Хвала и слава. Книга третья - Ярослав Ивашкевич

Януш улыбнулся.

— Мне кажется, вы явно ошиблись адресом. Вы видели, как я живу — ведь ко мне не доносится даже эхо войны, а что уж говорить о каких-то важных политических проблемах. Я политикой не интересуюсь.

Сабина пожала плечами.

— Ну, это только отговорки, — заметила она, наливая и себе кофе. — Должны же у вас быть какие-то мысли.

Януш протянул к ней руку.

— Мне не хотелось бы делиться с вами этими мыслями. Они крайне пессимистичны.

— Пессимистичны?

Януш решил, что Сабина не поняла этого слова, и хотел ей объяснить, что оно значит. Но Сабина жестом остановила его.

— Я окончила семь классов, — проговорила она.

— Вот видите, надо было сразу сказать. Подозреваю, что вы окончили все десять. Впрочем, это меня не интересует. А ваш супруг?

— Мой муж действительно крестьянин, тут уж без обмана.

— Вот как, — протянул Януш.

— Так почему же пессимистичны? — не унималась Сабина. — Ведь теперь уже ясно, на чьей стороне победа.

— Вот именно. Но я знаю русских.

Сабина вспыхнула.

— Как вы можете знать русских? Вы жили там, наверно, в начале революции, были помещиком, с народом не сталкивались. Вы о них представления не имеете…

— А вы?

— Ну и я тоже ничего не знаю.

— Так как же можно составлять уравнение со столькими неизвестными? С целым неведомым народом, который через несколько месяцев станет народом-победителем и будет диктовать свою волю всей Европе?

Сабина подлила в кофе самогона и отпила глоток.

— Вы не прочь выпить, как я вижу.

— Так мне становится немного легче, — улыбнулась женщина. — Надеюсь, вы догадываетесь, что жизнь у меня здесь нелегкая. Как вы пережили революцию?

Януш ответил не сразу.

— Пока вас не было в комнате, я как раз думал о тех временах. Вспомнились мне мои тогдашние симпатии и взгляды. Вероятно, они не были разумны, коль скоро довели меня до такой отшельнической жизни. И до того, что я, собственно, не могу дать ясного ответа на ваш вопрос.

— На какой именно? Ведь я их задала вам много, а вы постарались ни на один не ответить.

Януш рассмеялся от всей души.

— Это не умышленно. Попросту я самому себе не в состоянии ответить на подобные вопросы и избегаю раздумий о таких вещах.

— Каких вещах?

— Рассмотрим наши экзаменационные вопросы в порядке очередности.

— Вы все запомнили?

— Мне казалось, что вы задавали их по определенной системе.

— То есть?

— Когда вы еще разыгрывали деревенскую бабу, вы задали самый главный вопрос: «А кто же вы будете?»

— Я повторяю его и в новом воплощении.

— Вот именно. А если бы я задал вам такой же вопрос?

— Разумеется, в данную минуту я не могла бы вам ответить. Но самой себе ответила бы без колебания. Я-то знаю, кто я такая.

— Какой же вы счастливый человек! Право, я мог бы вам позавидовать, если бы не…

— Что?

— Если бы не сомневался отчасти в искренности ваших уверений. Не так легко польскому интеллигенту определить смысл своего существования.

— Я не причисляю себя к интеллигентам… И тем более к польским интеллигентам…

— Вы не чувствуете себя полькой?

— Пожалуй, нет. Я еще до войны прониклась отвращением к подобного рода определениям.

— Хорошо. Чего же ради вы хотите знать, кто я такой?

— Потому что хочу хоть немного быть готовой к временам, которые надвигаются.

— Вы выйдете из убежища?

Сабина задумалась.

— Я нахожусь, вернее, вполне могу оказаться в несколько ложном положении.

— Женщина найдет выход из любого положения.

Сабине явно требовалось время, чтобы обдумать ответ.

— Почему вы не доливаете самогона в кофе?

Януш ответил прямо:

— Если уж на то пошло, я предпочел бы просто самогон.

— Значит, у меня остался второй вопрос, — сказала она, испытующе глядя на Януша.

— Какой был второй вопрос?

— Уже не помните? А хвастались, что у вас хорошая память. Да ведь второй вопрос был очень простой: как вы пережили революцию? Он относится к области воспоминаний. У вас ведь хорошая память, надо только вспомнить.

— А вы хорошо запомните то, что я буду говорить?

— Не беспокойтесь. Не слишком хорошо. Я не напомню вам об этом…

— А я не боюсь. На моей совести нет никаких грехов. Разве только чересчур прохладное отношение к друзьям… А может, напротив, слишком горячее… Я влюбился. И это было хуже всего.

