Котелок дядюшки Ляо - Лев Минц

Тандыр — сооружение нехитрое. Как и все мудрые вещи. Всего-то глиняный кувшин огромных размеров, приподнятый на кирпичах над землей: в боку его проделано отверстие — для лучшей тяги. Глина нагревается медленно, зато уж, разогревшись, тепла долго не отпускает. Чтобы разогреть кувшин, бросают в него хворост, много хворосту, и ждут, пока не раскалятся стенки тандыра чуть не до белого каления. Потом прогоревшие угли оттуда выгребают, только оставляют чуть-чуть золы, чтоб тепло дольше держалось.

Тандыр раскочегарен. А пока он нагревается, рядом женщины месят тесто, хорошо промешенное, промятое тесто для тандырного хлеба. Тандырный хлеб, то есть хлеб, испеченный в тандыре, бывает самый разный, это зависит от муки, из которой его пекли. А пекут его одинаково — без огня.

Оторвав ком теста, женщина ловким движением припечатывает его к раскаленной глиняной стенке тандыра. С внутренней стороны, естественно. И хлеб, лепешка, повторяет рельеф глины, те же неровности, ту же шероховатость и даже чуть-чуть ту же закопченность. Печется хлеб быстро, а когда готов, легко отходит от стенки тандыра. Но он так горяч, что без специальной рукавицы его не взять. Корочка тандырного хлеба на ощупь тверда, но это нежная твердость; оттого так приятно хрустит хлеб на зубах. А под корочкой мякоть, ноздреватая и горячая, даже когда корочка остывает. Разломите тандырную лепешку, положите на нее кусочек масла, и масло тут же начнет растекаться, окрашивая хлеб в золотистый цвет.

В Средней Азии и на Кавказе среди множества непривычных запахов вы немедленно различите один — острый дымок, смешанный с ароматом свежего горячего хлеба. Почти из каждого двора доносится он, и, ощутив его однажды, вы никогда уже не забудете его, этот утренний запах.

И запах этот будет вам желаннее самых тонких ароматов, если знаком вам вкус тандырного хлеба…

Существует еще одно устойчивое словосочетание: «хлеб-соль» — символ гостеприимства. Его преподносят в буквальном виде почетным гостям девушки в национальных костюмах. В руках у них пышный каравай, посредине которого солонка. И почетные гости, отломив кусочек хлеба, макают его в солонку и со счастливой улыбкой едят (даже если у них бессолевая диета, что нередко, ибо почетные гости — люди, как правило, немолодые и нездоровые). Это должно означать: я ем ваш хлеб с вашей солью и становлюсь вашим другом.

Почему, кстати, с солью? Может быть, вкуснее было бы с маслом, с большим куском сыра, а то и сала? Так ведь и соль не всегда покупали в магазине, бывала она продуктом, не каждому доступным, а добыча ее содержала в себе и некоторую тайну.

Такое сейчас встретишь разве кое-где в Азии и Африке.

Глава III Человек родился

Есть дом, есть очаг, и в доме появляется новый человек. — Всех людей рожают мамы, но, оказывается, не везде: кое-где обессиленно стонет папа. — Рождение ребенка — радость, но почему иногда делают вид, что ничего не случилось? — Не удивляйтесь: так надо

…Лет двести пятьдесят тому назад патер Добрицхоффер, миссионер из ордена иезуитов, путешествовал в Парагвае по землям, населенным исчезнувшим ныне племенем абипонов.

Путь был утомителен, и до ближайшей деревушки миссионер добрался лишь под вечер. Нужно было договориться о ночлеге, и у первого попавшегося индейца Добрицхоффер спросил, где найти местного вождя.

— Вождь в своей хижине — отвечал индеец, — он не встает.

«Болен, очевидно», — решил миссионер, направляясь к указанной хижине.

Вождь возлежал в гамаке. На земле стояла плошка с каким-то отваром. Время от времени вождь протяжно стонал.

— Что с тобой, сын мой? — спросил патер, неплохо владевший абипонским наречием. При этом он достал из походной сумки табакерку, насыпал понюшку в ямку между большим и указательным пальцами, втянул носом и блаженно чихнул. — Не хочешь ли табаку?

Страсть индейцев к табаку была иезуиту известна.

— Что ты, падре, что ты! — с ужасом отвечал индеец. — Я должен воздерживаться от табака, ведь я недавно родил!

Что это? Ломаный язык недавно обращенного индейца, который на самом деле хотел сказать нечто совсем другое? Миссионеру, не первый год насаждавшему католическую веру среди абипонов, вовсе не показалось, что он ослышался. Что ж тут странного, у абипонов всегда так: после рождения ребенка его отец ложится в постель и делает вид, что ребенка родил он. Он стонет и охает, соблюдает строжайшую диету и старается избегать всего, что могло бы причинить младенцу вред.

