Холодная ярость - Дмитрий Петров

- Прости, Господи, меня, грешную...

Потом снова обернулась к Вербину: губы ее по-прежнему были поджаты, а в глазах стояла горестная суровость.

- Понаехали к нам всякие, спасу от них нет.

- И куда только смотрят там, наверху? - поддакнул майор, качая сокрушенно головой.

Чай оказался очень вкусным, старушка не пожалела заварки, и аромат приятно щекотал ноздри при каждом глотке. А уж про варенье и говорить нечего - тут хозяйка оказалась настоящей мастерицей.

- А на детей их хотя бы посмотрите, - заметила старушка горестно. - Вы видели этих детей? Старшие - настоящие бандиты, сразу видно, а у младших у всех педикулез. Если бы они в школу почаще ходили, их бы сразу приметили и взялись, а так...

- Что вы сказали? - удивился Владимир. Ему было неловко признаться, что он забыл значение этого слова - педикулез. - Что это такое?

- Вшивость, - коротко пояснила Маргарита Васильевна, и майор невольно улыбнулся. Ах, ну да, конечно. Просто педикулез так редко сейчас встречается, что он даже забыл. Педикулез, вшивость - это термины из далекого прошлого: Гражданская война, Отечественная, вошебойки, сыпной тиф и всякое в таком же роде.

- Вы сами видели? - уточнил он, и хозяйка кивнула.

- Конечно, сама, - подтвердила она. - На лестнице когда встречаемся, вижу.

Я ведь сама - медик, как же мне не видеть?

- Да-а? - вежливо протянул Владимир, и старушка снова заулыбалась - на этот раз гордо.

- Я сама медик, - подтвердила она. - И сын у меня тоже стал медиком. Но инородцам этим я ничего про вшивость у их детей не говорю: сами должны видеть.

А связываться с ними опасно, тем более в моем возрасте, вы сами видели, что это за дикие звери. Вот вы и напишите про все это, - попросила Маргарита Васильевна. - По радио расскажите о том, как русскому человеку, который православный и ветеран труда, от инородцев житья не стало. Так каждый вечер и топочут, так и бьют по голове, будто обухом, управы на них нет никакой.

- Можно поближе рассмотреть ваши иконы? - спросил он и, встав из-за стола, приблизился к заветному углу. Тяжелым торжественным блеском сверкало золото и серебро старинных окладов. Под иконостасом горела крупная ажурная лампада, отбрасывая свет на изображения святых.

Форточка в находящемся рядом окне была открыта, так что врывавшиеся в комнату порывы ветра с реки иногда слабо колебали пламя в лампаде и язычок огня колебался. От этого шевеления света на иконах казалось, что строгие изможденные лица святых движутся, что они живые.

- Очень красиво, - задумчиво произнес майор, не в силах оторвать взгляд от волшебного зрелища.

Милицейская работа, в особенности в "полиции нравов", не позволяет слишком часто задумываться о душе, о потустороннем мире. Конкретная жизнь с ее безобразиями и рутинной суетой захлестывает с головой, оттого Вербин так оценил для себя эту внезапную остановку подле чего-то прекрасного, заставившего его вспомнить о том, что жизнь состоит не только из преступников и маньяков...

- А вы ходите в церковь? - с оттенком подозрительности поинтересовалась старушка.

- Нет, - покачал головой Вербин. - К сожалению, нет. Я не верю в Бога.

Наверное, это очень плохо...

- Это совсем неважно, - улыбнулась Маргарита Васильевна. - Какая разница?

Ведь вы - русский человек? Ну а раз так, то должны быть православным.

Майор вернулся к столу и сел обратно. На последние слова старушки он только пожал плечами, потому что не понял их. Ему всегда казалось, что национальность и религия - совершенно разные вещи. Хотя, наверное, ей лучше знать, раз она такая набожная...

- Мне казалось всегда, что сначала нужно все-таки верить в Бога, осторожно заметил Вербин. - Конечно, может быть, я ошибаюсь...

- Ошибаетесь, - еще мягче, чем прежде, перебила его старушка. Ее взгляд теперь лучился добротой и почти святостью, как будто в нем отражались взгляды святых с иконостаса, висящего напротив. Она улыбалась и накладывала гостю новую порцию домашнего варенья, на этот раз из слив, распространявшего по комнате удивительно уютный аромат. - Ошибаетесь, - повторила она. - При чем тут какой-то Бог? Разве в этом дело? Мы с вами - русские люди, а православие - это родное, наше великое и мудрое прошлое. Заветы отцов, традиции народа. Разве не так?

Майор неопределенно усмехнулся в ответ и снова встал, с интересом поглядывая в сторону столика, стоявшего прямо под поразившим его иконостасом.

