Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

Взявшись за нож или хлеб, князь полагал на себя крестное знамение. Кто пользовался особенной его дружбой и участвовал в советах, тот сидел за столом вместе с ним, но поодаль. У прислуживающих князю ниспускались с плеч самые тонкие полотенца, а в руках были бокалы, осыпанные жемчугом. Когда князь бывает в добром расположении духа и намерен попировать, то обыкновенно выпивает бокал до дна и предлагает другим. В Московии исстари ведется, что пред обедом сам император посылает каждому хлеб. При этом все встают и кланяются князю. Когда подношения кончаются, входит придворный в сопровождении прислужников и, поклонившись князю, ставит на стол на золотом блюде молодого лебедя. Через полминуты снимает со стола и отдает кравчему с семью товарищами, чтобы нарезать кусками. Потом блюдо ставится на стол и предлагается гостям с прежней торжественностью. В это время и придворный получает хлеб от князя и уходит.

Все блюда и кубки для ста обедавших были из лучшего золота, а столы так обременены драгоценными сосудами, что даже недоставало места. Обед кончился, когда были уже зажжены свечи, потому что наступила ночь. Царь простился с обедавшими, назвав всех по именам, для того, как говорят русские, чтобы показать, что каждого хорошо знает, и чтобы тем обнаружить свое расположение. Нельзя не подивиться, какую нужно иметь память, чтобы удержать столько различных имен».

Много еще лежало на столе у Барона разных бумаг о том, как принимали русские иностранных послов в доме царском в Кремле, но не было смысла читать их дальше. Триста лет приходили в Кремль послы, разные цели были у них, кто-то удачно беседовал с русским государем и его советниками, кто-то менее удачно, но на столах стояло все то же серебро, и ничего не менялось ни во внешнем церемониале переговоров, ни в том величайшем почтении, с каким все внимали словам владыки Московского государства, перечисляли его титулы и пили за его здоровье.

Ожидаете много, а выходит мало.

Глава 5 

Заканчивались главные аудиенции, данные в Кремле иностранным послам, и в ожидании ответа русского государя могло пройти много времени. Разумно было проводить его не в праздной скуке, а в полезной деятельности, чтобы не приходилось, как Герберштейну, молить пославшего его императора о позволении уехать из Москвы, не дождавшись ответа:

«Что же до того, что мы должны поставить в известность Вашу светлость о результатах и там ожидать ответа, то это — самое тяжкое и наитягчайшее — пребывать столь долго в этой тюрьме; не изменит ли, ради Бога, Ваша светлость это намерение, ибо не вернусь и через два года».

У иностранцев было много важных и серьезных дел: следовало как можно лучше разведать, чего можно было ждать от страны, населенной московитами. Добираясь от своих домов где-нибудь в Австрии, Венеции или Франции до русской столицы через пол-Европы и пол-Московии, послы видели многое.

Главное: они своими глазами видели необозримые пространства, иногда безлюдные, но иногда густо населенные. Не оставалось сомнений, что русские, когда появится необходимость, могут прислать в помощь западным странам сколько угодно воинов. Их качества были широко известны, их давным-давно ярко описал англичанин Ричард Ченслер:

«Нет под солнцем воинов лучше, чем русские, как нет людей, столь привычных к суровой военной жизни. Никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы и снега выпадет больше чем на ярд. Солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову. Если пойдет снег, то воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него. Однако такая их жизнь в поле не столь удивительна, как их выносливость, ибо каждый должен добыть и нести провизию для себя и для своего коня на месяц или на два, что достойно удивления. Сам он живет овсяной мукой, смешанной с холодной водой, и пьет воду. Его конь ест зеленые ветки и прочее, стоит в открытом холодном поле без крова и все-таки работает и служит русскому хорошо. Я спрашиваю вас, много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы месяц?»

Захотят ли русские присылать на помощь западным европейцам своих воинов — другой вопрос. В Европе о Московском государстве думали по-разному. Кто-то считал, что это очень богатая страна, что в ней неисчислимое количество драгоценных камней, соли, зерна, леса, мехов, и что все это получить очень легко. Кто-то думал, что в Московии ничего не растет, а народ там настолько дикий, что и не пытается хоть что-нибудь вырастить. Кто-то полагал, что русские бывают пьяны круглый год и не в состоянии заниматься чем-либо полезным. Были и такие, кто говорил, что русские гораздо праведнее европейцев и воистину подлинно христианский народ.

Да, подумал Барон, пришла пора объединяться. И, конечно, не одним славянам, как полагал Юрий Крижанич, но всем европейским христианским народам. Объединившись, они смогут остановить могучий натиск исламской Порты и не дать Полумесяцу торжествовать над Крестом. Но предпосылка объединения — понимание. Чтобы сражаться вместе, надо знать и доверять друг другу.

