И я там был - Юлий Ким

Этот текст как-то был произнесен приятелю Давида, также ветерану и поэту, по дороге на некий выпивон.

Демидыч снисходительно подтвердил справедливость моих восторгов и скромно добавил:

– А я и сейчас спокойно держу и шестьсот, и семьсот, а под хорошую закусь хоть кило.

– За один присест?

– За один.

– И на следующий день?..

– Могу работать.

– !!!

Однако, когда дело дошло до практики, оскандалился мой Демидыч, и до трехсот не дотянул – сомлел. И Давид таким образом еще более вырос в моих глазах.

Дома он обычно возглавлял упомянутый стол, перед ним был прибор и непременно пепельница, а рюмку он доставал сам из буфета за спиной – такой массивный, красного дерева буфет, глухой, как комод.

Рюмка же была своя, именная, граммов на семьдесят.

– Это моя личная рюмка: она точно равна одному моему глотку, ни больше, ни меньше.

В последние годы прочим напиткам он предпочитал коньяк. Если не было, допускал варианты. И в последний день, 23 февраля 90-го года, в Таллинне, где он вел пастернаковский вечер, пока дело шло своим чередом, он в кулисах обсуждал с Гердтом привычную проблему: дадут им по окончании работ коньяку или нет? Про это мне Гердт рассказывал. А я кивал: картина была знакомая.

Каждое лето в пярнусском Доме офицеров объявлялся вечер встречи с поэтом Д. Самойловым. Естественно, поэт широко приглашал на свой вечер всех случившихся к этому дню знакомых, а иных усаживал рядом с собой в президиум, например Сашу Юдахина, или Алика Городницкого, или меня, или всех вместе. Затем поэт объявлял вечер встречи с Д. Самойловым открытым и для начала с удовольствием представлял своих друзей, согласившихся поучаствовать, а представив, давал слово каждому по очереди. Саша Юдахин доставал свою очередную книжку и с полчаса читал оттуда. Следом Алик Городницкий – либо рассказывал про Атлантиду – он ее искал, либо тоже читал стихи, и тоже с полчаса, а там уж и я все свои полчаса развлекал публику песенками, – так время и летело себе.

В заключение вечера вставал Давид и, выдержав значительную паузу, читал:

Сороковые, роковые,Свинцовые, пороховые!..Война гуляет по России,А мы такие молодые! —

и читал, как всегда, превосходно. На чем и заканчивался вечер встречи с Д. Самойловым.

– Ну что, дадут нам коньяку или нет? – обращался он к нам, простившись с публикой. – Вряд ли. Ну, пошли в эйнелауд.

Эйнелауд – по-ихнему буфет. Но что буфет? Чепуха – буфет, вокзал, трактир, забегаловка, провинциальный театр. То ли дело – эй-не-ла-уд. Весь просторный приморский парк в Пярну уставлен эйнелаудами, они имеют и свои прозвища: «Лягушка», «Телевизор», «Голубой Дунай». Были проложены и маршруты – в два, в три, а то и в четыре эйнелауда, благо тогда подавали еще коньяк в разлив.

Был, однако, маршрут особенный, употреблялся нечасто и требовал подготовки: эйнелауд устраивался собственными силами. Зато не было постороннего народу, ни необходимости общаться с официантами и буфетчиками, и в погожий день мы отправлялись под стены пярнусской крепости на зеленый Ганнибалов вал, идущий вдоль водяного рва и насыпанный еще при Абраме Петровиче Ганнибале, которого фельдмаршал Миних послал майором в город Пернов укреплять береговую линию против возможных шведов. Оные сведения почерпнуты из сочинения «Сон о Ганнибале». Эх, братцы! Все пройдет, наскучат и Пригов, и Еременко, и Парщиков, и многие, многие… А Давидов «Сон» по-прежнему будет волновать до слез.

На сем валу клубится множество кустов, спускающихся к воде, между коими немало уютных местечек, зело удобных для устроения мини-эйнелауда на четыре куверта. Состав одного из квартетов был такой: Давид, я, доктор Лукин (исторических наук) и Ф. Ю. Зигель, Давидов одноклассник и главный знаток НЛО, ежегодно выпускавший толстые самодельные сборники различных материалов по предмету. Отыскав приличную лужаечку, мы устраивались, вынимали из сумок необходимое, включая посуду, – и сидение на валу начиналось. Зигелю с Давидом было тогда по шестьдесят, нам с Володей – по сорок с небольшим, но сидение было общим и равным, не какие-нибудь там «отцы и дети» – ни в коем случае. Ну, может быть, гроссмейстеры и кандидаты.

Есть все-таки истина в не очень ловких строчках:

Кто из двадцатых.Кто из тридцатых,Все – из пятидесьти шестых.

