Франкенштейн: Антология - Стивен Джонс

— Чарли, как я поняла, для своего хитроумного изобретения ты использовал часть останков твоего дорогого прадедушки?

— Ну… да. Видишь ли, материалы чертовски трудно достать, так не пропадать же старику впустую…

— Даже не оправдывайся. Я могу понять твое стремление к практичности, но не следовало касаться грубыми руками своего прадеда. Он не твоя собственность. Некоторым образом он принадлежал всем нам, и, естественно, нужно было спросить разрешения — хотя бы у меня.

Чарли потупился:

— Прости, тетушка. Я не подумал.

Тетушка Матильда кивнула:

— В этом-то и беда молодого поколения — они никогда не думают. Что ж, я сказала все, что собиралась сказать. Вопрос закрыт. А теперь поведай мне подробно о своем изобретении. Что оно может делать?

Тетушка и племянник внимательно наблюдали, как Оскар обогнул кухонный стол и плавно покатился в сторону гостиной, где сидел, взвешивая безумную идею стать трезвенником, дядюшка Джордж. Чарли, как все истинные художники, не рассматривал свое творение в свете презренной корыстной пользы, так как, насколько он помнил, барон Франкенштейн не ждал от своего монстра никакой выгоды.

— Ну, — произнес он после минуты задумчивого молчания, — я мог бы обучить его кое-какой мелкой работе по дому. Подбирать письма с дверного коврика, пробивать дырки в жестянках со сгущенкой и тому подобное.

Тетушка Матильда не стала комментировать предложения племянника, она вслушивалась в блеющие звуки, доносящиеся из гостиной:

— Г… дееее… к… дьяаааа… воооо… луууу… моооо… и… ноо-оо… гииии?

— Какая жалость, что ты сохранил ту часть своего прадеда, которая любила сквернословить, — пробормотала она.

Раздался громкий — и уже знакомый — крик; только теперь он был гораздо громче и гораздо длительнее: он был воплем того, кто пересек границу страха и ступил в черно-белую страну, где реальность обретает форму дикой фантазии. Затем из гостиной вылетел дядюшка Джордж; двигался он со скоростью, которой позавидовал бы и человек гораздо моложе, к тому же не поддерживающий тесные отношения с бутылкой виски. Оскар следовал за ним по пятам. Катился он плавно; глаза сверкали, точно задние фары автомобиля; голова была опущена; хорошо смазанные колесики вращались беззвучно; создавалось явное впечатление, что он, по крайней мере в данный момент, очень счастливый маленький монстр.

Крик дядюшки Джорджа, протаранившего заднюю дверь, превзошел все прошлые попытки; а Оскар, вероятно решив, что он с лихвой исполнил свои обязанности, подъехал к своему создателю и проблеял два слова:

— Чеееер… тоооов… дуууу… раааак…

— Ты должен сделать что-нибудь с культурой его речи, — решительно заявила тетушка Матильда. — Его ругань поистине крайне неприятна.

Уверен, все полагают, что самодельных монстров должен ждать скверный конец. Они сгорают в подожженной мельнице, растворяются в озере кислоты или же взрываются, потянув удачно оказавшийся под рукой рычажок, который каким-то загадочным образом воспламеняет тонну динамита. С точки зрения одной только морали было бы замечательно, если бы я мог написать, что нечто подобное случилось и с Оскаром, но истина монстр, чей лик не скрыть, как ни старайся, — вынуждает меня признаться, что он в настоящий момент вполне жив и здоров.

Раз в неделю Чарли меняет ему батарейку; он научил Оскара подбирать с коврика газеты и письма, пробивать рогами отверстия в банках со сгущенным молоком и поносить всякого, кто явится в то время, когда тетушка Матильда смотрит «Улицу коронации». Но, если честно, последнее случается не слишком часто, так как гости у них теперь скорее исключение, чем правило.

Дядюшка Джордж вступил в «Братство трезвости», и его дважды показывали по телевизору; своими описаниями ужасающих следствий употребления крепких спиртных напитков он внушил зрителям сильнейшую тревогу и отчаяние.

Сейчас Чарли задумался о создании Оскару пары, но этому, естественно, препятствует все та же банальная проблема — отсутствие материалов. Он приглядывается — покуда теоретически — к тетушке Матильде, но поскольку старая леди, похоже, проживет в добром здравии еще лет двадцать, то, видимо, тот миг, когда благодушное самодовольство научного мира встряхнет рождение Монстра-Сделай-Сам, сделанного самими монстрами, откладывается.

Кстати, если вдруг у вас имеется никчемная дряхлая родственница — вы уж черкните мне пару строчек.