Когда послы находились в Москве, им многое должно было вменяться в обязанность. Следовало постараться разведать, не будет ли в ближайшее время исходить от русских какая-либо опасность, и, главное, какую пользу можно извлечь из дружественных отношений с ними, чем в действительности богата их страна, и какую часть своих богатств, если они у них есть, русские готовы разделить с соседями. Главное же богатство Московского царства — люди. Их и надо понять.

Именно такова была цель ожидаемого императором Священной Римской империи от Барона подробного описания Московии. Император надеялся, что его доверенный слуга сумеет из многочисленных книг, дипломатических донесений и путевых заметок, которые были написаны иностранцами, жившими в Москве, извлечь зерно истины. Но более всего император доверял государственному опыту, житейской мудрости и проницательности старого посла.

Земля и недра

Исчерпывающую характеристику давней Московии дал еще Герберштейн. Его талантливым пером были обрисованы границы Руссии и земли, ее составлявшие. Повторять книгу Герберштейна Барон не видел смысла, она была хорошо знакома всей грамотной Европе, и любой человек, заинтересовавшийся русским государством, мог легко найти Московию Герберштейна. Однако казалось интересным сопоставить описания XVI века с наблюдениями более поздних путешественников, например, такого внимательного автора, как Олеарий:

«Обширная страна эта во многих местах покрыта кустарником и лесами, большею частью — соснами, березами и орешником; много мест пустынных и болотистых. Тем не менее, однако, ввиду доброго свойства почвы, земля, где она хоть немного обработана, чрезвычайно плодородна (исключая лишь немногие мили вокруг города Москвы, где почва песчаная), так что получается громадное изобилие хлеба и пастбищ. Голландцы, например, признают, что несколько лет тому назад, во время большой дороговизны, Россия сильно помогла им своим хлебом. Редко приходится слышать о дороговизне в этой стране. В иных местах в стране, где хлеб не находит сбыта, земля не обрабатывается более, чем требуется для надобностей одного года, хотя это было бы возможно. Там никаких запасов не собирают, так как все уверены в ежегодном богатом урожае. Поэтому-то они и оставляют много прекрасных плодородных земель пустынными, как я сам это видел, проезжая через некоторые области с тучным черноземом, которые там поросли такою высокою травою, что она лошадям покрывала брюхо. Эта трава также, ввиду изобилия ее, ни разу не собиралась и не употреблялась для скота.

Следует удивляться и тому, о чем нам сообщали в Нарве: на русской стороне, сейчас же за рекою, земля гораздо лучшая, и все растет быстрее и лучше, чем по сию сторону Нарвы в Аллентакене, хотя отделяется одна сторона от другой лишь рекою. В этом месте в Ингерманландии так же, как и в Карелии, России и Лифляндии на севере, земледелец бросает семена в землю всего за три недели до Иванова дня[59]. Затем семя, ввиду постоянного согревания солнцем, которое еле касается горизонта при закате, на глазах у наблюдателей растет, так что в течение семи или самое большее восьми недель успевают и посеять и пожать. Если бы они и пожелали раньше совершить посев, все равно семя не могло бы приняться вследствие скрытого в земле мороза и холодных ветров.

У русских и в отношении жатвы имеется то преимущество перед лифляндцами, что они обыкновенно могут собрать свой хлеб сухим в амбары и кучи, в то время как лифляндцы принуждены сушить свое зерно на огне. В каждом сельском имении там имеются особо построенные сараи или дома, называемые у них ригами; в них хлеб, пока он еще в колосьях, накладывается на бревна, над печью, вроде таковой в пекарне; затем разводится огонь и поднимающимся жаром зерно сушится. Часто бывает, что подобные риги сгорают вместе с хлебом. Зерно, которое некоторое время сушилось в подобной сушилке, не дает такого хорошего семени для посева, как то, что само высохло. В некоторых местах, особенно в Москве, имеются и великолепные садовые растения, вроде яблонь, груш, вишен, слив и смородины. Положение, следовательно, здесь совершенно иное, чем то, что изображают Герберштейн, Гвагнин и другие писатели, утверждающие, будто в России, вследствие сильного холода, совершенно не находится плодов и вкусных яблок. Между другими сортами яблок у них имеется и такой, в котором мякоть так нежна и бела, что если держать ее против солнца, можно видеть зернышки. Однако, хотя они прелестны видом и вкусом, тем не менее, ввиду чрезмерной влажности, они не могут быть сохраняемы так долго, как в Германии.