Похоже, пятьдесят шестой год действительно определил общую физиономию поколения, записав в него и Давида с Зигелем, и нас с Володей, и Галича с Высоцким, и Некрасова с Буковским, но ведь Галич-то – с 18-го, а Высоцкий – с 38-го. На языке повисает слово: шестидесятники – и я торопливо захлопываюсь, чтобы не впасть в разговор хотя и волнующий, но уводящий.

Но если пятьдесят шестой год объединял наш квартет, то другой – проводил четкую грань между нами: сорок первый.

6

Военное время Давид любил вспоминать. Он провоевал все четыре года (включая, конечно, и лечение в госпиталях) – сначала в пулеметном расчете, затем, как уже сказано, в разведке. Ясное дело, вспоминал он не героические бои, а разнообразные случаи и приключения, происходившие между боями и наполненные смехом и азартом молодости. А уж воевавший фронтовик всегда был для него собеседник желанный. В Пярну и был такой, настоящий генерал, он каждое лето отдыхал там с дочерями и очень дружил с Давидом. Кроме того, он дружил еще и с местным военным начальством. Все это как-то привело к тому, что большою компанией оказались мы в закрытой военной зоне, в сосновом бору, на берегу лесной полноводной речки. Там стояла дача с сауной, просторной гостиной, камином и прочими роскошествами, – лесная вилла для комсостава. Доведя себя до белого каления в сауне, приоткрываешь дверцу и, юркнув по желобу, впадаешь непосредственно в речные струи, оглушительно холодные, чем обычно и завершается известный комплекс мазохистских банных наслаждений. Далее действо переносится в столовую, где наслаждения продолжаются, но уже гастрономически.

Между сауной и гостиной в тот раз была некоторая пауза, во время которой я бесцельно слонялся по лесу среди каких-то заросших бугров. И вдруг услышал:

– Вот здесь наверняка был НП. А вон там – КП. Тут пулемет должен был стоять. И вот тут.

– Да, хороший сектор обстрела.

И так далее, в том же духе. Может быть, вру в терминах, но не сомневаюсь в содержании: говорили профессионалы. Это были Давид и Феликс Зигель. Стоят над бывшими окопами и легко прочитывают сквозь палую хвою, оплывший дерн – как это? – боевые порядки? ходы сообщения? Как будто вчера для них все это было. Мне, например, чтобы хотя бы пленных немцев припомнить, и то надо хорошо призадуматься. А для них – как вчера. И голоса такие спокойные, будничные. И слова по делу: «Здесь, ясное дело, НП. А там КП».

Вот когда я почувствовал, кому сколько лет, то есть насколько они старше: на войну.

Эти ли окопы, военное ли расположение сауны, наличие ли настоящего генерала, а вернее – все это вместе и превратило вполне заурядное было застолье в стихийный неожиданный концерт песен военного времени. Часа, наверное, два соловьем разливалось основное трио: Давид, генерал и я – все остальные подпевали кто как мог. Никогда – ни до, ни после – не вспоминал я столько песен за один раз.

Ну, репертуар известно какой: золотой фонд, и это я без иронии. «Соловьи, соловьи…», «Эх, дороги…», «Темная ночь», «Землянка», «Ночь коротка», «Прощай, любимый город». Эти – все полностью, до словечка. А иные – по куплету, по два, дальше уже забылось…

Либо хором, но всё же вспоминали до конца. «На солнечной поляночке», «Цыганка-молдаванка», «Есть на севере хороший городок», «Артиллеристы, Сталин дал приказ» – эту пели с вариациями:

Ученики! Директор дал приказ:Поймать училку и выбить правый глаз —За наши двойки и колы.За наши парты и столы,За наши булочки и пирожки!

«Потому, потому что мы пилоты», «Пора в путь-дорогу» – и опять «Соловьи». Эх, хорошо нам пелось в тот вечер! Ведь и песни-то какие роскошные, почти все. Потому что их и сочиняли в оные времена, и пели – от души. Желая и находя в безумной жизни человеческое содержание.

7

В песнях Давид толк понимал и за собой числил несколько достижений: какую-то старинную советскую футбольную песенку, весьма в свое время популярную (посмеиваясь), и особенно из «Слоненка-туриста», из детской этой прелестной сказочки – «Цик-цик-цуцик» (гордясь).

Я все приставал, чтобы он выделил мне специальный текст для озвучания – он снизошел и подарил:

Печечка залепетала.Что она мне нашептала?Жарким шепотом ольхиНашептала мне стихи…

Я придумал простенькую мелодию, в мажоре, зато удобную для двухголосия, в терцию, и мы с дочерью моей Наташкой неоднократно ублажали Давида приятным дуэтом. Правда, по привычке либо традиции Давид поставил над этими стихами посвящение такое: «Ю. К.» – и я все время испытываю легкое недовольство, так как среди близких его знакомств имеется и Юрий Карякин. Вполне может расшифровать в свою пользу.