БЭЗИЛ КОППЕР

Лучше умереть

Дебютом Бэзила Коппера в жанре хоррор стал рассказ, опубликованный в «Книге ужасов от „Pan“. Пятый выпуск» («The Fifth Pan Book of Horror Stories») в 1964 году. С тех пор как в 1970 году Хоппер решил полностью посвятить себя писательской деятельности, он опубликовал сборники «Еще не в сумерках» («Not After Nightfall»), «У изголовья зла» («From Evil's Pillow»), «Под эхо шагов» («When Footsteps Echo») и «Дальнейшее — тьма» («And After the Dark»).

Он написал более пятидесяти триллеров о частном детективе из Лос-Анджелеса Майке Фарадее. Среди романов Коппера «Огромное белое пространство» («The Great White Space»), «Проклятие насмешников» («The Curse of the Fleer»), «Некрополь» («Necropolis»), «Волчий дом» («The House of the Wolf») и «Черная смерть» («The Black Death»). Миннеаполисское издательство «Fedogan & Bremer» переиздает в твердой обложке его произведения, посвященные приключениям героя а-ля Шерлок Холмс, созданного Августом Дерлетом: уже вышли «Подвиги Солара Пенса» («The Exploits of Solar Pons») и «Мемуары Солара Понса» («Recollections of Solar Pons») (обе книги с иллюстрациями Стефани Кейт Хоукс). Коппер также написал статью о Дерлете и серии «Солар Лоне» для американского издательства и еще одну, о ликантропии, для американского журнала.

Нижеследующий рассказ перекликается с известным произведением автора, повествующим о коллекционировании кинофильмов, — «Отпечаток в янтаре» («Amber Print»)…

— Лучше умереть! — возбужденно воскликнул Роберт, когда Борис нажал рычаг.

Лаборатория в башне взорвалась пламенем и рассыпалась в прах.

— Круто! — сказал Роберт, привстав, чтобы приглушить звук, когда по экрану поползли финальные титры «Universal».

Джойс, как раз просунувшая голову в дверь кирпичной пристройки, где муж устроил свой кинозал, зевнула, глядя на сотни жестяных коробок с пленками, выстроившихся вдоль тридцатифутовой стены, и на металлические полки, на которых бликами отражался свет экрана. Обычно архивные сокровища Роберта были задернуты шторой, но в тот вечер он почему-то забыл их закрыть. Когда в проекторе докрутились последние метры пленки, в комнате зажегся свет.

— Ты, наверно, в сотый раз смотришь «Невесту Франкенштейна», — устало сказала Джойс.

Глаза Роберта сияли.

— И до конца года посмотрю еще раз сто. Классика не стареет!

Джойс покачала головой:

— Чай готов. Можно надеяться, что ты сегодня подстрижешь газон?

Роберт изобразил притворное раскаяние:

— Едва ли. У меня еще две невскрытые посылки с фильмами.

— Я по горло сыта живыми мертвецами, — проговорила жена, и в ее голосе прорезалась сталь. — Эта коллекция тебя убьет.

Роберт хихикнул, зачарованно уставившись на две большие коробки рядом с креслом для просмотра.

— Какая смерть!

Дверь захлопнулась, отрезав продолжение, и он, несколько смущенный, выключил свет и прошел в дом. Пара пила чай в молчании, взгляд Джойс обжигал ему щеки. Привлекательная темноволосая женщина тридцати шести лет с трудом сдерживала раздражение. Муж тратит деньги на никому не нужную коллекцию фильмов, а ей, чтобы оплачивать счета, приходится вкалывать на нудной секретарской должности.

Роберт раскрошил в чай кусочек тоста и с удовольствием съел.

— Думаю, в посылке «Ночь живых мертвецов», — заговорил он наконец. — Мы ее давно ждали.

— То есть ты ждал, — с намеком подчеркнула жена.

Она встала, чтобы собрать посуду, всей спиной выражая крайнее неудовольствие. Задержалась у буфета, отрезав себе тонкий ломтик сливочного гато, который они начали за обедом.

— Я сегодня вернусь поздно. У нас совещание, а потом мне надо будет кое-что допечатать.

— Не забудь ключи, — рассеянно бросил Роберт, мысли которого уже заняты были пакетами, дожидавшимися в кинозале на дальнем краю сада. Он любовно глянул на крышу пристройки, видневшуюся сквозь арку с вьющимися розами за французским окном. — Может, я буду там.

Глаза Джойс, стоявшей с ножом в тонкой ухоженной руке, блеснули сдерживаемым гневом.

— Тебе не отрезать?

Роберт покачал головой:

— Лучше еще чашку чая, будь добра.

Джойс наливала ему чай в том же тяжелом молчании, под однообразное негромкое гудение механической косилки за окном.

— Кстати, — кисло заметила она, — Карлофф не говорил: «Лучше умереть». Ты столько раз смотрел, а до сих пор не запомнил диалогов.