Врачу, исцелись сам! - Владимир Митрофанов

Одна даже свадебный альбом откуда-то извлекла. Борисков заметил, что женщины хоть через тридцать лет прекрасно помнят мельчайшие детали своей свадьбы и с удовольствием о них рассказывают.

– Сергей Николаич, – жаловался Коростылев, – представляешь, на

Английской набережной с меня требуют пятнадцать тысяч только за видео и фотосъемку!

– Я считаю, что это незаконно! Это навязывание дополнительных услуг. Понятно, что все это обходится разве что в две три тысячи, а эти деньги они потом делят, – взмутился и Борисков. – Не плати!

– В ином случае они грозятся провести укороченную процедуру!

– Это чистая обдираловка! Я тут слышал, что за вход невесты в оранжерею для свадебной съемки требуют тысячу рублей, тогда как для всех других посетителей вход двадцать!

– А еще на врачей пеняют. Там они обирают просто бессовестно, а потому приходят к нам и ноют: дорого! Ане знаете, сколько стоит голубей выпустить? – Далее речь зашла о символическом выпуске голубей на Стрелке Васильевского острова.

Борисков оставил эту компанию за обсуждением столь важных вопросов и поднялся этажом ниже – во вторую терапию, чтобы посоветоваться по одному больному. Там работал его давний и хороший знакомый доктор Витя Шафаров. Молодой, лет тридцати, но уже с лысиной. Очень улыбчивый. Такая была его натура. Он всегда пытался во всем находить что-то хорошее, даже в самой что ни на есть пропащей ситуации. Однажды он вдребезги разбил свою машину и еще по ходу дела три чужих, его оштрафовали, и буквально в один момент он потерял абсолютно все деньги, что у него были, залез в долги, голодал, осунулся. Однако и тогда говорил: "По крайней мере, я получил опыт!" – больше ему и сказать-то было нечего. Пострадал-то по собственной глупости: не заметил знака: проехал на "Въезд запрещен". Находить во всем что-то хорошее видно было его прирожденной чертой. Это сказывалось и в его повседневной работе.

Привычка давать ложную надежду была присуща его натуре. Конечно серьезный вопрос: хорошо ли вообще давать больным ложную надежду, или им надо резать горькую правду? Молодой женщине с недавно удаленной маткой и находившейся вследствие этого в глубокой депрессии, он, например, сказал:

– У вас ведь остались яичники? Значит еще не все не потеряно, в принципе вы можете иметь ребенка: можно забрать яйцеклетку, оплодотворить ее и нанять суррогатную мать…

Борисков, случайно услышавший это краем уха в ординаторской, где происходила беседа с этой больной, оторопел и потом сказал ему:

– Ты бы, Витя, поосторожнее давал обещания: знаешь, каких бабок стоит такая суррогатная мамаша? Считай, целая квартира! Ты хоть понимаешь, что даешь людям ложную надежду! Пусть с ней психологи работают.

Шафаров был невозмутим:

– Они живут в каком-то провинциальном городе, там у них вообще все дешевле. А в ее ситуации главное – как раз надежда. Любая. Она сейчас находится в беспросветном жизненном тупике. А я просто расковырял в этом тупике маленькую дырочку. Пусть она придет в себя, а там уже разберутся. Людям надежду надо давать всегда. Тем более в ее случае это вовсе не фантастика, а вполне реальная вещь. Нужны только деньги. А что касается ложных надежд, то нам всем всегда давали и дают ложные надежды. Весь коммунизм тоже был ложной надеждой. А женщина вообще по жизни пребывает в иллюзиях, при этом являясь куда как более приземленным и реалистичным человеком, чем мужчина. Мы и живем-то часто только потому, что верим в ложные идеалы! Забери у нас идеалы, и жизнь вокруг нас сразу превратиться в ничто. Знаешь, почему я ей это сказал? Эта женщина ждала и даже жаждала, чтобы я это ей сказал!

Поговорив с Шафаровым и возвратившись к себе на отделение,

Борисков сел оформлять выписки уже на завтра. Каждый день одно и то же.

Как-то один мужик-хирург, годами несколько постарше Борискова, сам перенесший в прошлом году инфаркт, хорошо выпив на своем юбилее, посетовал ему:

– Знаешь, Сережа, я ведь целые десятилетия даже не помню, что и делал. Только работал: дежурства, операции, снова дежурства. Одно и то же. Эти годы куда-то всосались совершенно бесследно. Жизнь прожита зря. Точнее, она прошла мимо меня. Вот я постоянно работаю, вроде как бы и не бедствую, а жилья себе нормального купить не могу.

