Анжелика. Королевские празднества - Анн Голон

Приближенные, стоявшие снаружи, поджидали момент, когда короли появятся на пороге и нужно будет суметь открыть двери так, чтобы оба правителя покинули кабинеты одновременно. Так и вышло. Вернувшись в зал, где они совсем недавно принесли клятву, Людовик XIV и Филипп IV попрощались друг с другом с исключительной галантностью и почтением. Молча, кланяясь вместе с придворными, они постепенно отступали назад, словно в хорошо отрепетированном танце. Сердце каждого из присутствующих замирало от переполнявшего их волнения.

Стоило королям поставить подписи, как снаружи, с испанского и французского берегов реки, раздались оглушительные залпы мушкетов и аркебуз. Следом загрохотали пушки Фонтарабии, оповещая подданных обеих стран, что «союз двух королевских семейств только что скрепили печатями и наконец-то наступил мир».

Офицеры королевского дома и их секретари спрятали бесценные документы в сумки из вышитого бархата.

Фазаний остров потонул в радостном шуме, выкриках и восклицаниях, но вскоре всеобщее ликование сменилось ощущением, что уже все темы исчерпаны и им, участникам торжественной церемонии, больше нечего сказать друг другу.

Снаружи, под голубым небом Страны Басков, многочисленные лодки и мелкие суденышки, украшенные орифламмами, облепили берег. Сидящие в них музыканты исполняли торжественные мелодии. Тем временем солнце клонилось к закату.

Испанский король сообщил, что вернется завтра, к трем часам.

После чего Филипп IV с дочерью покинули дворец, дошли до пристани и, сев в лодку, уплыли в Фонтарабию, а Людовик XIV, его мать, брат и кардинал возвратились в Сен-Жан-де-Люз.

Наступил новый день. Или точнее — день расставания.

В Фонтарабии рано утром король зашел в комнату дочери, чтобы попрощаться с ней наедине. Его страдания были невыносимы. Глядя на них, Мария-Терезия разрыдалась. Нетрудно догадаться, что в то последнее утро они предавались воспоминаниям о пережитых ими мгновениях счастья, о жизни отца и дочери, наполненной взаимной привязанностью и уважением, радостью и весельем торжественных светских и религиозных празднеств, среди восторженно приветствующих их испанцев.

В два с половиной часа пополудни король покинул дворец. Его шляпу, как и во время свадебной церемонии по доверенности, украшали удивительные драгоценности испанской короны: бриллиант «Зеркало Португалии» и знаменитая жемчужина «Пелегрина».

Их Величества сели в карету.

На пристани они прошли к ставшей уже привычной габаре и отплыли от берега под аккомпанемент музыкальных инструментов, в сопровождении неизменной флотилии из нарядно украшенных лодочек, с орифламмами, развевающимися по ветру.

В это же время в Сен-Жан-де-Люзе королевская семья и кардинал Мазарини готовились выехать к Бидассоа в карете, обитой вишневым бархатом, с темно-красными, украшенными золотым и серебряным позументом шторами и запряженной восьмеркой белоснежных лошадей.

Сегодня, в день последней встречи и расставания, первую скрипку играла Анна Австрийская. Именно сестре и ее охране Филипп IV должен был передать свою дочь, ее невестку и племянницу. Именно ей предстояло впервые провести Марию-Терезию по французской земле и обеспечить молодой королеве достойный прием в новой стране. Ведь до обряда венчания юный король не имел права сопровождать и защищать супругу…

Торжественная церемония бракосочетания произойдет послезавтра в церкви Сен-Жан-де-Люза.

Королева-мать появилась на берегу, шествуя между сыновьями — Людовиком, королем Франции, и Филиппом, герцогом Орлеанским, в сопровождении камер-дамы и одной из фрейлин.

Анна Австрийская распорядилась, чтобы мадемуазель де Монпансье и все придворные дамы остались в ее дворце и готовились оказать достойный прием молодой королеве, когда вечером та прибудет.

Костюм короля Людовика XIV и черное платье вдовствующей королевы сверкали великолепными драгоценными камнями, а наряд Филиппа Орлеанского хоть и отличался некоторым избытком кружев и лент, тем не менее являл собой прекрасный образец французской элегантности.

Оба королевских двора также прибыли во Дворец переговоров.

Великой Мадемуазель стоило немалых усилий отказаться от последней встречи на Фазаньем острове, но сейчас гораздо важнее направить все внимание и все заботы на создание уютной обстановки для королевы Марии-Терезии, благодаря которой на Европу снизошел мир. И поэтому принцесса смирилась и, как и просила Анна Австрийская, старалась изо всех сил, чтобы оказать инфанте достойный прием на французской земле.

В последний раз в роскошной резиденции на Фазаньем острове великие мира сего остались наедине. Министры и придворные отошли в дальний конец зала.

Августейшие особы беседовали о каких-то пустяках, обменивались первыми приходящими на ум бессмысленными и пустыми словами, неуместными в столь важный момент. В последний раз эти близкие друг другу люди любовались золотым блеском и яркими красками гобеленов. Едва встретившись, они были вынуждены расстаться вновь. Миг разлуки неумолимо приближался.

И вот время расставания пришло.

Все поднялись, король Филипп IV крепко обнял сестру. Та хотела взять руку племянницы, а теперь и невестки, чтобы привлечь ее к себе, но Мария-Терезия упала к ногам отца и, обливаясь слезами, принялась целовать ему руки, а Людовик XIV и Филипп Орлеанский во внезапном порыве бросились к испанскому королю, раскрывшему им свои объятия.

Кромку ковров — пограничную линию между королевствами — истоптали и смяли. Августейшая семья, отныне единая, позабыв о ней, в слезах и объятиях изливала скорбь расставания, которое, как все понимали, было навсегда и с которым не могли согласиться и смириться ни душа, ни тело.

Наконец королеве-матери удалось завладеть рукой инфанты и прижать племянницу к себе. Но Людовик XIV и его брат никак не могли расстаться с испанским королем — они плакали и повторяли, что он — брат их матери, их родной дядя, их отец, которого они почти не знали, и самый близкий родственник на земле. С трудом вырвавшись из объятий племянников, Филипп IV обратился со словами прощания и благодарности к кардиналу Мазарини и, отвернувшись, пошел по галерее. В одиночестве он прошел по ней, в одиночестве сел в позолоченную габару, в одиночестве среди следующих за ним бесчисленных лодок достиг Фонтарабии. Во дворце он бросился на свою постель, не в силах более сдерживать слез.

— Мое сердце рвалось на части при виде рыданий сестры и дочери. Но когда эти мальчики бросились мне на шею, плача, как дети, я был так потрясен, что мне пришлось уйти! — рассказывал Филипп IV.