#черные_дельфины - Мария Долонь

– Я случайно услышала ваш разговор с Эммой Эдуардовной. Она сказала, что смерть Олега – это большая неожиданность. Ты ведь только из вежливости согласился? Чтобы не расстраивать её? Мне показалось, для тебя его самоубийство не стало сюрпризом. Верно? Может быть, я слишком прямо…

Глеб молчал. Он отложил ложку и начал медленно сворачивать блин конвертиком: сначала пополам, потом на четыре части. Инга подумала, что говорила слишком тихо, он не услышал. Но в этот момент Глеб заговорил:

– Ты права. Слишком прямо.

– Права в чём? – уцепилась Инга.

– Ты давно просматривала его страницу в соцсетях?

– Да, – неуверенно ответила Инга. Интерес к соцсетям с недавних пор стал у неё чисто профессиональным. Они с Олегом занимались раскруткой её блога, продвижением статей с расследованиями в топы. Путешествия, трапезы, домочадцы и питомцы её бывших и нынешних знакомых давно перестали её занимать.

– Посмотри там, – еле слышно сказал он, – у него были причины. Он просто не держал мать в курсе.

– В курсе чего?

Из-за стола встала Лиза. Глеб повернулся в её сторону, дав Инге понять, что больше не хочет говорить.

– У нас с Олегом очень большая разница в возрасте, – начала Лиза. Разговоры затихли, повисла тишина. Катя отложила ложку и посмотрела на Лизу. – Была большая разница в возрасте. Мы не особо дружили в детстве. Но он был для меня кумиром. Я видела его только на выходных. В эти дни всходило солнце. Олег был настоящим человеком. Такие не должны уходить. Мир без них складывается, как карточный домик.

Инга почувствовала, будто кто-то сильно бьет её – по затылку отбойным молотом. Она посмотрела на Катю, на Серёжу, попыталась сфокусировать взгляд и не плакать, не плакать, не плакать. Но не получалось. Два кадра – Штейн, закрывающий ноутбук у неё на кухне – живой, усталый, но без примет скорой беды, «до завтра», всё, как всегда, – и окоченелый, страшный не-Олег на верёвке под потолком на следующий день. Этот засохший, чужой язык, торчавший изо рта. Ей хотелось лечь, и чтобы кто-нибудь гладил её по голове, говорил: «Не было, этого всего не было, не случалось», – но голова, но этот молоток, но посеревшая Лиза – всё случилось, всё было. Ночью после его самоубийства на балконе сидела птица и долго протяжно стонала. Было душно, Инга не могла спать, все окна открыты, и этот звук с балкона, когда она всё-таки проваливалась в сон на краткие мгновения, ей казалось, нет, она даже была уверена, что это зовёт Олег.

Поминки тянулись долго. Инга подсчитала: это были десятые поминки в её жизни. Но ни на одних не было этой висящей над столом неловкости. Везде – горе, потеря, боль, но не тишина. На похоронах Олега молчали, потому что всем хотелось задать самый главный вопрос: что произошло и почему он это сделал? Но люди боялись тревожить маму и сестру, боялись нарушить приличия и молчали. Напряжение скопилось в воздухе, как дым в накуренной комнате.

Зато в туалетах и на крыльце, куда выходили покурить, было оживлённо – все обсуждали подробности смерти Олега: цвет лица висельников, трупные пятна. Инга не знала, куда деваться от этого хищного говора:

– И сколько провисел? Воняло сильно?

– Чё, правда, весь синий? Жесть!

– И не только моча, ещё бывает непроизвольное семяизвержение.

– Прямо перед смертью кончает, что ли?

– Ага, из земли, в том месте, куда падало семя, вырастали цветы мандрагоры – мощнейшее магическое средство.

– Порнографический Гарри Поттер какой-то!

От отвращения Инга жмурилась, и ей казалось, что она стоит среди персонажей «Несения Креста» Босха: уродливые ощерившиеся лица смакуют сальные мерзости, грязные лохмотья, чёрные рты с редкими зубами. Но когда она открывала глаза, вокруг снова были стильные утонченные мужчины и высокие, модно одетые женщины с красивыми ухоженными лицами. Её затошнило.

Звездой вечера стала баб-Люся. Она то присаживалась по правую руку Эммы Эдуардовны, то подкармливала близкую к обмороку Лизу, она же снабжала весь этот зудящий улей информацией. Сказанное баб-Люсей на крыльце передавалось из уст в уста, переделывалось и видоизменялось, искажалось и перевиралось. Инга бы совсем не удивилась, если бы к концу поминок услышала от какой-нибудь особо чувствительной барышни, что Олег был неизлечимо больным наркоманом-зоофилом и, не вынеся тяжести существования, застрелился.

Грише поведение матери не нравилось. Инге показалось, что он немного смущается, стыдится её. Когда она в очередной раз возвращалась после перекура к столу, то услышала, как сын распекает баб-Люсю:

– Мать, уймись!

– А что, Гришенька, людям же интересно, – оправдывалась она, – люди же знать хотят…

– Что они знать хотят? Ты совсем сбрендила, что ли? Головой своей думай! – шипел Гриша.

Инга появилась из-за поворота, и они оба замолчали. Она попыталась найти ту женщину с кладбища. Но её нигде не было. Костик, устроившийся в самом дальнем конце стола, хмуро пил компот. Рядом с ним сидели Оксана с мужем. Инга подсела на свободный стул.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – кивнула Оксана. – Хорошо, что ты подошла.

Инга никогда не любила Оксану. Вернее, она не любила Олега, женатого на Оксане. Те десять лет были самыми скучными в его жизни. Сначала ходил как тюфяком ударенный от любви, потом – под гнётом Оксаниных ЦУ. Вне работы тогда они почти не виделись: Оксана обрубала все дружеские связи. Однажды сорвала его из командировки: приезжай, у меня температура. Штейн улетел на два дня раньше, не закончил съёмку, Инга с главным редактором потом придумывала, как залатать дыры, а у Оксаны была просто легкая простуда. Да и если бы даже температура: она взрослая женщина, не трёхлетний ребёнок. Тогда от злости кипела вся редакция.

– Познакомься, Виталик, мой муж, – представила Оксана.

– Очень приятно. – Инга пожала ему руку.

Оксана мало изменилась. Прибавилась только пара морщин в уголках глаз. Всё остальное было на месте – фигура, очки, скрипучий, с ржавчиной, голос. Инга вдруг ей обрадовалась.

Муж смотрит на Оксану мягко, послушно. Наконец-то она нашла мужчину, которым легко верховодить.

– Эммочка-то полюбила меня, – усмехнулась она, немного опустив голову. – Конечно, я теперь ни на что не претендую, чего уж меня не любить. И женщиной оказалась приличной, и собеседником умным, с тех пор как на сына её не зарюсь.

А прежние обиды не забылись! Всё так же свербит ревность!

– Не преувеличивай, – успокоила она Оксану. – Она тебя любила и когда вы были женаты. У Эммы Эдуардовны непростой характер.

– У всех у нас непростой характер, – парировала Оксана. – Ты многого не знаешь. Олег и развёлся потому, что мама додавила.

Виталий поднялся из-за стола и, положив руку Оксане на плечо, наклонился к её уху:

– Пойду покурю.

– Ладно. – Оксана помолчала, рассматривая этикетку ближайшей бутылки. – И детей у нас не было из-за неё. Всё говорила Олегу: вам ещё рано. Теперь вот сокрушается, что внуков нет. А у нас с Виталиком, между прочим, уже двое. Мальчики. Хочешь фотографии покажу?

Инга кивнула. Оксана долго листала телефон: два белокурых глазастых мальчика дома, у моря, в горнолыжных костюмах на фоне ослепительных вершин и неба.

– Замечательная у вас семья. Виталик твой молодец, – тихо сказала Инга, делая вид, что рассматривает фотографию, где один мальчик, кажется, старший, с преувеличенной кровожадностью махал пластмассовым мечом джедая.

– Он любит меня, – ответила Оксана.

Девушка с длинными отутюженными волосами, та самая с яркими подошвами, начала говорить. Её покачивало от выпитого.

– Я впервые тут. В смысле на похоронах, – неуверенно махнула она рукой. – И это очень странное мероприятие. Я мало знала Олега Аркадьевича, но хочу сказать, что то, что он умер, – очень жаль.

– Он приснился мне, Олег, – прошептала Оксана. Она нажала на кнопку телефона сбоку, и экран погас. Исчезла счастливая семейная жизнь, построенная со второй попытки. – В ту самую ночь, когда он погиб. Я только потом поняла. А ведь он никогда мне не снился.

– Мы вот были на кладбище, и был дождь, – продолжала девица. Она не знала, поднять бокал повыше или совсем поставить на стол. – Как будто природа плачет по нему. Правда? Что я хочу сказать: так не должно быть. Ну, чтобы люди умирали… так.

– Снилось, что звонок в дверь, и это он. – Оксана начала шептать быстрее, будто боялась, что у неё закончатся силы. – Будто он стоит на пороге и говорит: «Дай мне воздуха. Помоги! Я не могу дышать». Я остолбенела. Ну знаешь, как это бывает во сне, когда хочешь бежать, а двигаешься медленно-медленно, как морская птица в нефтяном пятне. «Дыши», – хочу ему крикнуть, но и говорить тоже не могу. И тут он: «Всё». Ясно так, чётко и понятно сказал. И дверь закрыл.

– И фотографировал он так… необычно, – продолжала девушка. Люди покорно ждали завершения её речи, чтобы выпить. – Талантливый был. Можно сказать, звезда.