Фантомас – секретный агент - Пьер Сувестр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот человек без лица, не похожий ни на кого другого, эта безымянная маска, это тело статуи… все так точно определяло его тайну, что Бобинетта уже через четверть секунды, все осознав, закричала нечеловеческим, умирающим голосом:
— Фантомас! Вы — Фантомас!
Наслаждаясь ужасом бедной девушки, бандит не торопился отвечать.
— О да! — сказал он наконец. — Я — Фантомас! Я тот, которого все ищут, которого никто не видел, никто не может узнать. Я — Преступление! Я — Ночь! У меня нет лица, потому что и у ночи и у преступления нет лица! Я — неограниченное могущество! Я тот, кто смеется над любой властью, любыми силами! Я господин над всеми и надо всем, над мгновением и над вечностью. Я — Смерть! Ты сама это сказала, Бобинетта; Я — Фантомас!
Несчастной показалось, что она уже не дышит. Ноги ее подкосились, голова шла кругом, она упала на колени:
— Сжальтесь! Мой господин! Сжальтесь, Фантомас!
Он снова засмеялся:
— Фантомас и жалость? Что за микроскопические мозги у тебя, Бобинетта! Что за посредственный ум! Пробовать поставить рядом слова: Фантомас и жалость! Какая насмешка! Фантомас никогда никого не милует! Фантомас приказывает, а тот, кто ему сопротивляется, исчезает!
— Но что я сделала? Господин Фантомас, что я сделала?
— Что ты сделала? — спокойно заговорил он, — что ты сделала? Ты хотела меня предать! Ты указала полиции, Жюву или Фандору, моим личным врагам, тем, кто желает моей смерти, единственным людям, которым до сих пор удавалось нарушить мои планы, убежище террористов, где, как ты думала, меня могли схватить…
— Я не делала этого! — рыдала Бобинетта. — Клянусь вам!
Но Фантомас был убежден, что девушка его предала. На этот раз его необыкновенная проницательность ему изменила; он не подозревал, что Жюв мог узнать этот адрес у капрала Винсона.
— Ты умрешь! — сказал он. — Но пусть не говорят, что я, Фантомас, убил своей рукой кого-нибудь из тех, кто мне служил. Ты умрешь, но не от моей руки! Я обрекаю тебя на смерть, но не я тебя убью!
Фантомас остановился; он снова смеялся, смеялся потому, что Бобинетта, слыша его угрозы, упала без чувств на землю… Он смеялся, потому что отчаяние этой женщины, распростертой сейчас на грязной земле, забавляло его, потому что он, Фантомас, бывал счастлив, когда заставлял страдать, и особенно — когда мстил!
Бобинетте слышалось, что где-то вдалеке странно, приглушенно звонят колокола. Ей казалось, что она уже не на земле, что она плывет куда-то, что сама она ничего не весит, что она легкая, легкая! Потом девушка почувствовала, что ее уже ничто не держит и она катится в бездонную пропасть.
Бобинетта попыталась открыть глаза, выпрямилась, села, подняла веки… она не спала! Она возвращалась к жизни! Но потом ее охватила тревога. Где она? Бобинетта чувствовала себя такой слабой, такой оглушенной, что сидела совершенно неподвижно.
Что же все-таки произошло? Когда Фантомас сказал ей, что она умрет, она упала на землю, ее юбка и сейчас еще влажная… она замерзла… но что было потом?
Бобинетта все еще слышала, как свистит ветер и льет дождь, но капли больше не падали на ее лицо.
«Где я?»
И вдруг поняла:
«Фантомас запер меня в фургоне! Я в фургоне, возле которого мы стояли».
Она постучала по полу. Да, она на грубом полу; встав на колени, протянула руку и коснулась стены… Она действительно была в фургоне, а Фантомас мог быть где-то рядом, он мог появиться… Надо было бежать отсюда.
Бобинетта постепенно оправилась от своего обморока, но тревога ее не проходила.
Нельзя было терять времени. Бобинетта встала. Была ли в фургоне дверь, окно? Сможет ли она сломать деревянную стену? Или проделать в ней щель?
Она была сильная, и она защищала свою жизнь! Бобинетта решила обойти фургон кругом и направилась вдоль стены. Казалось, фургон был пуст. И вдруг девушка почувствовала, что ее рука коснулась чего-то непонятного, мягкого, теплого, дышащего.
Бобинетта отскочила назад.
Немного подождав, двинулась снова… и ее пальцы ощутили — что? Бобинетта не могла сказать. И вдруг фургон наполнился ужасным, чудовищным рычанием. Она узнала этот звук, это был тот самый крик, который она слышала раньше, час назад, ночью, когда шла на мрачное свидание.
Бобинетта в ужасе замерла: она поняла, она все осознала! В глубине фургона спал медведь! Она только что разбудила медведя! Фантомас запер ее со зверем, который ее разорвет!