Даже снять не могу. Раньше, в юности – коммуналка, сейчас – тесная хрущоба, мы просто натыкаемся друг на друга. Когда мне было двадцать, я все-таки думал, что когда-то вдруг наступит что-то такое, нечто, даже фраза такая была у нас с женой "когда мы разбогатеем, то…" и – ничего! Ничего мы не разбогатели. Она в какой-то момент даже перестала это говорить – видно, потеряла надежду. Каков вообще смысл жизни? Неизвестно в чем, но только не в ожидании завтра. Он у каждого свой. Люди все разные. Обидно: такой огромный мир и все прошло мимо меня. Дети маленькие были – работал на них и на свое отдельное жилье. Дети выросли, теперь опять работаю на них и уже на их жилье, на внуков. – Здесь он выпил большой глоток коньяку и причмокнул: – Специфика работы хирурга: привыкаешь к хорошим дорогим напиткам! Тут однажды летом в своей родной деревне попал в компанию одноклассников и совершенно не смог пить то, что они пьют… Так вот к какому выводу я пришел: своей жизни у меня нет. Я живу чужой жизнью. Пусть я врач, но я от этого ничуть не здоровее. Потому что у меня те же вредные привычки: коньяк и сигареты. Любовницы у меня и то все были на работе. Зато, правда, венерическими ни разу не болел. Ежедневная работа плюс шесть суточных дежурств в месяц, чтобы заработать дополнительные деньги.

Опыт, конечно, но он, этот опыт, вовсе не означает, что ничему не надо учиться. Медицина постоянно меняется. Техника, материалы все постоянно меняется и с огромной скоростью. Раньше меня это радовало, теперь – почему-то нет. Я уже не успеваю. И вот я прихожу к тому, что я прожил жизнь зря. Уже все заметили: что я ни говорю, то всегда начинаю: "Один больной рассказал…", а своего ничего у меня нет.

Совершенно бессмысленная жизнь!

Он говорил еще Борискову о том, что в своей жизни почти ничего не видел, нигде не был. Огромный и прекрасный мир остался для него свершено неоткрытым. Он переживал о том, что острова Фиджи будут стоять без него, что у него ничего нет, и даже детям нечего было оставить в наследство. И еще рассказал, что с год назад получил за клинические испытания довольно приличные деньги, и что у него даже возникла мысль наконец отправиться в путешествие, но на это не было ни сил, ни мужества, и ни, что самое главное, решимости. Тогда он поехал на дачу, сел вечером на веранде пить чай, и подумал:

"Господи, и ничего мне больше не надо, мне и так хорошо!"

Он обожал дачу за то, что там не было телефона, и пришел в отчаянье, когда появились мобильники.

– Сколько лет я работаю? – с жаром говорил он Борискову, которому от выпитого всегда бросало в сон и он маятником раскачивался на стуле, пытаясь попасть зубчиками вилки в горошек. – Считай, почти тридцать. Из них заведующим, считай, все двадцать. И все эти двадцать лет каждую ночь я постоянно боялся, что мне позвонят из отделения и скажут что-нибудь плохое. Так, наверно, мелкий частный предприниматель боится налоговой инспекции. Всегда ведь что-то нарушено. Нет, тут хуже – те боятся только днем, они могут закрыть на ночь магазин или офис и пойти домой. Врач – не может. Только на даче две ночи спал спокойно. А тут еще, будь они неладны, появились мобильные телефоны. И все. Помнится, я действительно по-настоящему отдохнул только года два назад на Селигере, в палатке – туда не доставала сеть, и сам телефон был отключен, потому что сел аккумулятор, а электричества не было. Я там никуда не спешил, только ловил рыбу, спал, читал книги, купался и не боялся, что мне позвонят с работы и скажут, что кому-то плохо. И еще… По восточной философии существует три периода жизни мужчины: юность, зрелость и старость, и в каждом периоде есть свои ценности: в юности это – любовь, в зрелости – творчество, а в старости – покой. И только они приносят человеку счастье. В старости и зрелости любовь уже не приносит такого счастья и удовлетворения, как в юности. Так же и для юности ненормальна тяга к покою. Всему свое время…Увы!

Хирург был прав: звонки мобильного телефона действительно здорово доставали. У кого что болело, тот тут же и звонил. Что касается путешествий, то не факт, что и это дало бы хирургу ощущения счастья.

У Борискова был один такой знакомый – самый что ни есть настоящий немец Оскар. Тут недавно встретил его у себя на второй работе – в медицинском центре "Парацельс", с которым немец сотрудничал. Оскар как всегда широко улыбался, но выглядел несколько усталым. Он работал на немецкую компанию, говорил на трех языках, постоянно ездил в разные страны. Его личным рекордом было сто шестьдесят три перелета на самолетах за один год. По большому счету это было просто невыносимо, но ему за это платили очень хорошие деньги. Пространство для него уже давно потеряло ориентиры. Денежные купюры и монеты разных стран (кроны, евро, доллары, рубли) перемешались в его карманах и в его бумажнике. На его руке желтела "Омега" с неизвестным временем. Он давно забыл о бедности, но и об отдыхе тоже. Просыпаясь утром с женщиной, он не всегда мог вспомнить ее имя и язык, на котором с ней говорил накануне. Это начало его несколько пугать.