Алов и Наумов - Любовь Алова

«Военизированная охрана» в те годы вела жестокую борьбу с хищениями съедобных яблок. Сад охранял семидесятилетний дед. Для яблок он не опасен: у него ни одного зуба. Дед вооружен дробовиком и будильником. У него своя система охраны: по ночам дед спит, однако, перед тем как заснуть, он стреляет вверх и заводит будильник. Через полчаса будильник звонит. Дед, почти не просыпаясь, снова стреляет, заводит будильник и снова погружается в сон. И так через каждые полчаса. Всю ночь. Пугает.

Много лет любители дармовых фруктов обходили стороной зону боевых действий деда. За отличное несение службы фабком предполагал деда отметить.

Но пришел день. Вернее, это была ночь.

Сад был обворован. Урожай расхищен. Два кило.

Фабком принял единодушное решение депремировать деда.

Алов и Наумов – мастера подготовительного периода. В яблоневом саду киностудии им. Довженко, 1951 год

Установить личность грабителя не удалось. Известно только, что на следующий день на съемке фильма «Тарас Шевченко» были использованы съедобные яблоки. Как исходящий реквизит. Теперь, когда прошло уже много лет, а закон обратной силы не имеет, мы можем назвать фамилии участников «преступной шайки»: «главарь» – И. А. Савченко, «шайка» – А. Алов, В. Наумов, Л. Файзиев, Г. Мелик-Авакян.

Продналог

Кроме яблок – фрукт все-таки сезонный – мы собирали оброк (продналог) с нашего подъезда. На одной лестничной площадке с нами оказался одинокий Борис Барнет и Марк Донской с женой Ириной Борисовной и толстым, неповоротливым кроликом по кличке Хаим.

Марк Семенович Донской

По утрам мы обычно заглядывали к Барнету, который угощал нас чаем. Чай – это его страсть. Он готовил его с самозабвением, добиваясь необыкновенного вкуса, цвета, запаха, добавляя туда только одному ему известные травки, которые он неведомо где доставал. Но, как говорится, одним чаем сыт не будешь, и мы перебирались в квартиру напротив к семейному Донскому. Обычно между Донским и нами происходил такой диалог:

ДОНСКОЙ (осторожно). Мальчики, хотите позавтракать?

АЛОВ (скромно, фальшиво). Мы уже завтракали.

ДОНСКОЙ (радостно). Тогда, может быть, закурите?

АЛОВ (с достоинством). Мы натощак не курим.

ДОНСКОЙ (со вздохом). Ясно. (Кричит.) Ира, зарежь им на завтрак Хаима. (Смеется.)

Хаим, сидящий напротив нас на мягком кресле, в упор смотрит на Донского печальными красными глазами пьяницы, вздыхает.

– Шучу… – успокаивает его Донской и снова кричит: – Ира! Зажарь им яичницу из одного яйца.

Через некоторое время появляется огромная сковорода. И мы с Аловым, стараясь не проявлять особой поспешности, степенно приступаем к трапезе. Позавтракав, Алов блаженно закуривает и философски замечает:

– Жалко, что Хаим не несет яиц, ведь зажарить его можно только один раз.

И действительно, был момент, когда Хаим оказался на волосок от сковороды. В то время Донской работал над сценарием своего нового фильма «Мать» (экранизация романа М. Горького). Писал он его от руки. Работа подходила к концу. Пухлая рукопись обычно лежала на столе, придавленная высоким серебряным подстаканником. Однажды, когда Донской пришел домой, он обнаружил, что ее нет, а подстаканник валяется на полу. Оглянувшись, он увидел Хаима, который скромно сидел под стулом и доедал рукопись. Собственно, он ее уже всю съел и сейчас с наслаждением дожевывал остатки. У Донского потемнело в глазах: погиб, бесследно исчез в треугольной кроличьей пасти плод многомесячного труда. Донской был человеком весьма вспыльчивым, но на этот раз ярость его граничила с умопомрачением. Сначала он схватил утюг, потом топор, потом ружье. Затем внезапно сник, скис, смахнул невольные слезы, и лицо его стало каменным и непреклонным.

Борис Васильевич Барнет

– Все, – сказал он трагически, – его надо зажарить. Тем более что скоро мой день рождения.

– Нет, – сухо сказала Ирина Борисовна.

Но на сей раз Донской не шутил, он был непреклонен.

– Или я, или Хаим, – произнес он ледяным голосом. – Выбирай!

– Конечно, Хаим, – спокойно ответила Ирина Борисовна.

Мастера подготовительного периода

Первые месяцы, проведенные на студии, были полны невероятных планов и абсолютной уверенности в удаче.

