А в конце стоит парковочный столб - Кишон Эфраим

Настал вечер. Никто не звонил. Я дважды набирал номер Гликов и дважды в последнее мгновение вешал трубку. Может быть, Глик не заметил, что получил от меня подарок?

— Невозможно, — заверил меня книготорговец. — Я вполне четко вписал его имя в сопроводительную карточку.

Прошло два дня, два ужасных, мучительных дня. На третий день мне прислали обратно четырехтомник Черчилля с письмом следующего содержания:

"Дорогой друг! Поймите же, наконец, что за помощь, оказанную Вам 15-го ноября с.г. в 9 часов, я не требую ни благодарности, ни вознаграждения. То, что я сделал, я сделал по доброй воле и из потребности протянуть братскую руку сотоварищу, попавшему в трудное положение. Вот и все. Уверен, что Вы на моем месте поступили бы точно так же. Самое большое вознаграждение — это осознание того, что я в труднейших условиях, в джунглях эгоизма и грубости, остаюсь человеком. Искренне ваш Глик. P.S. Черчилль у меня уже есть".

Тем не менее, моя супруга нисколько не удивилась, когда я показал ей это письмо:

— Ну, конечно! Есть вещи, которые нельзя компенсировать презренным металлом. Иногда даже незначительные знаки внимания стоят больше, чем самый дорогой подарок. Боюсь только, что ты этого так никогда и не поймешь, буйвол.

Что я никогда не пойму, что? И уже на седьмой день инженер Глик получил в подарок абонемент на серию благотворительных филармонических концертов. Вечером в день первого концерта я залег в засаду на углу улицы Губермана. Придет ли он? Он пришел. Они оба пришли. Инженер Глик с супругой соблаговолили посетить подаренный мною концерт. Переведя дух, я отправился домой. Впервые за многие дни я чувствовал себя свободным от тяжкого пресса, впервые я был снова самим собой. Ровно в десять вечера зазвонил телефон.

— Мы в антракте ушли, — сказал Глик и его голос звучал сухо. — Дрянной концерт. Дрянная программа. И дирижер тоже дрянной.

— Я… Я в отчаянии, — пролепетал я. — Простите меня, пожалуйста. Я думал, что это будет неплохо, правда. Я же только хотел показать, что за тогдашнюю вашу помощь…

— Ага, дружище, — прервал меня Глик. — То-то же. Давать — это тоже искусство. Кое-кто этому так никогда и не научится. Надо не размышлять и не рассчитывать, а отдавать от всего сердца или вообще не лезть в это дело. Позволю себе привести в пример самого себя — вы помните. Когда я увидел вас тогда, стоявшего в полном отчаянии перед парковочным автоматом, я мог бы с тем же успехом сказать себе: "Чего тебе беспокоиться, ты же не автовладелец, стоящий перед парковочным автоматом, и тебе не обязательно испытывать солидарность с другим хозяином машины. Поступай так, как будто ты его и не видел. Он же этого никогда не узнает". Но поступать так — не в моих правилах. "Вот человек в несчастье, — сказал я себе. — Ты нужен ему". И тут же — вы помните — тут же десятицентовая монета оказалась в прорези автомата. Маленький жест — и больше ничего. А вы…

Я готов был поклониться буквально до земли перед столь грандиозным гуманизмом. Маленький жест. Почему же, господи, у меня нет совершенно никаких способностей к маленьким жестам? Не раздумывая, не рассчитывая, только отдавать, отдавать от всего сердца…

— Глик абсолютно прав, — констатировала самая лучшая из всех жен. — Но сейчас уже, конечно, все абсолютно ясно. Сейчас нам нужно только избавиться от последствий концертного провала.

Всю ночь мы обсуждали, что нам следует сделать. Купить Гликам отдельную квартиру? Надежные ценные бумаги? Мы просто головы себе сломали… Наконец нам вспомнилось мимолетное замечание инженера о спасительном случае. Как уж он там в своем поучительном монологе-то сказал? У меня нет машины, вот что он сказал.

— Вот оно, решение, — удовлетворенно изрекла самая лучшая из всех жен.

— Ты знаешь, что тебе следует сделать.

— Но я не смогу отказаться от своей машины, — захныкал я. — Она мне нужна чисто по профессиональным причинам.

— Вот в этом ты весь. Ты был и останешься корыстной, мелкой душонкой.

Автомобиль был отправлен Гликам с короткой сопроводительной запиской: "Счастливых поездок!", — написал я и прибавил: "Еще раз благодарю".