В этнографической науке этот обычай называется «кувада». Ученые-путешественники, исследовавшие быт и нравы народов самых отдаленных уголков планеты, обнаруживали куваду в Центральной Африке и Южной Америке, в Юго-Восточной Азии и на островах Тихого океана. А в конце прошлого века явные пережитки кувады встречались во вполне цивилизованной Западной Европе: баск-отец после рождения ребенка несколько минут делал вид, что не может прийти в себя от боли.

Ученые до сих пор спорят о смысле кувады: одни видят в ней попытку отвлечь от роженицы злых духов, другие — стремление отцов подчеркнуть свое первенство в правах на наследника. Ясно одно — этот древнейший обычай связан не с каким-то определенным районом или народом, а с определенной стадией развития, через которую прошло все человечество.

У разных народов этот обычай выглядел по-разному. У одних народов отец «дублировал» мать от самого рождения дитяти, у других он, так сказать, заменял супругу после появления младенца на свет. У народов мяо и яо, живущих в горах китайской провинции Юньнань, мать после родов немедленно бралась за домашние дела, а отец тут же ложился в ее постель. В постели он пребывал сорок дней, с утомленным видом принимая соседей и родственников и слабым голосом отвечая на поздравления. Но при этом женщину-мяо освобождали от тяжелой работы, а женщина-яо, наоборот, бралась за самые трудные дела, дабы окончательно убедить недоверчивых злых духов в том, что она ничего общего с рождением ребенка не имеет.

Возникновение того или иного обычая, как правило, связано с условиями жизни народов. Потому-то так не похожи обычаи земледельцев и пастухов, племен джунглей и пустыни. Даже у близких соседей эти обычаи разные. Да это и понятно: если у земледельцев басуто из Южной Африки рождение дочери сулило еще одну пару трудолюбивых рук, то у соседей басуто — кочевников готтентотов, непрерывно воевавших из-за удобных пастбищ, радость вызывало рождение сына — будущего воина.

И потому басуто спешили сообщить отцу о рождении дочери и даже окатывали его водой, чтобы хоть как-то охладить чрезмерную радость; готтентоты же обходили соплеменника, у которого роилась дочь, стороной, потупив взор. Через два дня отец-готтентот приносил богам в жертву одну овцу: ладно, мол, если уж родилась дочь, то поберегите ее, боги, пусть живет. Зато стоило родиться сыну, как папа-готтентот закалывал трех коз.

У многих народов рождение мальчика и девочки было одинаково радостным. Но напутствовали их в жизнь по-разному. На меланезийских островах Тробриан родители говорили дочери, окропляя ее головку кокосовым молоком: «Устрой хорошо свое поле, народи детей, собери урожай». Мальчика кокосовым молоком не кропили. Его подбрасывали на руках, приговаривая: «Презирай врагов, выдерни бороду, укрась шею ожерельем, скрежещи зубами и носи с собой дубинку, когда ходишь по лесу. Будь воином!» Поскольку поля на островах Тробриан обрабатывали исключительно женщины, а поле было единственным надежным источником пропитания (даже сравнить нельзя с охотой или рыболовством!), любая женщина могла рассчитывать на замужество. Ей и украшать себя особо не надо было — и так сойдет! Иное дело — мужчина. Он должен был понравиться своей избраннице. Отсюда и ожерелье, и странновато звучащее пожелание насчет бороды — небритые мужчины на Тробриане не котировались, а бритв, разумеется, не было.

Повсюду на белом свете рождение ребенка вносит в дом кутерьму и ставит многие привычные вещи с ног на голову.

На островах Самоя в обычное время никакой мужчина не взялся бы за такую женскую работу, как приготовление пищи. На Самоя распространено было глубокое убеждение, что мужчина, занявшийся женской работой, мгновенно утрачивает воинскую доблесть, копья поднять не в силах, не говоря уже о дубинке, усеянной акульими зубами. Но все менялось после рождения ребенка: отец новорожденного сам разводил огонь, сам собирал молодые кокосы, сам готовил праздничные блюда и даже (велика же мера отцовской радости!) угощал не только гостей, но и жену! В обычные дни жена ему подносила пищу на особом блюде, а сама ела лишь потом.

Ну и конечно, в такой день в счастливом доме, где бы он ни находился на Земле, появлялись подарки. У болгар — сладости для матери; у индейцев-гуарани в Парагвае — лук и стрелы для новорожденного. Если бы кому-нибудь из гуарани довелось побывать на острове Науру, он немало шокировал бы таким подарком местных жителей, которые, приходя в дом новорожденного, никогда не берут с собой ничего острого, колющего или режущего.