Однако радовались мы преждевременно. Едва лишь мы приступили к подготовке первой своей картины, ее тут же закрыли. То же случилось со следующей. Над нами повис какой-то рок. На студии нам дали шутливое прозвище – «мастера подготовительного периода». Третью нашу картину, «Сталевары», закрыли уже перед самым началом съемок. А ведь по каждой из этих закрытых картин была проделана большая подготовительная работа. По «Сталеварам», к примеру, мы уже наметили актеров, выбрали натуру, даже побывали в Запорожье и провели полмесяца в горячем цеху, изучая материал.

Уже после того как фильм был закрыт, мы по инерции продолжали обсуждать его, спорить, как его следовало бы снимать. Если бы кто-нибудь увидел нас со стороны, он счел бы нас сумасшедшими. Накал страстей по поводу несуществующего фильма доходил до ярости. Помню, однажды возник конфликт (по жизненно важному вопросу, связанному то ли с «шихтой», то ли с «мульдой»), переросший в рукопашную. Исход потасовки мы с Аловым оценили по-разному: каждый считал, что победил он. Это непримиримое разногласие мы пронесли через всю жизнь. В пользу моей оценки ситуации могу привести такой диалог-доказательство:

Я. Ты не отрицаешь, что, когда ты сказал эту глупость про «мульду», мы стояли у окна в большой комнате?

АЛОВ. Нет, не отрицаю. Мы стояли у окна, но чушь сморозил ты, и не про «мульду», а про «шихту».

Я. Ты не отрицаешь, что драка началась именно в этом месте?

АЛОВ. Нет, не отрицаю.

Я. Ты не отрицаешь, что в результате потасовки ты оказался в кухне, запертый изнутри половой щеткой?

АЛОВ. Не отрицаю.

Я. Надеюсь, ты не отрицаешь, что я ломился в дверь кухни, а ты не только засунул щетку в ручку двери, но еще и закрылся на засов?!

АЛОВ. Не отрицаю!

Я (иронично). И ты продолжаешь утверждать, что ты победил в этой драке?

АЛОВ (уверенно). Безусловно!

Я (раздражаясь). Но ведь это очевидная нелепость!!!

АЛОВ (спокойно). Лепость. Я победил своим миролюбием!

Вспоминаю этот эпизод только потому, что он комично и правдиво живописует все несходство наших характеров. У меня во ВГИКе было прозвище Маугли. Я был страшно активный, подвижный, во все влезал. Саша, наоборот, был сосредоточенный, спокойный, похожий на философа. Хотя в волейбол играл великолепно! И в верховой езде, само собой, был асом. Я тоже в молодости был спортивным! Неплохо боксировал. Эта закалка нам впоследствии очень пригодилась: держать удары и нападать приходилось постоянно. Но об этом в свое время.

А тогда, в 1951-м, мы, штатные режиссеры Киевской киностудии имени Довженко, не унывали, несмотря на все невзгоды. Вскоре мы затеяли новую картину по роману В. Беляева «Старая крепость».

Наконец-то «мастера подготовительного периода» впервые вступили в съемочный период.

Трилогия нашей молодости

Положительные герои «Тревожной молодости» Галя Кушнир (Тамара Логинова) и Василь Манджура (Александр Суснин)

Первый наш фильм, «Тревожная молодость», – дань любви нашему учителю. Романтический, светлый, озорной. Каждая минута работы над ним была освещена ощущением счастья и радости. Мы словно плескались в воде. Но пуповина вскоре оборвалась. Следующая наша картина, «Павел Корчагин», стала результатом долгих раздумий, отчаянной борьбы…

И отрицательные: Котька Григоренко (Николай Рыбников) и Печерица (Юрий Лавров)

Савченко когда-то сказал нам, своим ученикам: «Старайтесь никогда никому ни в чем не подражать… хотя, впрочем, это невозможно». Да, мы не желали подражать никому, но все же художник не может существовать без традиций, как дерево не может расти на асфальте. Мы мучительно, в спорах, искали то, что нам казалось истинным. Мы не все брали на веру и никогда не впадали в восторг перед именами. Для нас мало было сказать: Эйзенштейн, Довженко или Пудовкин. Надо было уточнить: какой? Эйзенштейн «Броненосца "Потемкин"» – да, Эйзенштейн «Александра Невского» – нет. Довженко «Земли» и «Арсенала» – да, Довженко «Мичурина» – нет. Пудовкин «Матери» – да, Пудовкин «Суворова» – нет. На нас никогда не действовала магия имен, а выдвинувшиеся в то время на первое место «Клятва», «Падение Берлина», «Кубанские казаки» были для нас просто неприемлемы.

Хрестоматийный кадр, харизматичный герой, культовый фильм середины 1950-х. Василий Лановой в роли Павла Корчагина

Великое советское историческое кино на глазах превращалось в оперу, современное – в оперетту. Почти все, что снималось тогда, было покрыто блестящим лаком. Мы не принимали это искусство. В то время мы искали спасения в глубинах, свежести, яркости, искренности 1920–1930-х годов. Мы наслаждались открытиями немого кино, его образностью, метафоричностью, философией, его «красноречивой» немотой. Нас раздражало кино «болтливое», суетное.