— Это случилось весной? — спросила Сабина не без иронии.

— Ваши вопросы становятся все язвительнее. Еще несколько таких замечаний, и я окончательно смогу ответить на первый вопрос… самому себе. Разумеется, была весна.

— Вы думали только о себе?

— Нет, как раз наоборот, я думал только о ней.

Януш чувствовал, что самогон действует на него. Он перегнулся через стол и произнес:

— Вы только послушайте. Я расскажу вам все. Давно уже я не говорил об этом.

Держа перед собой стакан с самогоном, Януш уставился на него.

— Впрочем, это не была весна революции. Это было год спустя. В восемнадцатом году…

Женщина устроилась поудобнее на табуретке, как бы готовясь выслушать интересную историю.

— Неужели она была так красива? — спросила Сабина.

Януш минуту раздумывал, не сводя глаз с зажатого в руке стакана, словно видел в нем отражение Ариадны. Не той Ариадны, какой она стала впоследствии — грузноватой, с расплывшимися чертами лица — и которую время, не старя, все заметнее лишало красоты. Ариадна никогда не являлась в его воспоминаниях раздобревшей стареющей женщиной, какой он встретил ее в Риме. Она всегда оставалась для него молоденькой девушкой в белом платье и в обманчивом сверкании мишуры.

О темный парусВ зеленой дали…

— Я, естественно, не могу описать вам, какой она была. Она стоит у меня перед глазами молодая. Впрочем, несколько лет назад я как-то был в Одессе. И встретил там чудесное существо, которое оказалось ее племянником. Он пел на сцене… И был гораздо красивее ее. Но как он выглядел, я тоже не смогу рассказать. Мне кажется, что самым большим достоинством Ариадны…

— Ее звали Ариадна?

— Ариадна Тарло. Мне кажется, что самым большим ее достоинством была особая прелесть — не просто женское обаяние, а очарование, присущее только русским женщинам… Родители ее были польского происхождения, и потом, на Западе, она выдавала себя за польку, но Ариадна была русская в полном смысле этого слова.

— Она была артисткой?

— Не знаю. Нет, пожалуй, нет. У подлинного артиста, что бы он ни делал, — все по нем, все облегает его, как тонкая перчатка руку. А у Ариадны все было ненастоящее. Нет, не только ненастоящее, а даже искусственное. Factice, — как говорят французы. И вся ее жизнь была ненастоящая.

— Как это жизнь может быть ненастоящей?

— Видите ли, вам этого не понять. Ваша жизнь очень страшная, интересная, кипучая — и самая что ни на есть настоящая. Увы, все то, что вы переживаете, подлинно. Вы не знаете, не можете этого понять. — Януш задумался. — Нет, при некотором усилии вы все-таки поймете. Ведь, может, и вас научил опыт, и вы по своей — как бы это выразиться? — работе убедились, что порой говорится одно, а в действительности происходит совсем другое. Или иначе: когда не чувствуешь, что делаешь, теряешь какой-то внутренний контакт. Человек, который чувствует, что он делает, гармоничен. Брат ее был совершенно гармоничен. Он принимал участие в революции. Он делал то, что чувствовал и что понимал. Между его ощущением правды и тем, что он делал, не было зазора. Я останавливаюсь на этих вещах, ибо вас они наверняка заинтересуют в связи с вашими раздумьями о будущем.

— Наверняка заинтересуют.

— Пожалуй, самое лучшее для человека, когда у него нет такого зазора. А у Ариадны все было совсем иначе. Все, что она делала: сперва декламация, потом ваяние, декорации в парижских театрах — все это было не то, что она чувствовала. Она совершила огромную ошибку — бежала от своей судьбы. Нельзя уйти от своей судьбы.

— Вы верите в судьбу? Или в бога?

— Я не верю в громкие слова. И прошу вас, постараемся обойтись без них.

— Да и я тоже не люблю громких слов. Не верю в них.

— О, я думал иначе. Мне казалось, что вам должны быть по душе громкие слова.

— В эту минуту?

— Эта минута преходяща.

— Но она скажется на последующих…

— Возможно. Порой надо освобождаться из-под власти преходящих минут. Нет, не будем пользоваться такими высокопарными сравнениями. За бутылкой самогона так легко впасть в пафос.

— Нет, пафоса не нужно, — произнесла интеллигентная брюнетка, которая еще совсем недавно была просто чернявой бабой.

— Все у нее поэтому выглядело фальшивым. Даже то, что она переживала по-настоящему.