Арбат - Юрий Вигорь

— Ты слушай, козел, а не гугнивь, а то я тебя самого определю, — цыкнул на него Свищ, заинтересовавшийся разговором, Он был постоянным покупателем исторических романов, что редкость среди милиционеров.

— Положим, до Нагибина эту мысль высказал Владимир Солоухин, — заметил профессор Ковальчук. От населения до народа, как говорил Скалозуб, дистанция огромного размера… В Муниципальном праве Москвы написано, что хозяином Москвы является народ. А где он, этот народ? Кто-нибудь может поговорить с ним, вступить в дискуссию, попросить о чем-то как истинного хозяина? Ну хотя бы попросить поставить в одном из городских скверов трибуну, чтобы всякий житель мог высказаться о наболевшем, посоветоваться с согражданами о введении тех или иных новаций. Такие трибуны были в Древнем Риме, они есть в Лондоне, в Гайд-парке… Даже в Одессе на Соборной площади есть такое дискуссионное место.

— Но его оккупировали в основном футболисты, — вставил профессор Подгузный. Обступившие лоток покупатели почти не вмешивались в разговор, но и не спешили уходить, предмет беседы их явно интересовал, они деловито листали книги. Стоило Косте сказать, что роман Мордовцева «Знамение времени» был запрещен царем и автор за него отсидел три месяца в Шлиссельбургской крепости, а в восьмидесятых этот роман запретили коммунисты, как тотчас находились охотники его купить за десять рублей. Сочетание рекламных слов: «был запрещен царем и коммунистами», столь излюбленное Костей, действовало магически. Под этим соусом они продали громадный тираж закисшей на складе в Книжной экспедиции на Таганке замечательной книжки «Рабы Свободы»: материалы допросов в застенках Лубянки Исаака Бабеля, Михаила Зощенко, Евгения Замятина, Осипа Мандельштама, рассекреченные материалы об отравлении Максима Горького. Выкупили они книгу по трояку, но с «разговорами», с пересказом Костей отдельных деталей допросов Бабеля, который кричал чекистам: «Вы импотенты душ, вы рабы идиотских приказов маньяка, вы никогда не читали меня, но ваши дети будут читать и смеяться над этим временем!» — продали сорок девять пачек по пятьдесят рублей. Костя с упоением рассказывал о том, как чекисты отравили Горького, это был захватывающий детектив. Агате Кристи тут нечего было делать, если учесть актерский талант Кости. Горького «травили» сперва небольшими дозами китайского яда шидзуки, иссушавшего мозг и притуплявшего болевые ощущения. Горький должен был поглупеть, но он упорно не глупел и все строчил и строчил мемуары, лежа в койке. Тогда дозы немного увеличили, и он стал впадать в полузабытье, у него начались судорожные подергивания мускулов лица. Был отдан приказ перейти на другой яд, но не сразу, а через две недели. Горький стал поправляться и снова схватился за перо и бумагу. Никому из чекистов не пришло в голову посмотреть, что же пишет любимец народа и великий правдоискатель, автор крамольных «Несвоевременных мыслей», под писавших ему смертный приговор задолго до кончины. И уже позже, через полгода после похорон, канцелярист архива на Лубянке прочел эти «посмертные записи». В них подробно были описаны все ощущения Горького от яда, он так и написал: «Меня чем-то травят, это вне всякого сомнения, горячечные видения полыхают в моем мозгу, и временами я не могу произнести ни слова, становлюсь нем, как краб, пускающий на отмели пузыри…» Канцелярист не стал докладывать о прочитанном. Листки лежали в пачке с так и не отправленными письмами Ромену Роллану почти шестьдесят лет, их не удосужились перечитать ни при Хрущеве, ни при Брежневе, ни при Горбачеве.

…Из трех арбатских лотков самый посещаемый иностранцами лоток был у почты в начале Нового Арбата. Зимой иностранцев меньше, в основном это работники посольств, фирмачи, открывшие в России «совместные предприятия», торгаши, бизнесмены. Частенько бывают и театральные критики, агенты иностранных издательств, авторы американских, немецких журналов, пишущих не только о политике, но и о том, чем жива Россия, какие у нас нынче в моде писатели, какие пьесы пользуются в театрах успехом. Многие из этих господ вполне сносно говорят по-русски. С некоторых пор постоянным клиентом лотка Кости стали критик Пол Хьюмен, сотрудник нью-йоркского журнала. Впервые этот забавный коротышка с несмываемой улыбкой На розовом пухлом личике, одетый неброско, стриженный «под голяк», как «новый русский», возник как-то под осень в субботу, когда на парапете у подземного перехода появляются «закованные» в кожу с клепками молодые баркашовцы в высоких омоновских ботинках. Они раскладывают на граните нацистские брошюрки и листовки, нацистскую газетенку. Сперва они приходили с нацистским знаменем, но милиция расценила это как открытую агитацию и попросила их убраться. Тогда баркашовцы стали появляться без атрибутов и символики, без всякой помпы, лишь бы распродать печатную продукцию. Брошюры стоили по двадцать рублей: «Русский фашистский путь», «Идеология «колеса жизни». Газетенка шла по десять рублей. Она пользовалась наибольшим спросом. За час уходило до ста экземпляров. Брошюр — не больше двадцати штук. Брали молодые люди. Скорее из любопытства, чем пристрастия к нацизму. И именно в эту субботу накатила милицейская проверка из Центрального округа. Местные милиционеры получали от баркашовцев мелкие подачки и с сонным видом проходили мимо. «Цаюшники» накинулись на баркашовцев, хотели их увезти, но те с достоинством отбивались:

— Мы ни к чему не призываем! Мы изучаем реакцию толпы, мы проводим научное социальное исследование — как люди реагируют на подобную литературу! — кричал молодой высокий парень с щегольскими тонкими испанскими усиками и мефистофельской бородкой. — Сегодня в России нет цензуры, нет запрещений на печатную продукцию. Россия подписала соглашение с ЮНЕСКО, где сказано, что власти не имеют права ограничивать доступ к печатной продукции.

— Вы осуществляете идеологическую диверсию! — сказал, упрямо наморщив красные складки на лбу под фуражкой, молоденький лейтенант с рязанским носиком туфелькой.

— Помилуйте, какая идеологическая диверсия может быть сегодня в России?! — изумленно воскликнул баркашовец. — В стране идеологический вакуум, а мы — патриоты — стоим за сохранение национального самосознания: Россия — для русских, а не для них, — показал он на цветочный домик на колесах, который принадлежал азербайджанской мафии, был незаконно установлен еще год назад и даже подключен воровским кабелем к почте.

— Послушайте, они продают запрещенные книги? — спросил с живейшим любопытством Пол Хьюмен. — Я хочу купить. Меня не задержит милиция? Вы не можете оказать мне любезность и приобрести для меня по экземпляру… нет, по два экземпляра все, что у них есть, — умоляюще посмотрел он на Костю. — Я коллекционер. Я вас отблагодарю. Мне очень нужно…

Баркашовцы с неохотой собрали свой товар и поплелись по Арбату в сторону кафе «Мальборо». Костя догнал их и купил пару брошюр и газетенку. Пол Хьюмен протянул ему пятьдесят долларов. Он сиял от счастья.

— Это слишком много, — замялся Костя.

— Нет, нет, вы рисковали… Считайте, что вы выполнили заказ клиента. Все о’кей! — с мягкой улыбчивой настойчивостью совал банкноту американец. Он раскланялся и нырнул в подземный переход. Через два дня он появился снова и приветствовал их как старых знакомых. Потом он стал рассказывать, что собирает запрещенные книги. — Раньше Россия, а вернее, СССР были для меня поистине находкой, у вас было так много запрещенных книг. Еще мне присылали запрещенные книги из соцстран. Кое-что из Испании, из Израиля… В Европе сегодня не осталось запрещенных книг. Вся надежда на Россию. У вас есть запрещенные книги? — спросил он, понизив голос. В глазах его светилась надежда. Почти маниакальный интерес полусвихнувшегося коллекционера.

— Смотря что понимать под запрещенными, — ответил Костя. — Официального списка запрещенных к продаже книг префектура нам, лоточникам, не дает. Согласно закону о средствах массовой информации запрещены лишь книги, впрямую призывающие к государственному перевороту, а также разжигающие национальную вражду. Вряд ли такие книги сегодня станет кто-то печатать. Во-первых, они невостребованы обществом. Во-вторых, у нас в России нет активной оппозиции, способной к конструктивным действиям. У оппозиции нет никакой идеологии, о чем же они будут писать в своих книгах? Поэтому остается лишь одна запрещенная литература — порнография! В России издается порнографический журнал «Аргус», но это дерьмо по сравнению с «Плейбоем».

— О, порнография — это примитив, это меня не интересует! — воскликнул Пол Хьюмен. Он упрямо не терял надежды на то, что в России есть запрещенные книги. Какие-нибудь разоблачения закулисной жизни Ельцина, описания связи с мафией, какие-нибудь тайны жизни Путина. Он не понимал, что об этом можно печатать открытым текстом. Прямых преследований не будет. Придется судиться. Накажут рублем. И накажут круто. Рок предложил ему книгу Коржакова «От заката до рассвета». Он жадно схватился за нее. Скажи Рок, что она запрещенная, — Пол Хьюмен выложил бы сто долларов. Но Костя разочаровал его.