Он вдруг начал догадываться, к чему клонит старушка. Сделав шаг в угол и продолжая слушать Маргариту Васильевну, Вербин слегка наклонил набок голову, чтобы разглядеть корешки на книгах, стопкой выложенных под иконами.

"Протоколы сионских мудрецов", прочитал он. "Берегитесь сектантов", "Жидомасоны - кто они?". Молитвенник на церковно-славянском языке завершал перечень и лежал снизу, что и понятно - на церковно-славянском языке много не прочитаешь...

"Библии нет, - машинально отметил про себя Вербин. - Хотя что тут странного? С этими книжками Библия вряд ли сопрягается: тут уж либо одно, либо другое".

- Но вот вы же крестились на иконы, - решил спросить Вербин, - я сам только что видел. Зачем же креститесь, если в Бога не верите?

Маргарита Васильевна посмотрела на него так, словно он был несмышленым ребенком.

- Это обычай предков, - молитвенным голосом ответила старушка. - Это святой знак, оберегающий русского человека от напастей, от зла, которым наполнен мир. Наши обычаи, обряды - лучшее, что есть на земле. Это - то, что хотят у нас отнять всякие инородцы. Они хотят, чтобы мы стали Иванами, не помнящими родства. Да вы кушайте варенье, добрый человек. Если понравится я вам могу и с собой положить, домой деточкам отнесете.

Попрощавшись с радушной хозяйкой, майор спустился ниже этажом. От встречи у него осталось смятенное чувство. С одной стороны, он увидел перед собой необычайно чистую, опрятную старость. Старость человека, чья жизнь наполнена глубоким осознанным смыслом. Сама комната с красивыми иконами, с лампадой, с выметенными полами и аккуратно застеленной старушечьей кроватью говорила об этом. Дай Бог каждому в старости вести такую жизнь.

Но с другой стороны...

"Странная какая-то религия, - подумал Вер-бин. - Религия без Бога. Нужно только быть русским и ненавидеть инородцев, а остальное как же - само собой?"

Впрочем, думать обо всем этом не было времени. Владимир уже много лет назад положил себе за правило не предаваться размышлениям об отвлеченных вещах, которые в данный момент его не касаются непосредственно. Он только как бы помечал их в мозгу, а потом укладывал куда-то глубоко-глубоко, подальше, чтоб не отвлекали и не мучили понапрасну, в ущерб вещам реальным. А об отвлеченных предметах он подумает как-нибудь на досуге - когда выйдет на пенсию.

После того как Марина обошла все школы города, "подозрительных" детей оказалось в списке семьдесят девять человек. Со всеми следовало побеседовать, причем действовать нужно было осторожно, чтобы никого из ребятишек не напугать.

Действительно, нельзя же спрашивать ребенка: "Скажи, Петя, тебя не трахали взрослые дяденьки? А другие дяденьки в это время не снимали это на пленку?"

За такие вопросы в два счета вылетишь со службы.

Разговаривать нужно очень осторожно, очень бережно и аккуратно. Но если вести себя так, то, скорее всего, и не добьешься признания от тех, кого на самом деле ищешь. Те ребятишки, которые участвовали в съемках, наверняка не захотят признаваться.

К удивлению Марины, Инна Менделевна Збарская согласилась помочь мгновенно.

Стоило Марине рассказать старой доцентше о проблеме, с которой столкнулась, как Збарская тотчас кивнула головой и лицо ее приняло непреклонное выражение.

- Мы найдем их, - сказала она, хищно шевеля усиками над верхней губой. - Мы разыщем этих гадов, и они будут наказаны. Не сомневайтесь, Мариночка.

- Да нет, - улыбнулась та. - Вы не правильно меня поняли, Инна Менделевна.

Искать гадов будем мы - милиция, а вы могли бы помочь определить, кто из детей подвергался этим ужасам. Пока у нас семьдесят восемь человек. Вы ведь сможете побеседовать с ними? Жертвами преступников был кто-то из них.

Они сидели на кафедре, куда Марина пришла впервые после долгого перерыва.

В последний раз она была тут еще до защиты диплома, на пятом курсе. Как много в ее жизни случилось за это время, как сильно изменилась она сама! А на кафедре, казалось, жизнь остановилась, тут не было заметно никаких изменений.

Наверное, в учебном заведении так и должно быть. Студенты учатся, получают дипломы и разлетаются по всему свету. У каждого будет своя судьба, большинство может и не вспомнить потом об институте, о годах, проведенных здесь. А институт остается прежним, таким же, как годы и десятилетия назад. В нем продолжают учиться новые молодые люди, чтобы потом уступить место другим.

Правда, сама Инна Менделевна сдала за то время, что Марина ее не видела. Растолстела еще больше, и сильнее стала одышка. Громадный мастодонт с трудом теперь ковылял по коридору, но в глазах старой доцентши по-прежнему блистал неугасимый огонь, которого так боятся все окружающие.