На этот раз Глик отреагировал позитивно. Уже на следующее утро он позвонил мне:

— Извините, что бужу вас в столь ранний час. Но я никак не могу найти в машине домкрат.

Кровь ударила мне в голову. Уже год, как домкрат был у меня украден, и я до сих пор не купил нового. Теперь Глик, возможно, на какой-нибудь пустынной улице проколет колесо и будет проклинать меня до конца жизни.

— Лечу! — крикнул я в телефон, оделся в мгновение ока, схватил такси и съездил, купил домкрат, который и следовало немедленно доставить Глику.

На бульваре Ротшильда, на принадлежащей магистрату парковке, куда допускается ставить машины только через оплату в парковочных автоматах, я увидел стоящую машину, которая показалась мне знакомой. Так оно и было. Моя машина стояла перед парковочным автоматом, и перед автоматом же стоял инженер Глик, отчаянно рывшийся в своих карманах. Я попросил такси остановиться и выскочил к Глику с радостным криком:

— Десять центов? У нас это найдется!

Глик повернулся и побледнел:

— Спасибо. Мне не надо. У меня у самого есть! У меня у самого есть!

И он продолжил судорожные поиски. А я вынул свою монету. Мы оба тяжело дышали. Потому что нам обоим было ясно, что стоит на кону. Глик выворачивал один карман за другим, но так и не находил десятицентовика. Никогда не забуду я смертельно бледного лица, с которым он смотрел, как я медленно и с наслаждением опускаю десятицентовую монету в прорезь парковочного автомата:

— Вот, пожалуйста!

На моих глазах Глик постарел на несколько лет. Он весь как-то заметно сморщился и усох, вручая мне ключи от моей машины. Из своего нагрудного кармана он извлек абонемент в филармонию и тоже передал мне с коротким вздохом. Вечером пришли цветы для моей жены. Надо отдать ему должное: он умеет проигрывать. Дымовой сигнал

Вот в чем я наверняка готов поклясться: одного автомобиля в семье достаточно. Вторая машина — это уже роскошь, которую позволяют себе только выскочки и хвастуны, неспособные энергично противостоять своим женам. С некоторых пор самая лучшая из всех жен тоже завела себе вторую машину. Это достаточно большая малолитражка, имеющая только один недостаток: она не ездит. Самая лучшая из всех жен постоянно забывает снять ее с ручного тормоза. Это попросту парализует машину. Она лишь совершает пару прыжков в совершенно неожиданном направлении. Затем начинают дымиться шины. При этом они издают такой невообразимый смрад, какой бывает только от паленой резины или каучука. Когда такое случается, моя жена тут же звонит нашему знакомому механику Микки из городской мастерской.

— Микки, — говорит она, — когда я сегодня утром…

— Я знаю, — отвечает Микки. — Снимите ее с тормоза.

С другой стороны, это недружественное отношение моей жены к тормозам имеет свои преимущества. Теперь стало очень легко определить ее местонахождение. Если, скажем, я безуспешно ищу ее по всему дому и пытаюсь выяснить, где она находится, мне достаточно только забраться на крышу и посмотреть в сторону города. Там, где поднимается небольшой столб дыма, находится г-жа Кишон. Очень практичный способ, правда, не очень оригинальный, поскольку еще индейцы и кардиналы использовали дымовые сигналы.

Счастье, как известно, всегда сопутствует глупым, и потому оно заботится о том, чтобы маленькая машина моей жены не сгорела дотла. В самый решающий момент, прямо перед смертельным инфарктом, в ней кончается бензин. Тогда она глубоко вздыхает, разок-другой чихает и останавливается. Почему моя жена всегда ездит до последней капли бензина и даже на пару капель сверх того? Почему она своевременно не заправляется? Будущие исследователи, возможно, это выяснят. Но для меня это загадка. Возможно, она надеется, что где-нибудь в пустыне Негев натолкнется на месторождение нефти. Возможно, она ждет чуда, наподобие того, что случилось при освобождении Храма в Иерусалиме, и маленький масляный светильник Маккавеев, несмотря на эмбарго, горел семь дней и семь ночей — в память об этом мы празднуем сейчас наш священный праздник света, называемый Ханука. Возможно, глубоко внутри нее живет вера, что Господь позволит и ей семь дней и семь ночей ездить с пустым баком. Пока, однако, ничего подобного не происходит, автомобиль чихает и останавливается, и в лучшем случае, если рядом с самой лучшей из всех жен сидит ее супруг, она поворачивается к нему и говорит: