Врачу, исцелись сам! - Владимир Митрофанов

Действительно, некоторые знакомые врачи открывали такие медицинские центры. Как-то недавно Борисков проезжал на машине где-то в районе метро "Черная речка" и к своему изумлению увидел на обочине дороги забрызганную грязью рекламу-книжку "Вылечим астму!", и больные, говорят, туда шли.

По слухам, там лечили массажем и травами. Сам Борисков в травы не особенно верил. А вот Слава Зимозанов, врач функциональной диагностики, с юности имевший проблемы с сердцем, травников очень даже уважал. Был некогда такой знаменитый травник Коньков, который сделал Зимозанову особый травяной состав, который тот пил, и лет десять нарушения ритма его вообще не беспокоили. Однако год назад такие эпизоды возобновились вновь – Зимозанов начал терять сознание, причем однажды упал прямо в метро, поэтому он пошел искать своего травника, но тот, как оказалось, уже лет пять как умер. Деваться

Зимозанову было теперь некуда, и он пошел сдаваться обычным врачам-кардиологам. Те, перед тем как начать его лечить, сделали ему электрофизиологическое исследование, которое состоит в том, что в пищевод вводят электрод и оттуда проводят разгонку сердечного ритма до цифры на десять ударов больше его собственного ритма, и смотрят, что и где работает не так. Сразу после этого исследования аритмия у

Зимозанова прошла и больше года уже совершенно его не беспокоила: может быть, такая нагрузка на сердце каким-то образом пережгла дополнительный путь возбуждения сердечной мышцы. Сами кардиологи на это только пожимали плечами.

Оформив выписку, Борисков зашел в девятую палату посмотреть

Златогонова. Ночь тот спал хорошо, утром температура была нормальная, последние сутки кашлял уже редко. Борисков послушал у него легкие и ничего не услышал:

– Все вроде бы хорошо, но надо завтра-послезавтра сделать контрольный рентген грудной клетки.

Только вчера почти что умиравший Златогонов тут же забеспокоился:

– Зачем я буду лишний рентген себе делать, зачем мне лишнее облучение? Только что ведь делали.

– Ерунда все это. Вы знаете, что за один полет на самолете вы получаете такое же облучение, как будто бы вам сделали два рентгеновских снимка? – убеждал его Борисков, который очень хотел узнать, работает антибиотик, либо нет.

На обходе Борисков застрял, потому что вступил с одной больной в бесплодную беседу. Она требовала каких-то гарантий. Женщина из пятой палаты, которой он принес выписку, вдруг заявила:

– Вот вы меня выписываете. А вдруг я тяжело больна? Вы даете гарантию?

Никто этого не мог гарантировать. Но анализы, включая онкомаркеры, ни специальная техника ничего не выявляли. История с одной сотрудницей: у нее появились боли в пояснице, и кажется, делали все, что возможно на самом раннем этапе. Все равно она умерла от опухоли почки. А ведь предчувствовала с самого начала. Может быть, внутренним зрением человек всегда что-то чувствует.

Борисков на этом обходе застрял, потому что вступил в дискуссию с больными женщинами из четвертой палаты. Те всей палатой читали книгу

"Черви-паразиты – источник всех болезней". "С больными вообще не надо долго разговаривать!" – в свое время учил Борискова один опытный врач, но и сам разговаривал. И Борисков неоднократно был тому свидетелем. Это было как гипноз: он говорил о субклассах иммуноглобулинов, о кластерной дифференцировке лимфоцитов. Для больного из деревни это было как заклинание шамана, или демонстрация ума, он мог в это время думать: "Вот врач-то у меня какой умный да разученый, значит, он меня точно вылечит! Но хватит ли у меня денег-то оплатить лечение?" Подобный способ воздействия использовали и на самих врачах. Например, бились между собой две конкурирующие фармацевтические компании. И по сути одни и те же профессора выступали на разных симпозиумах, показывали многочисленные графики, доказывавшие, что конкретно этот препарат лучше. Обычные рядовые врачи, сидевшие в зале, ничего из того, что говориться, не понимали, но возникала атмосфера крутой учености: "Круто!" Борисков тоже иногда объяснял, как мог, чуть ли не на уровне физиологии одной пациентке по ее заболевания, причины которого оставались неизвестными.

Она же настаивала на точной ответе:

– Но вы можете хоть что-то гарантировать?

Борисков пожал плечами:

– Как известно, медицина вторая по точности наука после богословия. Поэтому предпринимаются постоянные, хотя и в целом безуспешные попытки ввести в медицину хоть какую-то определенность.

В связи с этим была сделана концепция доказательной медицины. Суть ее состоит в том, что пусть хоть всем десятерым вашим больным помогло, это еще не значит, что поможет другой тысяче. Для доказательной медицины личный опыт доказательством не является, тут необходимы специальные сравнительные и контролируемые исследования.

Так вот, ваш случай в доказательную медицину не входит… Мы получили хороший эффект? Получили. Больше я ничего сказать вам не могу.

Потом Борисков зашел в ординаторскую отдышаться. Там сидела расстроенная заведующая отделением, которой только что позвонили и сообщили печальную новость и она тут же пошла ею поделиться. Была у нее такая дурная манера: любые свои неприятности она обсуждала со всем коллективом. Так ей казалось легче переносить. Когда у нее дочка не поступила с первого раза в институт, об этом тут же узнала вся больница. На этот раз оказалось, что недели две назад выписанный из больницы шестидесятилетний сердечный больной, лечение которого потребовало от отделения значительных усилий, сегодня ночью умер дома во время полового акта прямо на своей супруге.

– Вот бабку напугал наверно! – со свойственным ему юношеским цинизмом тут же прокомментировал румяный клинический ординатор

Никулин. Самому Никулину было только двадцать шесть лет и у него были свои представления о старости, поэтому всех женщин старше пятидесяти он называл не иначе как "бабками", например:

– Сергей Николаевич, тут вас бабка какая-то ищет! – крикнул он как-то на ходу Борискову. Этой самой "бабкой" оказалась не кто иная как давнишняя пациентка Валечка П., сама себя ни в коей мере бабкой не считавшая, и если бы она услышала, что так ее назвали, то смертельно бы обиделась. Так однажды она до слез расстроилась на то, что во время парковки у больницы охранник обратился к ней: "Эй, мамуля!"

– Жалко человека, – сказал Борисков просто так, чтобы что-то сказать и не оставлять последнее слово за Никулиным.

– А чего его жалеть-то? – тут же встрял в разговор откуда-то внезапно возникший Жизляй. – Вот сравни: умереть при оргазме, или, если тебе не повезло, в другой куда как менее приятной ситуации – как например, на прошлой неделе один на кардиологии пошел в туалет, извините, посрать да и помер прямо на горшке. Все сосуды у него были забиты бляшками, только что перенес инфаркт, а тут поднатужился, получил срыв ритма в трепетание желудочков – и каюк! Нарезал коней!

Так и нашли на унитазе со спущенными штанами и в дерьме. Впрочем, ведь, согласитесь, и это, пожалуй, была, в общем-то, неплохая смерть по сравнению с другими-то.

Жизляй, возможно, в чем-то тут был прав. И большинство присутствующих, наверно, тоже так подумали.

Впрочем, Жизляй имел собственную дурную манеру высказываться не слишком корректно и резко, особенно когда окружающие излишне разливали сопли. Как-то в схожей ситуации он поморщился и сказал:

– Одним человеком больше или одним человеком меньше – понятно, мир не содрогнется. Рождение и смерть – самые естественные процессы… И тут он был прав.

По закону парных случаев около двенадцати самому Борискову позвонила уже жена другого больного – Карпова, выписанного из больницы почти две недели назад в вполне удовлетворительном состоянии, и вполне бытовым голосом сообщила, что Карпов в воскресенье внезапно умер и что его вчера уже похоронили. Карпов долго, чуть ли не месяц лежал в отделении и был действительно сложный и тяжелый больной, но такого внезапного конца все равно никто не ожидал. Борисков что-то промямлил, выразил ей соболезнование, но она будто еще что-то ждала. Тогда Борисков вдруг спросил, как это случилось: оказалось опять эта треклятая тромбоэмболия легочной артерии – ТЭЛА. Все произошло, когда Карпов гулял на улице с собакой. Умер он мгновенно. Борисков стал тут же вспоминать препараты, которые Карпов должен был принимать, и не было ли среди них каких-нибудь, способствующих сгущению крови. Но нет, терапия у Карпова была по сути идеальная, он постоянно принимал кардиоаспирин, но все равно умер. Борисков расстроился, но потом вдруг вспомнил мудрые слова реаниматолога Паши Каневского, что-де никто не решает, кроме Бога, сколько человеку жить. Следующие за этим сорок минут Борисков занимался приемом новых больных.

В час позвонили из ординаторской, позвали пить чай, поскольку кому-то из врачей презентовали хороший большой торт. Тут же за чаем началась традиционная дискуссия: