#черные_дельфины - Мария Долонь

– Нет! Я уверена, что это связано с нашим делом. Слишком подозрительное совпадение. Вечером он говорит мне, кто замешан в уничтожении памятников, а на следующий день я нахожу его мёртвым.

– Так, подожди! Он выяснил что-то важное, тут же отправился с этим к тебе, а через пару часов его убили? Это маловероятно, потому что слишком быстро. Нужно успеть организовать, найти исполнителя. К тому же эта чертова записка!

– Они заставили его!

– Многовато допущений. Послушай, скорее всего нет тут никакой тайны, и он сам это сделал. Но близким легче верить в конспирологические версии, чем принять…

– Почему? Что ты замолчал? Скажи наконец! – Инга вскинула голову.

– Потому что вместе с этим придется принять то, что сами отчасти виноваты. Недоглядели, не были достаточно внимательны, заботливы. Прости! Но я знаю, ты сама это понимаешь.

– Да, – Инга покачала головой, – ты прав.

Катя сидела в наушниках. Боясь, что между родителями снова вспыхнет ссора и не желая этого слышать, она включила звук на полную громкость, так что песню Shape of You было слышно уже с порога.

Инга подошла к ней и обняла. И плакала долго, беззвучно. Ей не было видно, но она чувствовала, что Катя тоже плачет, и ей недостает сил обхватить ослабшую мамину руку. Вошёл Сергей и притянул их к себе. «Мои девочки! – шептал он горячо. – Бедные мои девочки! Хорошие мои!»

И в этот миг они снова были одним целым, как раньше. Как в те любимые минуты, когда Катю в первый раз принесли на кормление, Сергей подкупил знакомых акушерок, его пустили в палату под видом кардиолога, они сидели с Ингой обнявшись, со страхом и радостью держа на руках микроскопическую дочь в смешной казенной шапочке. Или когда Сергей притащил Кефира, они с Катей долго упрашивали Ингу оставить пса, получили наконец её согласие, и Катя повисла на её шее, а Сергей подхватил обеих на руки и закружил по комнате, пока они не повалились на диван. Стоит ли эта короткая непредсказуемая жизнь тех ссор, обид и обмана, что были после? Или им хорошо только сейчас, только в эту минуту, а потом всё начнётся снова и будет ещё больнее?

Инга высвободилась из рук Сергея. Катя вынула наушники и выключила музыку. Сергей пожал плечами и пошёл ставить чайник.

– Смотри, что я тут нашла! – сказала Катя и протянула Инге какую-то поблёкшую цветную фотографию.

Она не сразу узнала старую квартиру академика Штейна – ту, которую Олег в семнадцать лет получил в наследство от отца. Олег никогда в ней подолгу не жил. После развода родителей, в одиннадцать лет, он остался с матерью. Эмма Эдуардовна вскоре получила двушку от театра, и они съехали из большой профессорской квартиры. Измена и уход любимой Эммочки стали ударом для Аркадия Соломоновича Штейна, измученного бессонными ночами в лаборатории и нервными командировками на полигон. Случился инфаркт, и через семь лет, когда Олежка провалил экзамены на физмат, – второй, последний.

В квартиру отца Олег не вернулся. Он сдавал её то одним, то другим друзьям, водил в неё большие богемные компании – с мальчиками со сценарного и режиссёрского и девочками с актёрского. Сам он уже учился во ВГИКе на оператора – мама по своим каналам устроила.

Как раз в то время Инга брала интервью после спектакля у какого-то начинающего многообещающего и с беспечным студенческим ураганом вылетела из гримерки и приземлилась на старом кожаном диване в квартире покойного физика-ядерщика академика Штейна.

Эту квартиру Инга запомнила хорошо. Она была таинственной и затемнённой, как древнее капище. Углы с пыльными фикусами до потолка, книжные шкафы с бесчисленными томами, в том числе на английском и немецком. Обои, не менявшиеся с пятидесятых годов. Мебель красного дерева. Большой, на двенадцать персон, чешский сервиз в мелкий царственный узор. Приборы – с неимоверными ножами для рыбы и невиданных «морских фруктов». А на стенах графика – Дейнека, Верейский.

Но ничего из этого тогда не ценилось ни Олегом, ни тем более его гостями. Сервиз бился на счастье, приборы терялись или расхватывались на сувениры. Книги кто-то уносил почитать безвозвратно.

Зато в этой беспечности было весело и непринуждённо. Пели под гитару, танцевали по скрипучему паркету, рассуждали, спорили и дрались «на почве искусства», играли в карты, в пьяные безудержные фанты.

Внезапно, на беду уже успокоившейся за сына Эмме Эдуардовне, Штейн увлёкся фотографией, оформил академ (опять же мама вынужденно бегала по инстанциям) и уехал в какую-то горячую точку – то ли в Чечню, то ли на афганскую границу Таджикистана. Вернулся он совсем другим человеком – суровым, холодным и замкнутым. Кино почти не снимал – только иногда, для друзей. Неожиданно его фотография из военного цикла получила премию на престижном международном конкурсе. Его тут же заметили на родине – устроили персональную выставку, дали мастерскую.

Потом Олег перекинулся на коммерческую фотографию, его взяли в «QQ». Он снова стал более общительным, но не более открытым, тусовался в полуподвальном кафе на Маяковке. По духу они были совсем не те, что на старой профессорской квартире. Здесь Штейн никогда не напивался и не разбалтывался, зато умело повышал градус публики и развязывал чужие языки. Это было что-то вроде продолжения их с Ингой работы в журнале, только в другой обстановке.

Фотография, которую нашла Катя, выхватила один из прежних вечеров на штейновской квартире. На первом плане: две начинающие актрисы (где они теперь – бог весть), ныне известный в узких кругах артхаусный режиссер Мамлеев и Громодаров, тогда трепетный почитатель Бродского, а теперь сериальный ловелас и тайный алкоголик. Вторым рядом: Инга, случайно затесавшаяся балерина Жанна – сейчас преподает в Токийском хореографическом училище, будущий светоч Казахской киностудии Давлеткильдеев, Паша-осветитель, ещё какие-то люди. На вершине пирамиды уже в хорошей кондиции Штейн, а у него на руке повисла бледной тенью…

Вот где я её видела!

Какое-то время эта девочка появлялась на квартире Олега. Кажется, её звали Аня. Невысокого роста, худая детская фигурка, груди почти нет, лицо грустное, чуть раскосые зеленые глаза, короткая стрижка. Она была чем-то похожа на Кореневу времен «Покровских ворот».

Тонкая, робкая – садилась на пол то у одного кресла, то у другого и благоговела перед мелькавшими персонами. Она поднимала на них глаза в молитвенном восторге, хихикала над каждой шуткой. Но к Олегу она относилась с каким-то особым фанатизмом. Едва дышала в его присутствии, ради него готова была на всё – хоть сигануть с балкона. Следила за каждым его флиртом с актрисами и моделями. Друзья Олега говорили то ли в шутку, то ли всерьез, что такая способна убить из ревности. Инга даже побаивалась её. Когда Аня появлялась в компании, она старалась избегать особо тесного общения со Штейном.

Именно её Инга и видела в толпе, на похоронах Олега. Она заметно постарела, но взгляд остался тот же – тихий, мстительный. Инге стало не по себе. В кармане джинсов завибрировал телефон. Она взглянула на экран: Эмма Эдуардовна. Нескончаемый день.

– Дорогая, вы ещё не спите?

Инга не сразу соотнесла этот глухой тягучий голос с образом активной мамы Олега.

– Нет, что вы, только… десять тридцать. Как вы?

– Давление. Лизонька вызвала врача, они там что-то вкололи. Теперь чувствую такую заторможенность. Это ещё хуже. – Голос Эммы Эдуардовны действительно звучал странно, она неестественно растягивала слова.

Возникла неловкая пауза. Инга слышала в трубке низкое протяжное: э-э.

– Я хотела сказать, – наконец произнесла Эмма Эдуардовна, – звонил Илья Петрович, наш нотариус. Оказывается, Олег оставил завещание. Завещание в сорок пять лет, представляешь? – Эмма Эдуардовна снова замолчала. Инга услышала шуршание, неровное дыхание, тихий кашель. – Он планировал это полгода! Как он мог? Что он молчал? Он думал вообще, что будет со мной? Приходил ко мне на спектакли, делал ремонт на даче – а завещание уже лежало у Ильи Петровича!

Она снова заплакала – страшным гулким басом. Инга оцепенела.

– Эмма Эдуардовна, дорогая, это всё ужасно! – Слова вылетали сами собой, Инга даже не успевала подумать. – Ни у кого и в мыслях… Я не понимаю. Не знаю, как я могу поддержать вас! Моя боль не сравнится с вашей, но мне очень тяжело.

Инга услышала, как подбежала Лиза, как она напустилась на мать:

– Ну зачем ты? Тебе надо поспать!

– Там Инга, я хотела насчет завещания, – виновато ответила та.

Лиза выхватила у неё трубку и сказала с решительностью, которая была ей несвойственна:

– Добрый вечер, Инга! Ты в списках наследников. Нотариус назначит встречу, и ты должна будешь там быть, особняк сразу за Басманным судом. Хорошо?

– Я хотела спросить! Дай же мне трубку! – просила Эмма Эдуардовна.

Лиза вздохнула, в трубке что-то зашуршало.

– В списке наследников есть ещё какая-то… – снова заговорила Эмма Эдуардовна, – Постникова Ольга Вячеславовна. Ты не знаешь, кто это? В первый раз слышу это имя.