Побледнев, сдерживая дыхание, едва не умирая от страха, Бобинетта отодвинулась в другой конец фургона и там молча ожидала своей участи…
К счастью, медведь, которого она так неосторожно разбудила, должно быть, снова уснул, — она слышала его тяжелое дыхание. Чем меньше воздуха оставалось в плотно закрытом фургоне, тем явственнее Бобинетта чувствовала зловещий запах зверя.
«Что делать? Медведь спит. Но он утром проснется и бросится на меня! Я погибла!»
…После бесконечных часов неподвижности, ожидания неизбежной, ужасной, мучительной смерти, Бобинетта, наконец, смогла разглядеть внутренность фургона.
Она слышала, как понемногу стихает ветер. Дождь прекратился. Снаружи занимался бледный день, и сквозь щели в деревянных стенах фургона начали пробиваться блики света… Бобинетта увидела, что медведь просыпается, поворачивается; вдруг он прямо уставился на нее.
«Что делать? Что делать?»
Где-то Бобинетта читала, что дикого зверя можно устрашить взглядом. Она попыталась посмотреть на животное с несокрушимой энергией и твердостью, но слишком боялась сама, для того чтобы внушить страх зверю.
Медведь медлил, будто уверенный, что добыча не ускользнет. И было что-то трагически гротескное в полном спокойствии зверя, сидящего перед женщиной, которая считала последние минуты своей жизни…
«Что же делать?»
Время от времени Бобинетта слышала раздающиеся рядом с ее тюрьмой быстрые звуки, шуршанье. Она поняла, что это автомобили, что они направляются по шоссе к Версалю или к Парижу; сидящие в них люди, проезжая мимо фургона, и не подозревают, что в нем происходит.
Позвать? Это безумие! Разве ее крики услышат? Нечего и предполагать, что водителям машин придет в голову мысль остановиться у фургона и прийти к ней на помощь. Нет! Ее крики только привлекут внимание медведя, разозлят его и ускорят ее смерть…
— Но-о! Кляча! Должно быть, я очень плохой возница… это животное и не собирается меня слушаться!
Вдоль дороги из Ско большими шагами шел человек в рабочей одежде и, ведя на поводу худую клячу, пытался заставить ее двигаться быстрее.
— Черт тебя возьми! — говорил он. — Если бы мне не нужно было идти дальше, я предпочел бы скорее бросить эту лошадь, чем упорствовать в стремлении править ею. По-видимому, у меня неподходящий для этого голос… Но, но!
Несмотря на повелительный окрик возницы, лошадь повернула налево. Но это, очевидно, мало беспокоило кучера. Потому что, оставив вдруг животное, которое направилось в поле, человек прислушался и остановился на дороге. Он побледнел.
— Не сплю ли я? — пробормотал он.
Снова прислушавшись, человек окончательно забыл о своей лошади и бросился в другую сторону. Звуки, которые теперь ясно раздавались в чистом утреннем воздухе, были угрожающим, ужасным рычанием зверя.
— Боже мой, неужели я опоздал?
Человек, задыхаясь, бежал к одинокому фургону, стоявшему в ста метрах от него. Через минуту он был там и быстро приложил ухо к двери. В фургоне снова раздалось рычание.
— Черт возьми! Черт возьми! Будь оно проклято!
Напрягшись, он ударом плеча вышиб дверь фургона. Тишину утра разорвал звук выстрела. Человек быстро выбрался из-под рухнувшего на него тела медведя, убитого выстрелом в сердце… и бросился к Бобинетте, забившейся в угол. Лицо ее было поранено ужасной лапой.
Поддерживая ее с бесконечной заботливостью, человек мягко говорил ей:
— Не бойтесь больше, Бобинетта! Вы спасены! Это Жюв, Жюв говорит с вами!
Глава 32
СВОБОДНЫЙ И ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
Через несколько дней, 28 декабря, Первый военный совет должен был вынести приговор по странному, совершенно уникальному делу журналиста Жерома Фандора, следствие по которому очень быстро, по-военному, провел правительственный комиссар Дюмулен. Журналист обвинялся в многочисленных преступлениях, среди которых наименее серьезным был шпионаж!
Ожидались сенсационные прения сторон и большое стечение народа. Президента Совета, полковника Маретена, уже осаждали многочисленными просьбами о входных билетах; было ясно, что если не принять серьезных мер, то скромный маленький зал Совета в день процесса будет переполнен.
Запертый в мрачной камере, которая уже две недели была его суровым и однообразным обиталищем, несчастный Жером Фандор не подозревал о шуме, вызванном в парижском обществе делом, героем которого ему предстояло стать. То падая духом, то вновь обретая надежду, журналист страдал в четырех стенах, где он задыхался нравственно и физически. Конечно — и в этом он отдавал следователю справедливость — заключение Фандора было по возможности мягким; его неплохо кормили, он мог получать книги из библиотеки. Но заключенного меньше всего занимало его питание, а читать глупые романы или тоскливые стихи, которыми его снабжали военные власти, он не был расположен.
