Аморети чуть ли не насильно повез гондолеттой к источнику Плиния, «в страну Ларио», а Вольта не смог отказаться. И подобных дел, погоды не создававших ни уму, ни сердцу, убивавших бесценное время, набиралось каждый день больше некуда.

Вольта отбивался от второстепенных мелочей как только мог: то сбежит и спрячется от назойливого просителя, то погрузится в проведение эксперимента, который нельзя прервать. В ноябре 1783 года он ухитрился со зла написать совершенно пустой ответ длиной в 180 слов одним предложением на кичливое бессодержательное письмо влиятельного бездельника, изображавшего серьезную эпистолярную деятельность; Вольта начал: «Имею честь заверить высокочтимого и многоуважаемого синьора в том, что его ценная рекомендация будет непременно и с искренней благодарностью…» И так далее. Столь беззубое мщение сильно напоминало «кукиш в кармане», ибо адресат наверняка не понял убийственной иронии внешне подобострастного ответа. И здесь, и во всем Вольта вел себя чрезвычайно деликатно. Не потому, что не мог иначе. Он мог быть всяким: злым, жестоким, язвительным, непреклонным, грубым, но на бессмысленные демонстрации у него просто не было времени. Оп давным-давно выбрал для себя занятия, ценность которых была неизмеримо выше любого другого дела, подсовываемого ему жизнью. Эти занятия требовали всех его сил и способностей, занимали столько времени, что и слать порой было некогда вдоволь, притом даже при столь сильном пришпоривании отмеренной ему жизни могло и не хватить. Вольта догадывался, но еще не был в состоянии вразумительно объяснить другим, что близка великая разгадка вселенской тайны, которую можно было совершенно приблизительно высказать так, но пока что для своего внутреннего потребления: мир имеет электрическую природу, человек — часть природы — тоже является электрической конструкцией, а физики вроде Вольты создают электрические аппараты, всего лишь имитирующие натуральные продукты и процессы. Возникал тут и коварный вопрос: а что дальше? Может быть, лечить людей и ремонтировать электрические приборы следует одинаково? Может быть, физики призваны создать второй мир, параллельный природе, ей противостоящий и на нее опирающийся, причем создание дубликата уже началось под вывеской «Техника»? Но додумать было некогда: Вольту захлестнули чужие страсти…